Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века
Шрифт:
Abraham Lampsring. De Lapide philosophico. Frankfurt, 1625
Василий Валентин упоминает погружение в некий источник. Обращение к анонимному трактату «Открытый вход в замкнутый дворец короля» поможет нам яснее понять некие связи, существующие в алхимии между разными символами: «Узнай же, брат, о правильном приготовлении Орлов мудрецов, величайшем испытании в нашем искусстве. Мудрецы говорят нам, что их орлы должны быть получены, чтобы растерзать льва, и что победа их тем скорее, чем больше их число; и число этой работы колеблется между 7 и 9– Меркурий мудрых – это Птица Гермеса (порой называемая также гусем, а порою – фазаном). Но орлы всегда упоминаются во множественном числе, и оно – между 3 и 10… Удали скорлупу и извлеки ядро. Так ты получишь Хамелеона, или Хаос, в котором сосредоточены в потенции все силы нашего искусства. Это юный Гермафродит, который, получив укус бешеной собаки, столь боится воды, что, вопреки доброй своей природе, всячески избегает омовения. Но в могиле Дианы – два голубя, которые смягчат это безумие бешенства, если употребить искусство нимфатического Меркурия. Сделай это и погрузи гермафродита в воду, покуда тот не сгинет в ней; когда же, задыхаясь и тяжело дыша, появится бешеный черный пес – изгони его, и темнота исчезнет.
602
The Open Entrance to the Closest Palace of the King/ Concerning the secrets of Alchemy and other tracts from the Hermetic Museum. Llanrech, 1989. P. 68–69.
Заметим, что в некоторых трактатах зооморфная символика замещена символикой «алхимической свадьбы». Так, в одном из сочинений, вошедших в довольно известный том «Geheime Figuren der Rozenkreuz», [603] – «Золотой трактат о философском камне» операция соединения растворителя и фиксированной соли описана следующим образом: «Как только они [жених и невеста] почувствовали тепло, они сжали друг друга в объятиях так сильно, как и представить себе было нельзя. И они предавались такой страсти, и сердце молодого жениха поглотила пылкая любовь, а тело его расплавилось и распалось в руках его возлюбленной. И тогда она, любившая его ничуть не менее, чем он ее, увидела происшедшее и пролила слезы, и похоронила его в них, так что можно было видеть сквозь потоки слез, что с ним случилось. Но ее причитания продолжались недолго, и по причине такого горя она не захотела больше жить и добровольно предала себя смерти». [604] Однако адепт не прерывает своих операций и продолжает поддерживать жар философского огня – и вот тела возлюбленных предстают его взору, «черные, как уголь». Он видит, как «жених и его милая новобрачная разлагались, издавая невыносимое зловоние». Однако вскоре в камере, где покоятся тела супругов, появляется «радуга очень ярких цветов», и вот наконец новобрачная оживает, чтобы предстать адепту «в очень дорогом наряде». Она объявляет, что «была велика, а стала мала; но теперь, после того как я была покорна, я стала королевой над многими царствами. Я погибла и ожила вновь. Великие сокровища философов и могущественных мира сего были доверены мне, бедной. Мне была дана власть делать бедных богатыми, оделять милосердием униженных, дарить здоровье больным. Но все же я не такова, каков мой брат, великий и могущественный король, которому предстоит восстать из мертвых. Когда он придет, он подтвердит мои слова». [605] Последние два описания говорят о белом и красном камне – тех самых, что упоминались Фульканелли – они есть финальные продукты albedo и rubedo (ил. 64).
603
К Г. Юнг назвал эту книгу «пугающим примером алхимии», потерявшей свое экспериментальное основание и устремившейся к насыщенным аллегориям и пустым спекуляциям, которые поддерживались воспоминаниями о лучших временах. Юнг КГ. Психология и алхимия. М., 1997. С. 247 и прим. 1 на с. 489.
604
Тайные фигуры розенкрейцеров. М., 1997. С. 73–74.
605
Там же. С. 74–75.
Внимательный читатель легко обнаружит параллели между классическими алхимическими текстами, цитированными нами выше, и данным розенкрейцеровским трактатом. Поздний трактат описывает все то же «мучение» материи, ее умервщление, когда дух отделяется в смерти от тела и тело гниет, проходя через стадию «нигредо», радуга в точности соответствует «павлиньему хвосту», затем следует воскресение – и вот достигнута цель процесса, Камень.
