Колодезная пыль

– И вообще, сын, я так решил, - сказал, распрямив плечи, Юрий Александрович. Сказал и хлопнул ладонью по траурной крышке. Подбородок при этом выдвинул точь-в-точь как дед Шура. Ключик отступил от окна, скользнул взглядом по нотам, раскрытым на осеннем Шопене, и подумал, что всё равно никогда больше не будет июньского Моцарта, а без него вдыхать настоянный на липовом цвете воздух бесполезно. "Бесполезно", - понял он, ещё раз глянув на подбородок папы. Суше, чем хотел, сказал:

– Хорошо, отец.

Будучи не в силах сдержать горечь, добавил:

– Как видишь, твои кирпичные стены оказались не прочнее моих воздушных замков.

Зря напомнил о старом споре, ох зря. Чтобы не видеть, как отец за сердце станет хвататься, вышел. Через неделю дверь заколотили гвоздями и двое молчаливых родственников Павла Петровича принялись наспех заделывать проём гипсокартоном. Павлик суетился, лебезил, подсовывал документы, смотреть на него Валентину было противно, но пришлось - отец уехал лечиться к морю, чтобы не слышать, как станут ломать стену. Домой он не вернулся, Ключику сказали - умер во сне. На похоронах Павлик прилично скорбел, а Валентин Юрьевич был каменно спокоен. Бесчувственное безразличие, овладевшее им, пустило глубокие корни, судьба комнаты не волновала его более, как и судьба дома. К чёрту кирпичные стены, да здравствуют гипсокартонные перегородки. Воздушные замки рулят! Все три дочери Зайцев выскочили замуж и разъехались. Алика Павел Петрович пристраивал дольше, но всё-таки сбыл с рук, хоть и не очень удачно. Слишком близко, через дорогу. О том, как трёхкомнатная квартира стала двухкомнатной, Ключик предпочитал не вспоминать и жене не стал рассказывать, опасаясь, что Елена Викторовна возьмётся за восстановление справедливости. Бередить старое не хотелось, всякий раз, когда разгорались в душе угольки раздора, Валентин Юрьевич старательно затаптывал их, но не преуспел, как оказалось. Память коварна, в самый неподходящий момент поведёт вас по коридору куда не нужно и ткнёт носом в глухую стену - в том самом месте, где раньше была дверь.

***

Бодать гипсокартонную перегородку и стучать в неё, как в бубен, бестолковое занятие. Ключик потащился в спальню. Усталость никуда не делась, по-прежнему ломило после экстренной разгрузки поясницу и ныло в плечах. Под веками жгло, но сон слетел. Валентин поворочался с полчаса, потом включил свет и попробовал читать. Только хуже стало, потому что как раз добрался в саге до примирения Джолионов - старого и молодого. Тогда он выключил свет, зарылся в одеяло и на голову натянул подушку. Для того чтобы отогнать мысли, прибег к обычной уловке: представил себе виртуальную мастерскую, заложил новый проект - приморский особнячок, - и принялся за работу. Очень скоро сбился, перепутал текстуры, вместо полимерной перемычки влепил почему-то перегородку из оцилиндрованного бруса. Долго выбирал, как врубить её в несущую стену - "в обло" или "в лапу", и не смог выбрать, очень мешало, что выскочило из памяти название. Как же называется такая перегородка? Выруб? Вруб? Переруб? "Бруб! Бурб-бруб!" - загрохотали, валясь на него, брёвна, он закрыл рукой голову и проснулся, сел на кровати торчком.

В окно цедился серый жиденький свет - ночью Ключик не задёрнул шторы. Сыпал дождь - то ли с вечера не прекратился, то ли начался утром. Не ливень, нудный осенний дождь. Что-то противно скрипело, откуда звук, не разобрать. И вдруг: "Бр-рох!" Валентин вздрогнул от грохота, вскочил, понял - это не гром, это из гостиной, - и туда кинулся. "Вроде бы всё в порядке, - подумал, осмотревшись.
– Темно как-то не по-утреннему, совсем залепило жёлтой пылью стёкла. Снаружи что-то грохнуло. Открыть? Опять будет вонять дрожжами..." Он щёлкнул шпингалетом, толкнул забухшую от сырости раму, но не очень-то она открылась - стукнула, уткнулась во что-то. Валентин, опершись на подоконник, попробовал выглянуть, но оконная створка уперлась в стену. "Бр-рох!" - грохнуло над головой, сверху посыпались осколки. Ключик выругался и захлопнул окно. "Ломают мне шифер!" - подумал он и непроизвольно глянул вверх. На потолке расползлось безобразное пятно купоросного цвета, мокрое, мерзкое, похожее на амёбу. Простым глазом видно было, как оно растёт. Пока ошарашенный квартирохозяин собирался с мыслями, одна из ложноножек дотянулась до потолочной лепнины и - кап!
– оттуда сорвалась капля.

