Когда налетел норд-ост
Шрифт:
Колька стал открывать калитку.
— А собака? — спросила Женя.
— Не бойтесь. Собаки только злых кусают.
— Откуда ж она знает, какая я?
— Входите, не бойтесь… — Колька распахнул калитку. — Этот пес старый приятель Тузика, а значит, и мой.
— Шагай! — Дмитрий слегка подтолкнул Женю в спину.
От дома с башней с грозным лаем ринулся пес. Женя вскрикнула и спряталась за Дмитрия.
— Эх ты, дурачок! Здравствуй! Своих не узнаешь? — крикнул Колька, и пес с веселым лаем бросился к нему, увидев чужих, заворчал. — Это свои, свои… — убеждал его Колька, и пес тотчас
— Ловкач! — восхитилась Женя. — Прямо укротитель диких зверей.
От маяка к ним шел человек.
— Вы куда, товарищи? Если на вертолетную площадку, то она рядом.
— Это я, Лева! — крикнул Колька. — Валера не на маяке?
— А-а, кукурузник. Где-то здесь… А эти граждане с тобой?
— Со мной, — важно ответил Колька. — Они у нас стоят… Надо поговорить. А еще напиться.
— Ну заходите, заходите. — Это был тот самый веснушчатый парень в берете, с которым Женя плыла на «Лазурите»; словно оправдываясь, он добавил: — Много тут ходит разного народа: одни думают, что здесь вертолетная площадка, другим хочется посмотреть на маяк, на башню подняться…
— Ой! — Женя дернула Дмитрия за рукав. — Я тоже хочу на башню.
— Представляю, какой оттуда вид открывается! — сказал Дмитрий.
— Ничего, обозрение хорошее.
— Я, между прочим, всю жизнь мечтал взобраться на маяк — чего стоит одно слово — маяк! А вот она, — Дмитрий кивнул на Женю, — говорит даже, что это такое место: раскинь крылья — и улетишь!
Женя толкнула его локтем в бок и подумала: ничего этого, наверно, не было бы, если бы она отправилась вчера в Голубую бухту не морем на «Лазурите», а в автобусе…
Парень усмехнулся:
— Улететь трудно, а вот птицы иногда разбиваются насмерть о стекло, крылья ломают.
— Ну, Женя не из таких. У нее крылья будь здоров! Они скорей сами ломают любое стекло… Кстати, у вас на маяке стекло толстое?
— Ничего. Бемское. Семь миллиметров. Чего ж мы здесь стоим, идемте, напою. Да и на башню можно слазить… Хотите?
— Еще спрашиваете! — воскликнула Женя. — Мы так были бы вам благодарны…
— Коль, иди ищи своего Валеру, а мы слазим, — сказал Дмитрий.
— Лезьте, — разрешил Колька. — Я там сто раз был.
Женя взяла из рук парня тяжелую эмалированную кружку, поднесла к пересохшим губам и жадно стала пить.
— Еще?
— Если можно…
Потом они по винтовой лесенке полезли вверх.
— А у вас есть смотритель маяка? — спросила Женя. — Наверно, какой-нибудь колоритный старичок с бородой, о них любят писать…
Парень засмеялся, исчез в люке вверху, и оттуда донесся его голос:
— Это по книгам. У нас есть начальник и два техника.
Женя сунула голову в люк.
— Осторожно, не ударьтесь, — предупредил парень.
Женя очутилась в круглом застекленном помещении с лампой. Вдоль стекла на шнуре висела бязевая шторка. Парень дернул ее, и перед Женей распахнулось во всю ширь, насколько хватало глаз, вспененное море, темный горизонт и небо, огромное и глубокое.
Из люка высунулась голова Дмитрия.
Он поднялся к ним, встал рядом, и Женя, чуть вздрогнув, почувствовала, как его пальцы нечаянно коснулись ее руки. Она едва заметно отвела руку, но опять почувствовала
его пальцы, и от них по всему телу разбежалось тепло.— Как работает машина? — спросил Дмитрий и постучал ногтем по толстому стеклу линз с красным цилиндром внутри. — Свет не может от чего-нибудь погаснуть?
— Что вы? Это невозможно. Одна лампа перегорит — реле сработает и поставит другую…
— А если и вторая прикажет долго жить?
— Реле поставит третью… Всего их четыре. Все не перегорят. Согласны?
— А представьте.
— Дима, ну какой ты Фома неверный! — Женя испугалась, назвав его на «ты».
— Нет, почему же, — заметил парень, — в нашей работе лучше думать о худшем, тогда никаких ЧП не будет. Если вдруг отчего-либо перестанут гореть все лампы, выйдет из строя проблесковый аппарат с моторчиком, сломается колбочка с ртутным прерывателем, которая дает нужную вспышку, тогда…
— Ну вы довольны теперь? — опять переходя на «вы», сказала Дмитрию Женя. — Маяк вышел из строя…
— Тогда, — продолжал парень, — у нас на верхней площадке будет работать дублер, он на ацетилене… Идемте, покажу. — Парень нажал ручку, открыл люк в металлической стенке, они вышли на верхнюю площадку, и сразу их захлестнул плотный прерывистый ветер. Площадка находилась очень высоко, и все вокруг двигалось — море, тучи, тени… У Жени закружилась голова, и она положила руку на поручень ограждения. Он обжег ее холодом.
Женя увидела все, что было вокруг — на море и на берегу. Далеко внизу клокотали волны, бешено вращались лопасти ветродвигателя, закинутого высоко в небо. И вдруг ей захотелось крикнуть: «Люди, любите людей! Желаю вам удачи!»
Жене хотелось, чтоб ее услышали и новые подружки по палатке в Голубой бухте, и парень с пушкинскими бакенбардами, несший с вокзала в Туапсе ее чемодан, все знакомые и незнакомые, лежащие на пляжах под солнцем, торгующие в магазинах и на рынке, шоферы автобусов на горных дорогах, ей хотелось, чтоб ее услышали в далеком городе на Ангаре и на площади Декабристов — мама, сестры, Инка, ее ученики и учителя.
Но разве это скажешь или крикнешь? Да и нужно ли? Впрочем, она уже крикнула, и, кто нужно, уже услышал ее или еще услышит, когда сам дойдет до всего этого…
А дошло это до Дмитрия? Вряд ли. Он пристально рассматривал дублер, закутанный чехлом и поставленный сюда на всякий непредвиденный случай. Ну и пусть не дошло. Все равно, несмотря ни на что, он — настоящий. И все поймет. А она, какая есть, такая и есть. Пусть. Она всегда будет такой…
— Ничего, — сказал Дмитрий парню, — теперь вижу — полная гарантия: свет не погаснет.
— А как же… У вас, простите, какая специальность?
— Работаю по локаторам. В одном НИИ. Имею дело с транзисторами и прочими игрушками.
— Понятно. Я тоже пошел по этой линии. В Одесском институте связи учусь. Заочно, правда.
Женя стояла и слушала их. Ее обдувал ветер. Пронизывал насквозь. А вокруг было море, небо и чайки. У берега грохотал прибой. Над головой бежали тучки, и солнце, пробиваясь сквозь них, ласкало ее лицо.
Женя зажмурилась, чувствуя тепло. Ей было хорошо до боли, до страха, до неприличия. По коже побежали мурашки. Жизнь, ты прекрасна. Как ветер, как море, как небо…