Наш «антропоморфный» фрагмент поясняет, почему в шекспировской поэме Голубь первым погибает в огне. Он соответствует алхимическому «королю» или «возлюбленному» – который «умирает» первым в любом алхимическом трактате: от «классических» текстов Василия Валентина до позднеаллегорической «Алхимической свадьбы» Валентина Андреа.
Итак, мы видели, что стихотворения Марстона, поэма «Феникс и Голубь» – а также другие произведения «Честерского сборника», прежде всего сама поэма Честера, героями которой являются опять-таки Феникс женского рода и Голубь, сгорающие в пламени, из которого должен восстать «новый Феникс», «совершенное Создание», «Чудо Мира» (знакомые эпитеты!), – все они посвящены общей теме, находящей точнейшие параллели в алхимической литературе. У нас нет готового ответа на вопрос, что побудило этих поэтов обратиться к столь специфическому предмету. Но некоторые общие соображения здесь могут быть высказаны.
Проблема, с которой сталкивается исследователь алхимических текстов, заключается в том, что создатели таковых пользовались не языком терминов, а языком символов, тем самым перед читателем стоит не задача «дешифровки» значений, а задача интерпретации, истолкования и постижения. При этом, как метко замечает Юнг, «каждый истинный алхимик создавал для себя более или менее индивидуальный комплекс идей, состоящий из изречений философов и из разнообразных аналогий основных концепций алхимии. Вообще-то эти аналогии привлекались отовсюду. Более того, писались специальные трактаты, чтобы снабдить мастера материалом для создания аналогий». [606] Символизм алхимии может быть понятен лишь в том случае, если мы хотя бы в общих чертах представляем истинные цели и задачи самой алхимической практики, у наших современников ассоциирующихся если не с шарлатанством, то с невежеством.
606
Юнг КГ. Психология и алхимия. М., 1997. С. 301.
Для людей XVI–XVII вв. алхимия была универсальной наукой о мире и человеке, своего рода «пределом знания». Филалет учит: «Наш Камень есть микрокосм, малый мир, ибо он состоит из активного и пассивного, движущего и движимого, фиксированного и текучего, зрелого и сырого, – которые, будучи приведены в равновесие, помогают друг другу и совершенствуют один другого». [607] Алхимия имеет дело с живым, пульсирующим бытием, пронизанным бесчисленными соответствиями малого и великого. Цель алхимии – приведение в равновесие композиции четырех элементов путем conjunctio oppositorum, слияния «мужского» и «женского» начал в алхимического андрогина.(Напомним, что когда в «Пире» (183 Е-193 Д) Платон описывает изначального человека – он говорит о нем как о двуполом существе сферической формы.) Алхимический символ золота, как и астрологический символ солнца – круг с точкой в центре, совершенная фигура, пребывающая в идеальном равновесии и гармонии. Получение «философского золота» есть
восстановление изначальной гармонии микро– и макрокосма, и в свете этого понятно, почему получение философского камня трансмутирует самое существо адепта.607
Philalethes Eugenius. The Fount of Chemical Truth/ Concerning the Secrets of Alchemy and Other Tracts from the Hermetic Museum. Llanrech, 1989. P. 214.
Michael Maier. Tripus Aureus. Frankfurt, 1618
Расцвет оперативной алхимии в конце XVI – начале XVII в. вовсе не случайно совпадает с пиком Реформации, заострившей идею индивидуального Спасения – вплоть до крайностей кальвинизма с его учением о предопределении. Однако нас интересует сам параллелизм целей христианства и сосуществующей с ним алхимической ереси. Именно их параллельность позволяла алхимикам широко использовать христианскую образность в своих трактатах, а христианским пастырям говорить на языке алхимии. В одной из проповедей Донна мы, например, читаем, что «у Трисмегиста, у Зороастра и у Платона… мы обнаружим представления о Троице, выраженные куда яснее и буквальнее, чем у всех ветхозаветных пророков», [608] или о том, что «Гермес (Трисмегист) старше тех первых секретарей Святого Духа, что оставили нам Библию – он был их предшественником». [609]
608
Donne John. The Sermons of John Donne. Ed. by G. R.Potter and E. M.Simpson.. V. VIII. Berkley – Los Angeles, 1956. P. 55.
609
Ibid. P. 255.
