Книга вторая: Зверь не на ловца

Ниэнн какое-то время не отвечала, заканчивая наматывать бинт вокруг лубка, и потуже завязывая узел. Было видно, что в душе девушки протекала нешуточная борьба, - с одной стороны напирало понимание справедливости слов капрала... С другой же, - как же ей хотелось обойтись без всего этого, - без стрельбы, крови, без того, чтобы из-за неё рисковал жизнью Вик... Без риска. Без ожесточения... Но шутками было уже не отделаться, - это оба понимали без слов.

– Есть такое место, - наконец, решилась она, - Только это тоже не близко, и нам придется поторопиться.

– Ну и поторопимся, - ободряюще улыбнулся Вик, - Доковыляем. И хоббиты ни в чем не уступят "легконогим эльфам"...

– По крайней мере, некоторые из них, - точно, - обреченно вздохнула Ниэнн.

...С гор и до Умбара

Ты со мной шагала

Егерской запутанной тропой.

И врагов, бывало,

Падало немало

Там, где пробирались мы с тобой...

Эх, бей, винтовка, метко, ловко,

Без пощады по врагу!

Я тебе, моя винтовка,

Острой саблей помогу!

Залихватская, вообще-то, песня, сегодня в исполнении егерей отдельного эскадрона 3-й Гвардейской Горнострелковой звучала как-то грустно. Пели слегка вразлад, без обычного задора, а баян в руках вахмистра Дамира-Агы наяривал неспешно, и казалось, с трудом унимал рыдания. Лаида слышала хор своих бойцов издали, - ребята расселись вокруг самовара возле казармы, и так коротали вечер... Наверняка не обошлось и без горилки, что-то такое мелькало порой в прочувственных голосах младших чинов. Сама ротмистр сидела на крылечке домика, в котором квартировала, и, завернувшись в теплую шинель, пила чай из большой древней солдатской медной кружки с вырезанной на потемневшем боку фамильной монограммой (еще в Шляхетском Корпусе сама гравировала, чтобы никто не спёр из шкафчика, среди тамошних девчонок это было что-то вроде спорта). Настроение у неё тоже было паршивое, а от заунывных песнопений солдат лучше никак не становилось...

Ты и нынче та же -

День и ночь на страже

В пограничной южной полосе.

След мы видим вражий,

Шорох ловим каждый,

Знаем мы врага уловки все.

Эх, бей, винтовка, метко, ловко,

Без пощады по врагу!

Я тебе, моя винтовка,

Острой саблей помогу.

"Вот и помогла винтовкам... Вострой саблею!" - раздраженно думала Лаида. Если бы не идиотский её кураж, если бы не эта атака, Стась бы, возможно, был бы сейчас жив да здоров.

"Или все равно мертв, сама же знаешь!" - услужливо подсказывал ей внутренний голос-адвокат, - "И еще кого-нибудь убило бы... Так ты хоть не устроила многочасовой перестрелки со снайперами, в которой у тебя, откровенно скажем, полного преимущества и не было, пана Асмунда вспомни с его гусарией. Кого бы еще постреляли из твоих ребят, пока всех бандитов бы не перебили?! Еще бы и прорвались да сбежали, упаси Единый. А Стась был, скажем честно, тюлень тот еще. Не солдат, и не воин, - так, выслугу отбывал..."

Мы готовы к бою

С вражьею ордою,

Коль придется снова пострелять,

Будем биться двое -

Я и ты со мною,

Вместе нам привычно побеждать!

Эх, бей, винтовка, метко, ловко,

Без пощады по врагу!

Я тебе, моя винтовка,

Острой саблей помогу...

В небе причудливо отражались всполохи костра, на котором бойцы жарили овцу на поминки погибших товарищей, потом, - жгли уголь для огромного самовара и обжаривали сладкие гренки, а сейчас поддерживали просто для настроения. Лаида уже прочитала положенную речь, подняла казенную чарочку с отдающей дымом ракией, - словом, выполнила все положенные командиру формальности. Погано на душе было не от того, что кто-то обвинял её в гибели урядника и шестерых рядовых, - ничего похожего... Наоборот, все всячески давали понять, что сочувствуют ей больше других, - ведь Стась был, как никак, её почти официальным "сердечным другом", и предполагалось, что его смерть особенно больно ударит по ней...

