Колибри
Шрифт:
Он был уже не так бледен и испуган, хотя нога страшно распухла. Я присела рядом и протянула угощенье. Пинцер слабо улыбнулся, поблагодарил кивком. Он выглядел таким жалким, волосы, френч перепачканы в грязи. Я достала платок, чтобы оттереть хоть немного. Когда я дотронулась до него, он поёжился как зверёк, взял мою руку, прижал к щеке. Несмотря на то, что нас могли увидеть, я не решилась вырваться. Ах ты, хитрюга! Уж не нарочно ли всё это подстроил?
Наконец он отпустил меня, вернее, он взял мою ладонь двумя руками и опустил её, и я почувствовала что-то между пальцами, что-то маленькое, лёгкое... Господи, кольцо. Искусно сплетённое из
Когда же он успел это сделать? А отполированное сердечко? Пинцер показал мне недостающую на мундире пуговицу. Чудесный подарок, но я не могу его взять, нет, не могу. Ведь это почти обручение... Я вернула ему перстень и встала.
– У меня есть жених, - сказала я.
– Правда, он слепой. И глухой. И ещё безмозглый.
Пинцер смотрел на меня снизу вверх. Мне было очень неловко и очень жаль его, но теперь лучше уйти.
В тот миг, когда Пинцер поёжился от прикосновения моей руки, я почувствовала, ощутила всем существом, какую власть женщина может иметь над мужчиной. Увы, над Антоном у меня такой власти не было. Наоборот, это он имел надо мной власть... Но и не думал воспользоваться ею. Ему стоило пошевелить пальцем, чтобы я выполнила любое его желание. Но он не считал нужным даже позвонить.
На следующее утро Пинцер не появился, что, конечно же, никого не удивило. Ему разрешили отлежаться. А меня не покидала мысль о том, что Йонтас мог бы помочь Антону. Как именно, не знаю, но мог, я чувствовала. И я решилась поговорить об этом с господином Биндом.
Обычно он появлялся в конце дня, когда приходило время конвоировать пленных, основным местом его работы был лагерь в каменоломнях. Но иногда обходились и без него. На моё счастье в этот день Бинд появился, и я подловила его в воротах.
– Господин Бинд, можно с вами поговорить?
Он немного удивился. Я подождала, пока он отдавал приказ и двое конвойных строили и пересчитывали пленных. Колонна двинулась вперёд, я зашагала рядом с Биндом, торопясь пересказать ему историю Антона.
– Значит, ты считаешь, что этот прусский лекарь может помочь твоему другу?
– Да, - ответила я твёрдо.
– Это очень сомнительно, он всего лишь фельдшер.
– Любая поддержка Антону сейчас пригодится... А он умеет то, чего не знают врачи.
– Ладно, я подумаю.
У меня подпрыгнуло сердце - первый шаг сделан! Но теперь надо поговорить с матерью Антона и надо, чтобы она потом уговорила сына... и делать это всё не по телефону, разумеется. Задача была сложной. Госпожа учительница считала, что это я виновата в кризисе. "Ты слишком влюблена, - сказала она мне как-то, - это пугает."
Надо было встретиться с ней. На следующий день я отпросилась на час и побежала в школу.
И вот мы стоим с ней в так хорошо знакомом мне школьном коридоре.
Она почти не смотрит мне в лицо. Вид у неё измученный, в глазах бесконечная, граничащая с безразличием усталость. Но в голосе по-прежнему слышатся учительские нотки.
– Я не понимаю о чём ты, какой-то пленный... Как он может помочь Антону?
– Он врач, - я уже вру напропалую, - он на моих глазах поднял на ноги человека, которому раздробило ногу!
– Я не знаю,
не знаю...– Она заглядывает в класс, где ребята начинают всё громче переговариваться, потом неуверенно смотрит на меня. Я обещаю не приближаться к Антону, даже не входить в дом.
– Хорошо-, мне кажется, она спешит отделаться от меня, - я поговорю, позвони мне завтра вечером.
Госпожа Тэсс исчезла за дверью, а я побрела обратно на работу. Мне остаётся утешиться мыслью, что я сделала всё, что могла, больше от меня уже ничего не зависит. Следующим вечером я позвонила, почти уверенная в отказе, но неожиданно голос госпожи Тэсс произносит:
– Приходите, я жду.
Еще через три дня господин Бинд заглянул на кухню и вызвал меня.
– Не передумала?
– спросил он.
– Нет.
– Тогда сделаем вот что. Завтра в пять часов будь у ворот, я снаряжу конвоира. Ровно в 19.00 поверка в лагере, все должны быть на месте. Поняла?
Я кивнула.
И вот мы втроем направляемся к дому Антона. Дому, с которым у меня было столько связано! Неужели всё напрасно? Неужели я не увижу его больше никогда?
Госпожа Тэсс вежливо здоровается со всеми. Она приглашает нас на кухню и предлагает что-нибудь выпить. Но мы все по разным причинам отказываемся. Она смущённо поглядывает на невозмутимого Йонтаса.
– Извините, сударыня, - торопит конвоир, - у нас очень мало времени, проводите врача, мы подождём здесь.
Йонтас и госпожа Тэсс ушли. Конвоир вышел на крыльцо курить. Я осталась сидеть, уставясь в лежащий на кухонном столе толстый сборник рецептов. Это была та самая книга, которую Антон в меня бросил, корешок у основания сильно надорвался. Я вдруг отчётливо представила, как госпожа Тэсс входит в двери кухни, останавливается у распростёртой на полу книги и с недоумением поднимет её.
Наконец хозяйка и пленный вернулись. Что там произошло, мне осталось неизвестно. Антона я не видела. По лицу госпожи Тэсс ни о чём догадаться не могла, по лицу Йонтаса тем более - он был немного бледнее обычного, только и всего.
Позже, вечером я позвонила к ним домой и мать Антона произнесла тогда умоляющим голосом:
– Прошу тебя, Эля, не звони сюда больше, спасибо тебе за всё, но, пожалуйста, не звони!
– Как Антон?- выкрикнула я, но она уже повесила трубку.
Напряжение последних дней кончилось ничем, неизвестностью, пустотой... А мне даже ждать больше нечего.
***
Гриф ему выклевал правый глаз
И крови его напился.
Но Герман летел и летел вперед
К милой своей торопился.
Баллада
На лесопилке удивительная тишина, в воротах никого нет, в кухонном блоке тоже. Я остановилась, озираясь по сторонам. Что происходит? Вдруг раздался голос сторожа за спиной:
– А ты ничего не знаешь? Лагерь закрывают.
Я сначала шла быстро, потом очень быстро, потом бежала. Едва приблизился карьер, услышала неумолкающий, остервенелый лай. Столько овчарок сразу я никогда не видела. Конвоиров было, как мне показалось, не намного меньше, чем пленных, и все незнакомые. Я остановилась, задыхаясь. Собаки рвались с поводков, солдаты кричали и подгоняли пленных автоматами, те толкались, торопливо строясь в колонны. Я смотрела на всё это с отчаянием, подойти, попрощаться - не стоит и думать.