Когда мое сердце станет одним из Тысячи

Только после этой фразы я понимаю, что перешла на крик. Я тяжело выдыхаю, мое обмякшее тело падает на диван, словно сломанная кукла.

— Извините. — Дело плохо. Я теряю самообладание. — Мне пора.

— Подожди, я могу организовать тебе встречу с одним специалистом, если ты хочешь.

— Нет, спасибо.

— Ну тогда, боюсь, я ничем не могу помочь. — Он снова умолкает. — Это тот же человек, о котором ты упоминала в прошлый раз? Тот, с кем ты общалась в Сети?

— Это неважно. — Мое горло напрягается. — Извините, что побеспокоила.

Я вешаю трубку.

Не стоило звонить. Зачем я это сделала? Если доктор Бернхардт будет думать, что я неуравновешенна, он может сказать судье, что я не готова к самостоятельной жизни. Возможно, я упустила свой шанс.

Некоторое время я безуспешно пытаюсь заснуть. Где-то час спустя выкатываюсь из кровати и надеваю толстовку.

Почти шесть. Стэнли сказал, что будет ждать меня в парке.

Я, конечно, могла бы не приходить. Могла перестать бывать в Сети, не отвечать на его имейлы, вернуться к своей безопасной, изолированной спокойной жизни. И так поступить было бы, наверное, умнее.

Но я не могу с ним так поступить. После его доброго отношения я как минимум должна с ним объясниться.

Я натягиваю капюшон и иду вниз по тротуару, засунув руки в карманы и жадно втягивая воздух. Дни становятся короче и прохладнее, а горизонт на закате заливается красным. Я глубоко вдыхаю, чувствуя в легких покалывания холодного воздуха, и выпускаю его через нос.

Когда я захожу в парк, он уже там — сидит на скамейке в серой флисовой куртке. Мое сердце подскакивает. Даже на расстоянии я вижу, как он дрожит. Я ныряю за дерево и прижимаюсь спиной к грубой шершавой коре. Глубокий вдох. Я сегодня, прямо сейчас скажу ему, что этому надо положить конец. Того, чего он хочет, я ему дать не смогу.

Мне нужна минутка, чтобы собраться, прежде чем встречусь с ним лицом к лицу, поэтому я отворачиваюсь и заставляю ноги идти. Ноги уносят меня через улицу, шаги получаются тугими, неуклюжими, механическими. Я приваливаюсь к стене и закрываю глаза, на лбу проступают капли пота. Рука проскальзывает в карман и достает кубик Рубика. Я кручу и верчу его, сосредоточиваясь на прохладной гладкой поверхности.

На меня падает чья-то тень, я напрягаюсь. Поднимаю взгляд и вижу мужчину в полицейской форме. Он огромный, с широкими круглыми плечами и густыми усами, как у моржа.

— Все в порядке, мэм? — спрашивает он, заправив большие пальцы за пояс. Я всегда думала, что полицейские ведут себя так только в телепередачах.

Я делаю от него шаг и начинаю перекатываться на стопах — с мыска на пятку, одна рука все еще в кармане. Люди в форме меня нервируют. Если обычный человек ко мне пристает или задает вопрос, на который я не знаю, как ответить, я могу просто уйти. Но если уйти от полицейского, то можно оказаться в тюрьме.

— Все в порядке, — бормочу я себе под нос и делаю еще один шаг от него. Он сводит густые брови и хмурится:

— Может, объяснишь, чем ты тут занимаешься? — Тон его меняется, становится жестче. Он что-то заподозрил.

— Я здесь стою.

— Да, это я вижу. Я задам вопрос еще раз: что ты тут делаешь?

Я опускаю голову и начинаю быстро дышать. Знаю, что своим волнением, избеганием зрительного контакта я все только ухудшаю. Я веду себя, словно задумала что-то нехорошее, но не могу с собой справиться.

— Ничего, — я продолжаю вертеть кубик Рубика, не доставая его из кармана.

— А выглядит определенно так, что ты что-то делаешь.

Я пытаюсь придумать ответ, но голову словно заблокировало. Ноги едва стоят на месте, стремясь сорваться и бежать. Но если я побегу, он меня догонит.

— Я не понимаю, почему вы задаете мне эти вопросы, — мой голос дрожит. — Не понимаю, почему люди просто не оставят меня в покое.

Он делает шаг ко мне, а я отступаю назад.

— Что у тебя там в кармане? — он протягивает мясистую ладонь. — Ну-ка покажи.

Я не хочу, чтобы он забрал мой кубик Рубика. Я не люблю, когда кто-то прикасается к моим вещам. У меня мурашки по коже от одной мысли, что он будет вертеть в руках кубик, оставляя повсюду свои отпечатки. Он может не вернуть кубик. Я подергиваю плечами:

— Отойдите от меня.

Он чеканит слова ясно и равномерно:

— Положи руки на стену.

Меня начинает тошнить.

— Руки на стену, — повторяет он.

Я не подчиняюсь, тогда он хватает меня за запястья и бросает руки на стену. Все мое тело становится жестким. Прикосновение пускает сквозь меня мощный разряд, словно по позвоночнику льется расплавленное железо. Его пальцы обжигают кожу.

— Отпустите.

— Держи свои руки так, чтобы я мог их видеть.

Я не могу себя утихомирить, начинаю бороться, пинаю его. Когда он толкает меня к стене, я начинаю кричать.

— Уберите от нее руки! — Мне требуется несколько секунд, чтобы узнать голос Стэнли. Никогда не слышала, чтобы он говорил так громко и уверенно.

Полицейский смотрит на него, удивленно моргая:

— Что?

— Я сказал, отпустите ее! — Стэнли протискивается между мной и полицейским, заслоняя меня своим телом. Лицо его горит и блестит от пота, в руке он держит телефон. — Я уже набрал девять-один-один, остается только нажать на кнопку звонка.

Полицейский бросает угрюмый взгляд на его костыль.

— Это не то, что ты думаешь, — говорит он. — Отойди в сторону.

— Я не отойду и не дам вам домогаться ее.

— Да не домогаюсь я ее, боже правый, я просто пытаюсь делать свою работу.

Мужчина вытягивается во весь рост, нависая над Стэнли. Он сантиметров на пятнадцать выше и килограммов на сорок тяжелее него.

— Больше я повторять не стану: убери свой телефон и отойди. Или будет хуже.

Стэнли бледнеет, но не двигается с места. Полицейский ищет что-то на своем поясе.

— Стойте! — выкрикиваю я и ныряю рукой в карман.

Полицейский напрягается и начинает доставать пистолет. В то же мгновение я вытаскиваю кубик Рубика, полицейский замирает и таращится на него. Выражение у него становится потерянное. Он запихивает пистолет обратно в кобуру:

— Дай посмотреть.

Я медлю. Но отказ все только усложнит и для меня, и для Стэнли, поэтому я отдаю кубик. Он крутит его в руках, разглядывая, словно загадочный инопланетный артефакт, затем возвращает мне. Выражение лица у него суровое, но на щеках небольшой румянец. Он откашливается: