Колодец и бабочка

Конечно, остается вопрос, что Габричевский делал эти три часа с котом в машине. Что он планировал с ним делать?

Илюшин снова взял карандаш. Бабкину следовало вернуться к работе, но он, как завороженный, следил через стол за неторопливыми движениями грифеля.

На листе одно за другим начали появляться странные существа. Со временем Бабкин сумел сформулировать, что смущало его: они ни в коем случае не казались плодами воображения. «Работа с высвобождением образов из подсознания», – говорила Маша, и это все было ему понятно: образы там, подсознание, трансформация реальных объектов в фантазийные, выделение и закрепление ключевых черт личности… Это все хорошо и даже замечательно. Но объясните мне вот что, думал Сергей, как получается, что все эти выдуманные хреновины выглядят так, как если бы Илюшин просто вытащил их из какого-то другого пласта реальности. Поделиться этими мыслями он не мог ни с кем, и сам в глубине души полагал, что думать такое – не вполне нормально. Бабкин оправдывал себя тем, что у любого человека, долго пробывшего в обществе Илюшина, нормальность несколько подразмоется.

Он всегда угадывал, кого зашифровывал Макар в своих диковатых созданиях. Иногда это занимало больше времени, иногда меньше, но ответ приходил как будто извне, будто кто-то нашептывал Сергею в ухо подсказки. Ему это не нравилось. Он, говоря начистоту, предпочел бы вообще не понимать, что именно рисует Илюшин.

Аномально длинный то ли угорь, то ли подводная змея с декоративными крылышками вместо плавников – Илья Габричевский. Чучело ворона на высоком столбе, один глаз стеклянный, с бликом, вместо второго торчит ромашка, – Мирон Кудесников. Сергей не мог понять, как Макар ухитрился нарисовать ромашку зловещей, но ему это удалось. Илюшин даже сердцевину раскрасил желтым, и все равно ромашка напоминала револьверное дуло.

Стайка мелких рыбок, вместе составляющих крупную рыбу с широко разинутой пастью, – Эльза Страут. Две половинки тела, верхняя и нижняя, разделенные рельсами и сидящие каждая на своей стороне насыпи, – Олеся Стряпухина. Рисунок должен был получиться жутким, но располовиненная ворожея выглядела довольно мирно. Казалось, ее длинные ноги в шортах ведут осмысленный диалог с головой, время от времени недовольно прерываясь на проходящие поезда.

«Анна, мать ее, Каренина», – мысленно сказал Бабкин.

Распознание следующего образа заняло у него больше времени. Из тыквы выползал маленький зверек, хищный, судя по оскалу, но изящный и пушистый. Он походил на червяка в яблоке, с той разницей, что, в отличие от червяка, зверьку явно незачем было находиться в тыкве. Почему-то именно слово «незачем» послужило ключом: Бабкин вспомнил Эверест и понял, что перед ним Любовь Яровая. После нее появился не Юрий, как ожидал Сергей, а Наталья Горбенко: растопыренный лягушонок, карабкающийся по стене – колодца? бочки? А Юрий оказался огородным пугалом над полем с тыквами. Бабкин уловил связь между пугалом и чучелом ворона и страшно возгордился.

Касимов, Оленька, Людмила Марковна: волк, косуля и черепаха. Все одного размера, что придавало черепахе устрашающий вид. Этих троих Макар изобразил на отдельном листе. Сергей ждал кота, но до Якова Соломоновича Илюшин так и не добрался. Он сдвинул края листов с рисунками, складывая из них общее поле, и некоторое время рассматривал, чему-то кивая.

– Что ж, логично, это все объясняет, – сказал Макар, словно продолжая разговор, хотя за последние десять минут в комнате не прозвучало ни слова. – Вопрос только в одном: зачем? С какой целью ей это понадобилось? Ведь не собиралась же она, в самом деле…

Зазвонил телефон. Увидев на экране имя абонента, Илюшин вскинул брови.

– Да, я слушаю, – сказал он в трубку. – Да. Да… Что? – Бабкин озадаченно посмотрел на него. – Как это произошло?.. – резко спросил Макар. – Нет, никуда не уходите, мы скоро будем!

Он сунул телефон в нагрудный карман и вскочил. Листы разлетелись по полу.

– Это Горбенко, – сказал Илюшин, не обращая на них внимания, и скомандовал: – Поехали, живо!

Глава одиннадцатая

1

Голос вернулся на следующее утро. Наташа полночи заставляла себя глотать горячее пиво поочередно с разболтанными сырыми яйцами, в которые щедро подливала коньяк. К трем часам она уснула и беспамятным коньячным сном проспала до утра.

Детям она соврала, что простыла. Механически собрала Настю на экскурсию, попросила Матвея отвести ее в школу, и, получив от него сообщение, что сестра доставлена и сдана на руки учительнице, снова повалилась в кровать.

К полудню она проснулась почти человеком.

Но шея – шея выглядела ужасно. Как у трупа, содрогаясь, подумала Наташа, рассматривая жуткую цепочку пятен. Позавтракала она манной кашей на воде – жиденькое, едва теплое месиво, и все равно еда так долго и болезненно проваливалась вниз по горлу, что Наташа чувствовала себя больным жирафом.

Вчерашний день, закончившийся в больнице, казался кошмаром. Стоило закрыть глаза, и перед внутренним взглядом начинали мелькать, как фигурки на бешено мчащейся карусели, Стас, Люба, Коростылева, Выходцев… Проносились мимо – кто с жалобным лицом, кто с оскаленной пастью. И над ними, точно хозяин парка развлечений, время от времени возникал огромный рыжий Солдатенков.

Вспомнив про Солдатенкова, Наташа воспряла духом. Набрала его номер, но вместо Володи ответила какая-то девица: икала, хихикала, называла Наташу «киса», и из ее пьяного бормотания она уяснила только, что Солдатенков ушел куда-то с мужиками и неизвестно когда вернется.

Наташа намазала шею гелем от синяков, приложила сверху полиэтиленовый пакет и замотала сверху шарфом. В четыре часа ее ждали к Федосеевым, но было понятно, что никаких именин для нее сегодня не будет.

А собственно, почему, спросила себя Наташа. Вчера утром она поговорила с Татьяной о том, что кто-то из ее семьи обворовал собственную мать, и вечером ее едва не убили. Возможно, между этими событиями нет никакой связи.

А если есть?

Не выходил из головы и Стас с его омерзительной выдумкой. Душить бывшую жену Стасу не было никакой выгоды. Но она же, если взглянуть непредвзято, ничего о нем не знает. Разоблаченное вранье насчет смертельной болезни ясно это показало. А если он не выгодой руководствуется? А если он незаметно сошел с ума? Наташа как-то читала, что патологическая тяга к вранью является одним из симптомов душевного нездоровья.

Или все они ни при чем, и нападение – дело рук безумца, серийного убийцы. Опрашивавший Наташу следователь сказал, что ничего подобного в этом районе за последние полгода не происходило. Но могло же происходить в соседнем? В другом районе, в другой части Москвы… Беда в том, что Наташа не сумела даже определить, мужчина ее душил или женщина. Взять Любу… Люба способна ее убить? После того разговора, состоявшегося в ходе ее третьей попытки примирения, когда все карты были выложены на стол и уже дошло до того, что они отхлестали этими картами друг друга по морде? Когда все вышло наружу – и тайное, и явное?

Вспомнилась Коростылева. Интересно, если дать ей в руки коробочку с красной кнопкой, невзрачную такую коробочку размером с телефон и сказать: нажмешь на кнопочку – и станет на свете одной Наташей Горбенко меньше… Нажала бы Елена Викторовна?

Коробочка коробочкой, но задушить человека – это не кнопочку придавить.

А вот за полмиллиона можно и задушить. Чтобы любопытная учительница изобразительных искусств не лезла куда не следует. Сегодня она рассказала о своих догадках Татьяне, а завтра, может, и матери все выложит! И тогда забеспокоится Мария Семёновна, напряжет память и припомнит кое-какие детали, которые с потрохами выдадут одного из детей.