Княжна Разумовская. Спасти Императора

Князь обреченно покачал головой. Его повисшие вдоль тела руки сжались в кулаки.

— Варвара... — донесся до меня его тихий шепот. — Мне не нужна ваша жалость.

— Жалость? — я взвилась на ноги, словно натянутая пружина, которую, наконец, отпустили. — Жалость?! — переспросила я, задохнувшись от шока и гнева.

Георгий сохранял хладнокровие. Ему было не привыкать, а у меня в груди клокотала жгучая смесь обиды, возмущения и горького разочарования, которое бывает, когда у человека отбирают что-то, что он очень сильно хотел.

— Да, жалость, — он поморщился. — И чувство вины, ведь накануне я напомнил вам о том... разговоре.

— Да много вы понимаете! — воскликнула я, не удержавшись и повысив голос.

В стоящем передо мной человеке я не узнавала князя Хованского — рационального, рассудительного и хладнокровного офицера, как о нем все говорили. Как он мог подумать, что моя ласка была вызвана жалостью?! Это было бы унизительно для нас обоих.

— С чего мне вас жалеть? — спросила я, пытаясь воззвать к его разуму.

— С того, что я вас люблю, — он вновь поморщился, словно от зубной боли, и посмотрел на меня, и мне захотелось отвернуться, скрыться от его обреченного, опустошенного взгляда.

Я зажмурилась и услышала его рваный, судорожный вздох.

— Мои слова ни к чему вас не обязывают, Варвара Алексеевна, — тяжело обронил он. — Я поклялся о вас заботиться и защищать и не намерен отступать от клятвы.

Князь хрустнул кулаками. Признание далось ему нелегко.

Варвара, Варвара…

— А мне, значит, вы и шанса не даете? — спросила я, сузив глаза.

Георгий моргнул и оторопело посмотрел на меня, не улавливая смысл сказанного.

— На чувства, — пояснила я, — отвели в своих глазах мерзкую роль... кого? Благородной жалельщицы? Святой мученицы? Страдалицы, вышедшей замуж едва ли не под дулом пистолета? — я вскинулась и шагнула вперед, и князь, глядя на меня, словно загипнотизированный, вдруг подался назад, отступив.

— Считаете, что я могу захотеть прикоснуться к собственному мужу лишь из жалости?! — я продолжала на него наступать.

— Но вы ведь действительно не желали идти замуж...

— Но я вышла! — не понимаю, почему мне приходилось кричать, чтобы этот человек меня услышал?! — Но я вышла и не намерена изображать из себя кисейную барышню, которая живет в золотой клетке.

Князь моргнул. Он силился понять, я видела это по заломленным бровям, по нахмуренному лбу, по страдальческой складке на переносице.

— Если это ваша очередная игра, Варвара Алексеевна, то лучше прекратить ее прямо сейчас.

— А если нет? — я сделала еще один небольшой шаг вперед, и на сей раз князь остался на месте, и потому расстояние между нами сократилось.

— А если нет... — его голос потяжелел, — то вы должны понимать, что я взрослый мужчина, а вы — молодая, пленительная барышня и моя жена. И если вы намерены далее раздавать подобные авансы... то будьте готовы, что я решу взять свое. Я все же не монах.

Князь не сказал ничего особенного. Ничего откровенно пошлого и соблазнительного, но по телу у меня прошла горячая, приятная волна. К щекам прилил жар, они раскраснелись. В малой гостиной стало вдруг нечем дышать, и я положила ладонь на шею, сделала жадный, торопливый вздох, чувствуя, как все во рту пересохло, и язык прилип к небу.

Георгий, казалось, испытывал то же самое. Он принудил себя отступить от меня на шаг и несколько раз сжал и разжал кулаки, возвращая самоконтроль.

Я поняла, что если подойду сейчас к нему, если еще раз прикоснусь, то ночь мы проведем вместе.

Князь Хованский решил за нас обоих. Перестав сжигать меня ненасытным взглядом, он резко развернулся и подошел к столику, на котором стоял давно остывший чай. Он сам плеснул напиток в чашку и осушил ее одним глотком, но что-то мне подсказывало, что ту жажду ему это не помогло утолить.

— Варвара Алексеевна, нам завтра предстоит долгий день. Потому сейчас будет лучше вернуться к обсуждению деталей намеченного действа.

Он говорил с сожалением, и это заставило меня улыбнуться уголками губ. Напряжение между нами исчезло. Осталось лишь приятное послевкусие после его слов.

Я кивнула. Князь был прав. сейчас лучше сосредоточиться на том, что будет завтра.

А потом.

Потом будет видно.

***

Очень наивно было так полагать.

Глава 38.

Спала я в ту ночь ужасно и проснулась даже до того, как Соня пришла меня будить ранним утром. Сборы в церковь, воскресная служба, поездка в Александровские Сады — все прошло, как в тумане. Я словно не участвовала в происходящем, а следила за всем со стороны. Слишком много мыслей крутилось в голове, слишком сильно я переживала.

По-настоящему я очнулась, когда экипаж остановился, и Георгий, выйдя первым, подал мне руку. Оказавшись снаружи, я огляделась и не узнала место, в которое мы приехали. В предыдущий раз, когда муж показывал мне Сады, мы прошли через высокий кованный забор со стороны площади, а теперь мы стояли как будто у черного входа. Еще и в полнейшем одиночестве.

Георгий посмотрел на часы на золотой цепочке и кивнул сам себе. Затем предложил мне согнутый локоть и уверенно повел к невзрачной калитке, которую я сперва даже не заметила. Пройдя сквозь нее, мы, наконец, оказались в Садах, но с противоположной стороны.

Людей вокруг почти не было, и я поежилась, услышав громкое воронье карканье. Под ногами тихо поскрипывали мелкие камушки, которыми были усыпана дорожки, а над головой звучали резкие, хлесткие взмахи птичьих крыльев.

— Мы приехали сильно заранее, — сказал князь, заметив мое беспокойство.

Я нервно повела плечами. Находиться с ним наедине мне было непросто. Утром я в очередной раз пожалела о том, что заговорила с ним прошлым вечером. Куда разумнее было бы промолчать. И — еще более разумно — было бы не пытаться к нему прикоснуться. А теперь я невольно вырвала у него признание в любви, и мне предстояло с этим как-то мириться. Как-то жить.

Да и кого любил князь? Ту, прошлую Варвару? Это казалось полнейшим абсурдом. Ее красивое лицо? Но можно ли быть таким глупцом и любить лишь за внешность?