Когда мое сердце станет одним из Тысячи

— Ну, судя по всему, вышло недопонимание, — он скрещивает руки на груди. — Почему ты не достала его, когда я приказал?

Я ничего не отвечаю, не знаю, что ответить.

Он хмурится.

— Она что, отста… психически неполноценная или типа того?

— Нет, — отвечает Стэнли.

— Ну, тогда что с ней не так?

— Вы напугали ее.

Мужчина смотрит на Стэнли, потом на меня. Он тяжело вздыхает:

— Ладно. Неважно. — Он качает головой, бормоча что-то под нос, садится в машину и уезжает.

Я прижимаю кубик к груди.

Стэнли протягивает ко мне руки, но останавливается:

— Ты как?

— В порядке. — Меня все еще немного трясет, я чувствую слабость и тошноту, но это скоро пройдет. Все могло быть гораздо хуже. И было бы, если бы Стэнли не появился.

— А ты как.

Он улыбается, хотя лицо у него все еще бледное:

— Порядок.

— Выглядишь не очень.

— У меня пунктик насчет больших устрашающих мужчин, которые кричат на меня. — Он обтирает лоб рукавом и прислоняется к стене. — Я приду в себя через минутку.

Это все из-за меня. Мягкое тепло расплывается по лбу, стекая в уши и на щеки.

Он глубоко вдыхает, закрывает глаза и делает медленный выдох.

— Давай присядем?

Я задумываюсь, затем киваю.

Мы подходим к скамейке в парке и садимся рядом, едва касаясь друг друга.

— Безумие какое-то, — говорит он. — Ты же ничего вообще не делала. Просто стояла там.

Я пожимаю плечами.

— Я выгляжу подозрительно. Это просто так есть. Многим людям приходится с таким жить.

— Ну это не значит, что это нормально.

Я смотрю на него краем глаза. Он заступился за меня. Он рисковал, чтобы мне помочь. Мало кто так раньше делал.

— Спасибо, — произношу я, в моих устах слово кажется нелепым и незнакомым.

— Пожалуйста.

Несколько минут мы оба не издаем ни звука. Я не могу понять, что означает выражение лица Стэнли. Его пальцы крепко сжимают костыль, костяшки побелели. Я отвожу взгляд, горло внезапно сжимается.

— Посмотри на меня, — шепчет он. — Пожалуйста.

В полумраке его глаза горят, почти светятся. Кажется, что они впитали в себя бледный свет и отражают его, словно глаза кошки, серо-голубоватые белки стали молочно-белыми.

— Знаешь, я ведь понимаю, — обращается он ко мне, — понимаю, почему ты пугаешься. Мне тоже нелегко даются все эти человеческие коммуникации.

Он думает, что понимает, но на самом деле нет. Все куда сложнее, настолько, что я даже не могу начать рассказывать.

Я все еще кручу кубик, вращаю цветные ряды, но внимание мое блуждает. Я разрушаю то, что удалось собрать, рассеивая одноцветные ряды на множество маленьких разноцветных квадратиков, превращая все это в массу разрозненных цветовых осколков.

— Я никогда не мог его собрать, — произносит он, отвлекая меня. — В смысле, кубик Рубика. У меня был один в детстве, но мне так и не удалось его собрать.

— Это не так уж и сложно, на самом деле нужно просто набраться терпения.

— Можно я попробую?

Я раздумываю, потом отдаю ему. Он начинает крутить кубик. От его изящных рук с длинными пальцами невозможно оторваться, они действуют гипнотически.

— Начни с белой стороны, — советую я.

Он возится с кубиком некоторое время, в какой-то момент ему удается справиться с одной секцией. Он отдает мне кубик, наклоняясь чуть ближе. У него темные и длинные ресницы, особенно по сравнению с моими, короткими и почти невидимыми, потому что они такого же белесо-рыжего цвета, как мои волосы. Я опускаю глаза и прижимаю кубик к груди.

— Тебе нравятся головоломки, — замечает он. В конце фразы интонация не повышается, поэтому это, наверное, больше наблюдение, чем вопрос.

Но я все равно отвечаю:

— Меня они успокаивают.

Он робко улыбается.

— Иногда, когда я нервничаю, я отвлекаю себя решением загадок. Думаю, это что-то похожее. Это как будто мысленная головоломка. Есть одна из «Алисы в Стране чудес»: «Чем ворон похож на письменный стол?» Я думал над ней очень долго, пока не узнал, что у нее нет разгадки.

— Мне никогда особо не нравились загадки — они слишком неоднозначные. У головоломки есть лишь одно верное решение, даже если существует множество способов к нему прийти. — Я собираю ряд. — У ворона и письменного стола много общего. Прежде всего, они оба состоят из материи. Оба они тяжелее травинки.

— Конечно, но у хорошей загадки только одна разгадка, которая, как только ее найдешь, кажется такой очевидной. Как будто все разом встает на свои места.

Я задумываюсь.

— Ладно. Загадай мне какую-нибудь.

— Ну хорошо, вот тебе простая: «Зубов много, а ничего не ест».

— Труп.

Он содрогается:

— Это расческа, боже мой!

— Мой ответ тоже подходит.

— Да, но… — он тихонько вздыхает. — Ладно, вот тебе загадка получше: «Человек построил дом, все стены которого смотрят на юг. К нему в дом забрался медведь. Какого цвета медведь?»

Я сильнее зажимаю пальцами кубик:

— Как вообще кто-то может разгадать эту загадку? Эти данные даже близко не связаны. В любом случае, не бывает такого дома, чтобы все стены смотрели на юг. Это невозможно.

— Точно?

— Разумеется. Только если… — я сдвигаю брови, задумываясь. — Только если этот дом не на Северном полюсе. А это значит… что это полярный медведь. — Осознание приходит разом: — Медведь белого цвета.

— Ну вот видишь!

Я хмыкаю в знак несогласия:

— Хорошо. Теперь я понимаю, о чем ты. Но последняя загадка была больше похожа на логическую задачку.

Он тихо усмехается:

— Ну, может.

Странно, как быстро мы втянулись в разговор после всего, что произошло. Мне этого очень не хватало.

Перед глазами у меня появляется картинка: Стэнли один сидит на скамейке и плачет.

— Стэнли… помнишь тот день, когда ты выбросил телефон в пруд?

Улыбка исчезает с его лица:

— Помню.

— Зачем ты это сделал? — Я уже спрашивала один раз, но тогда он ответил, что просто по глупости и что это неважно. Но должна же быть причина.

Он соединяет руки.

— У моей мамы был рак, — отвечает он. — Она долго болела. Через какое-то время рак распространился в мозг. И они не могли прооперировать. Сказали, что, если вырежут опухоль, мама останется овощем. Без сознания. Она этого не захотела.