Книга тайных желаний

— Давайте выпьем вина и поговорим, — предложил Иисус.

Я закрыла дверь. В тишине на меня навалилась великая тяжесть. Я зажгла лампы. Иисус скоро вернется. Я торопливо умыла лицо и руки, надела чистую одежду и смазала волосы гвоздичным маслом. Мне вспомнились слова Йолты: «И у тебя есть своя судьба». Они пробудили во мне старые стремления, отчаянную потребность жить по-своему.

Я снова открыла сундук и достала пузырек, в котором еще оставались чернила из сажи, загустевшие от времени. Из мешка я вытащила перо. Между строками своей старой молитвы внутри чаши для заклинаний я крошечными буквами записала новую: «София, дыхание Господне, обрати мой взор на Египет. Пусть земля, бывшая узилищем, станет землей свободы. Направь меня в обитель чернил и папируса, место, где меня ждет возрождение».

XXXIII

Я проснулась до рассвета. Моя голова покоилась на плече мужа, его борода щекотала мне лоб. Кожа Иисуса дышала жаром, от нее шел запах вина и соли. Я лежала в темноте не шевелясь. Я вбирала его в себя.

Светало. Солнце медленно и словно бы неуверенно показалось на небе, но полностью так и не вышло. Над головой раздался раскат грома — загрохотало, потом еще и еще, затрещали небесные поленья. Иисус зашевелился и что-то пробормотал, но я не разобрала. Я думала, что он встанет и примется за молитву, но вместо этого он спросил:

— Мой маленький гром, не твой ли голос я слышу? — и рассмеялся.

— Это я, возлюбленный мой. Я бушую от мысли о том, что придется тебя оставить, — ответила я нарочито весело, подстраиваясь к его тону.

Он повернулся на бок, чтобы видеть меня, и я почувствовала, как он заглядывает мне в самое сердце.

— Благословляю величие твоего духа, Ана.

— А я — твоего, — ответила я ему.

Затем он встал, открыл дверь и устремил свой чистый глубокий взгляд, которым только что проникал в меня, на долину. Я встала рядом и проследила взгляд мужа. Мне вдруг почудилось, что я вижу мир таким же, каким видит его он: бесприютным, разбитым и невыносимо прекрасным, ожидающим, когда кто-то примет его и вернет ему былую красоту.

Пришла пора расставания. Я всей душой желала, чтобы мы могли остаться вместе.

Мы поели в молчании. Я уже оделась и была готова отправляться в путь, но прежде мне надо было сделать кое-что еще. Я развязала мешочек, в котором хранилась красная нить. Она совсем истрепалась, стала тоньше волоса, но сегодня ради Иисуса я хотела надеть ее. Он помог мне завязать нить на запястье.

Семья ждала во дворе. Я обняла каждого из них, и Иисус подвел меня к воротам, где меня уже ждали Иуда, Йолта и Лави. Дождь прекратился, но тучи еще не разошлись.

Мы не стали затягивать прощание. Я поцеловала Иисуса в губы.

— Пусть это расставание не отдалит нас, но свяжет вместе, — сказала я. И, прижимая чашу и свитки к груди, устремилась в Египет.

АЛЕКСАНДРИЯ. МАРЕЙСКОЕ ОЗЕРО, ЕГИПЕТ 28–30 гг. н. э

I

Мы прибыли в Большую Александрийскую гавань, проведя восемь дней в беспокойном море. И хотя наш корабль — он курсировал между Кесарией, куда на нем доставляли египетское зерно, и Александрией, куда он возвращалось с грузом оливок, — уже пристал к берегу, качка не позволяла моему желудку удержать в себе ни еду, ни питье. Все путешествие я думала об Иисусе, свернувшись клубочком на своем тюфяке в трюме. Временами боль и смятение оттого, что расстояние между нами неуклонно увеличивается, становились такими нестерпимыми, что я думала: не в них ли нужно искать причину моего недуга? Может, виновата разлука, а не бурные волны?

Несмотря на слабость и тошноту, я заставила себя подняться на палубу, чтобы впервые увидеть город, о котором мечтала с того самого дня, когда Йолта впервые поведала мне о величии Александрии. Я вдохнула пропитанный туманом воздух и поплотнее укутала шею. Рядом со мной стояла тетя, над головами у нас свистел ветер, яростно треплющий парус. Гавань кишмя кишела кораблями: большими торговыми, вроде нашего, и поменьше — галерами.

— Смотри! — воскликнула тетка, указывая куда-то во мглу. — Это знаменитый Фаросский маяк!

Когда я повернулась, глазам открылось невероятное зрелище: на небольшом острове напротив гавани возвышалась массивная башня белого мрамора, три грандиозных яруса которой устремлялись в облака, а вершина источала ярчайшее сияние. Даже Иерусалимский храм не мог по величию сравниться с маяком.

— Интересно, откуда берется такой свет? — прошептала я. От восторга я даже не заметила, что высказываю мысль вслух.

— Огонь отражается в больших бронзовых зеркалах, — ответила Йолта, и на ее лице я увидела гордость за родной город.

Купол маяка венчала фигура, простирающая руку к небу.

— Кто это? — спросила я.

— Гелиос, греческий бог солнца. Видишь, он указывает на солнце.

Город был построен у самой воды. Сверкающие белоснежные здания тянулись до самого горизонта. Я зачарованно рассматривала одно из них — блистательное сооружение, которое словно бы парило над поверхностью воды. Тошнота прошла без следа.

— Это, — Йолта внимательно следила за выражением моего лица, — царский дворец. Когда-то я рассказывала тебе о царице, которая жила там, — о Клеопатре Седьмой.

— Той, которая отправилась в Рим с Цезарем.

Йолта рассмеялась.

— Да, кроме всего прочего. Она умерла в год моего рождения. Все детство я слушала истории о ней. Мой отец — твой дед — говорил, что она писала только на том папирусе, что был произведен в мастерских нашей семьи. Царица объявила его лучшим папирусом в Египте.

Я еще не успела переварить известие, что Клеопатра особенным образом выделяла нашу семью, как перед глазами предстало очередное внушительное здание.

— Это один из храмов Исиды, — сказала Йолта. — Рядом с библиотекой есть еще один, большего размера, известный как храм Исиды Целительницы. В нем расположена школа врачевания.

Вокруг было столько чудес, что у меня голова шла кругом. Все казалось совершенно чужим, восхитительно чужим.

Мы замолчали, зачарованные видом проплывающего перед нами, словно сон, города, и я подумала о своем возлюбленном, о расстоянии, отделяющем меня от него. К этому времени Иисус уже должен был побывать на свадьбе Саломеи в Кане и отправиться в Капернаум, чтобы собрать своих последователей и начать служение. Воспоминание о том, как муж стоял у ворот, провожая меня, отозвалось болью. Я так хотела, чтобы мы были вместе. Но не в Галилее. Нет, не там… а здесь.

Я посмотрела, на Йолту. Глаза у нее затуманились: от ветра ли, от счастья или от мучительных мыслей о Хае — этого я не знала.

Когда мы сошли на берег, Апион нанял для нас четверых повозку с плоской крышей, запряженную двумя ослами. Внутри на сиденьях лежали подушки, окна были прикрыты занавесками. Мы ехали по мощенному булыжником Канопскому проспекту, главной улице города, такому широкому, что там могли разместиться рядом сразу пятьдесят повозок. По обеим сторонам дороги располагались дома под красными крышами, вокруг сновали люди: женщины гуляли с непокрытыми головами; дети — не только мальчики, но и девочки — с деревянными табличками, шнурками привязанными к поясу, спешили за своими наставниками. В одном из портиков я заметила превосходное красочное изображение коленопреклоненной египтянки с крыльями за спиной и не смогла сдержать возглас изумления.