Сложная и богатая символика алхимических трактатов изначально обращалась к глубинному миру самого человека, и алхимия служила для людей той поры некоей бездонной кладовой сравнений и образов. Сила мифов заключена в том, что они апеллируют к самому глубинному в человеке, понимаются не разумом, но интуитивно постигаются чем-то иным и большим. И на этом уровне европейцы XV–XVII вв. прекрасно чувствовали, что же стоит за образами Феникса, Голубя, погибших и воскресших возлюбленных и т. п. Более подробный комментарий к «Честерскому сборнику» – дело будущего. Но очевидно одно – покуда такого рода работа не проделана, всякие, в том числе – биографические истолкования этих текстов в какой-то мере будут некорректны.
Циркуль и окружность. К вопросу о датировке «Прощания, запрещающего грусть» Джона Донна
1
Датировка большинства поэтических текстов Джона Донна весьма затруднительна: практически, исследователи не располагают ни автографами, ни прижизненными изданиями его стихов (что касается последних, исключение составляют лишь два стихотворения, предпосланные «Нелепицам» Томаса Кориэта [610] (1611), «Элегия на смерть принца Генри», вошедшая в посвященный памяти последнего сборник «Lachrimae Lachrimarum» [611] (1612), а также «Годовщины», посвященные памяти Элизабет Друри, изданные соответственно в 1611 и 1612 гг. [612] ).
610
Coryats Crudities: hastily gobled up in five moneths travells in France, Savoy, Italy, Rhetia comonly called the Orisons country, Helvetia alias Switzerland, some parts of high Germany, and the Netherlands…. London, printed by W. S., 1611; см. также: Coryats crudities 1611. Reprint of 1st ed., London, imprinted by William Stansby 1611. London: Scholar Press, 1978.
611
Lachrimae lachrimarum, or, the distillation of teares shede for the vntymely death of the incomparable prince Panaretus… London, Printed by Humfrey Lownes, 1612; см. также: Lachrimae lachrimarum. Facsimile of the Bodleian library сору, STC 23576. Amsterdam, Theatrum Orbis Terrarum; New York, Da Capo Press, 1969.
612
Укажем здесь второе издание, объединившее обе поэмы под одной обложкой: The first anniuersarie. An anatomie of the world. Wherein, by occasion of the… death of… Elizabeth Drury the frailtie and the decay of this whole world is represented. London, Printed by M. Bradwood for S. Macham, 1612.
Во многом это объясняется позицией самого автора. Так, в письме к Джорджу Гарранду от 14 апреля 1612 г. Донн пишет об опубликованных им «Годовщинах»: «Что до моих 'Годовщин", я сам осознаю свою ошибку было падением отдать в печать нечто, написанное стихами, – в наше время это простительно для людей, которые сделали <сочинительство> профессией и являют глубину мысли, а я искренне задаюсь вопросом, что заставило меня согласиться на публикацию, и не могу себе простить. Но с другой стороны, касающейся обвинений, будто сказано слишком много, моя защита в том, что целью было сказать столь хорошо, сколь в моих силах, ибо я не знал женщины более благородной…». [613]
613
Gosse E. The Life and Letters of John Donne. Vol. 1. Gloucester, MA: Peter Smith, 1959. P. 302.
В этом письме Донн достаточно ясно ссылается на негласное правило, согласно которому благородному человеку «не подобает отдавать свои стихи в печать». [614]
Отказ от публикации вовсе не означал, что автор рассматривает свои творения как нечто, недостойное внимание современников и потомков, но означал ориентацию на избранного читателя: распространение стихов в рукописях отнюдь не бросало тени на их автора.
Как отмечает составитель фундаментального «Индекса произведений английской литературы в рукописях» Питер Биль, рукописей донновских стихов до нас дошло «больше, чем стихов любого английского поэта XVI и XVII вв.». [615]
614
Saunders JW. The Stigma of Print: A Note on the Social Bases of Tudor Poetry// EIC 1, 1 (January 1951). P. 139–64; об этих представлениях см. также: Helgerson R Self-Crowned Laureates: Spenser, Jonson, Milton, and the Literary System. Berkeley, 1983. P. 108–109; Newton R. C. Jonson and the (Re-)Invention of the Book/ Classic and Cavalier: Essays on Jonson and the Sons of Ben. Eds. Claude]. Summers and Ted-Larry Pebworth. Pittsburgh, 1982. P. 31–55.
615
Beat P. (comp.) Index of English Literary Manuscripts. Vol. 1. London, 1980. P. 245.