А этого как раз и не было. Не было особой душевной боли от утраты, не являлся мысленному взору образ милого, столь трагично погибшего, едва ли у неё не на глазах... В том бою Лаида сама в первый раз в жизни убила двух человек, впервые пластанула саблей не глиняного болвана, и не соломенное чучело, - а вполне живых людей, двух совсем молодых парней. Мальчишек сопливых, матка же боска! И это отчего-то волновало Лаиду не в пример больше, чем неимоверно глупая, - посмотрим правде в глаза, - гибель Стася, который будучи окружен своими, с шестью пулеметами и двумя броневиками за спиной, умудрился подпустить кого-то аж на штыковой удар. Псякрев, это же еще надо исхитрится, - почитай, в толпе да на ровном месте!

Вот ведь невезуха-то.

Сказать больше, Лаиде всех прочих, убитых в этом деле, было куда жальче, нежели Стася. Микула Нечай, умелый разведчик из алы Ивойло. Двое солдат из алы Тимошпильского. Совсем еще зеленый первогодок из алы Домбровича, погибший как раз, отчасти по её вине, - не успела, коза такая, не рубанула псякревца-бандита вовремя... И это собственное безразличие к судьбе Чарторыйски сейчас угнетало её больше всего. Чего она за урод такой, прости же Единый?! Ведь любил её парень, еще как любил, дураку видно было. Неужто она настолько бессердечная, что не может сейчас даже толком вспомнить, как Стась при жизни улыбался, какие у него были нежные, но сильные руки, как он любил целовать её в затылок, в особенное, известное только ему и ей местечко, там где кончаются самые тонкие золотистые локоны её волос...

Чёрте что выходит, а не воспоминания. Будто и не с ней все это было, прости Единый, не гневись, святая Ядвига... Не живое все какое-то, не реальное. Как картинка лубочная, ей же твою поперек! И ту мысленно рисовать приходилось с натугой, неохотно... То ли дело воспоминать о том, как её сабля с шипением пропахивала чужую живую плоть, да брызгала алая кровь на кустарник, - только глаза закроешь, а оно все опять тут, как минуту назад было...

Нет, она, положительно, - какой-то пресмыкающийся хладнокровный урод.

Допив чай, Лаида встала, неохотно просунула начинавшие мерзнуть босые ноги в дуруханские шитые бисером остроносые туфли, и не торопясь пошла по все еще зеленой, но мокрой и склизкой травке к совсем уж маленькому домику через улицу, стены которого отчетливо белели сквозь густой вишневый палисадник в закатной темноте. Поселок, в котором разместили эскадрон, принадлежал столичному спортивному обществу, которое устраивало в окрестностях регулярные общенациональные соревнования по конкуру, - оттого тут имелось достаточно число маленьких домиков со всеми удобствами и большая, отлично оборудованная конюшня. Сейчас самый большой и удобный домик выделили ей, несколько домишек попроще, - её урядникам, вахмистрам и сержантам, а рядовые с немалым комфортом размешались в просторном общежитии для обслуги, рассчитанным на вдвое большее количество людей... Приметный домик, к которому тенью шла ротмистр, придерживая полы шинели, был выделен Гжегожу Ивойло, которого она захотела проведать...

Когда Лаида без стука вошла на порог крохотной горницы, беззвучно ступая по коврикам в мягких восточных туфлях, Гжегож сидел в одних выходных бриджах и белой рубашке навыпуск за письменным столом, и не отрываясь, строчил письмо при свете яркой желтой керосинки. Голова его все еще была перебинтована, но скоро уже можно будет обходится без повязок, это Лаида знала... Увидав Лаиду на пороге, он поднял взгляд, отдал честь, и обмакнув перо в чернильницу, продолжил свое занятие, не выразив особого неудовольствия, равно как и восторга...