– Живая, сволочь, - пробормотал Ключик, соображая, как следует поступить с амёбой.

– Кап!
– снова упала на пол капля.

"Пока капает, но скоро польёт. Сдвинуло шиферный лист? Хорошо, если только сдвинуло, а не сломало. Чёртов бактобето..."

– Кап! Кап! Кап!

– Озверела что ли?
– крикнул амёбе Ключик, и кинулся в прихожую, к чердачному люку. Вывесил шарнирную складную лестницу - отцовскую придумку, спохватился - на чердаке темно, как у крота в ухе, - и прихватил фонарь.

Взобрался. Головою и рукой поднял люк, как танкист, лезущий наружу из башни, закрепил его вбитым в стропильную ногу гнутым гвоздём. Вдохнул. Тепло. Пахнет лежалой пылью и ещё чем-то. Темно. Полез было в карман куртки за фонарём, но неудобно было, несподручно, торча по пояс в узком люке, по карманам шарить. Тогда он поднялся ещё на ступеньку, упёрся обеими руками в пыльный настил и втащил себя на чердак, неловко перебросив ногу через горбыльную доску. Обо что-то твёрдое, занозистое саданулся затылком. Ключик отряхнул руки и огляделся. Из тьмы на него уставились чьи-то глаза. Он судорожно вдохнул, стал искать фонарь, но никак не мог попасть

трясущейся рукою в карман. Две горящие искры шевельнулись и стали приближаться скачками, беззвучно. Сердце зашлось у Ключика, он нащупал фонарь и выхватил его, как пистолет. Комок тьмы, гуще чердачного мрака, испугался, свернул к люкарне, где в лучиках света, пролитых сквозь щелястую дверцу, танцевали пылинки. Валентин вздохнул с облегчением и позвал:

– Василий!.. Вась!

Дверца люкарны оказалась открытой, чёрное гибкое тельце выскользнуло наружу. Валентин позвал ещё раз, неуверенно: "Вася?" - не успел заметить, есть ли у чердачной тени на груди приметный белый галстук. Если есть - значит точно Василий. Нет - приблудный какой-то кот. Или кошка. В темноте и с перепуга показалась чуть не с пантеру, но когда выбиралась на крышу, едва шевельнула дверцу. Валентин пожал плечами - велика ли разница, приблудный или нет?
– и двинулся туда, где во тьме посверкивали искры капели. Подсвечивал под ноги, переступал через балки, вперед и по сторонам светил тоже, чтобы не удариться об стропила, и всё-таки ударялся. "Есть разница. Василий сосед. Родная почти что душа. А приблудный - кто его знает, что за личность. Наверняка Василий. То-то он пропадал где-то целыми днями. Здесь отдыхал от Оленьки?" Световое пятно выхватывало из тьмы всякую всячину: то подстропильную балку с воткнутым наподобие ножа клином, то подкос, то ржавое пузатое тело печки-буржуйки, то какие-то трубы. Стопку аккуратно сложенных листов шифера Валентин обошёл стороной, но споткнулся, не заметив завала из кровельной жести. "Отец оставил, когда в конце девяностых чинили крышу. Я ему говорил - выкинь, зачем огрызкам тут валяться. Не послушал. Четверть века они... Ах ты!.." Валентин выразился на этот раз крепко. Вода лила по стропилу потоком, в залежах пыли образовалась лужа. Треснул шиферный лист или просто сдвинулся с места - непонятно, а на крышу не выйдешь - скользко.

– Упаду, хоронить будет некому, - выпрямляясь сказал Ключик.
– Ох ты!..

Сильно затылком стукнулся. Снова подвернулось под язык выражение, подцепленное у прораба на строительной практике, ещё в институте.

– В три погибели, - добавил Ключик, согнувшись.
– Что толку здесь торчать? Надо что-то делать.

Золотые слова - что-то делать. Но что? Понятно, если ничего не делать, через пару часов обвалится размокшая штукатурка, а может и раньше, если хиленький дождь опять превратится в ливень. Валентин в затруднении огляделся, шаря лучом карманного фонарика в залежах мрака. Кровельная жесть, кирпичные обломки, печка. Стопка газет. Чёрт знает что набросано, мусор. Поверх засыпанного пылью мауэрлата точится свет. Из-под застрехи? Ключик из чистого любопытства сунул туда голову, для чего пришлось лечь животом на балку и рукою упереться в мауэрлат. "Так и есть, из-под застрехи, потому что сломана обшивка свеса. Давно сломана, доски сгнили. Пахнет оттуда дождём и прелью. Свет из пролома. Дождь там снаружи льёт и льёт. Потоп. Разверзлись хляби. Вода валится в пасть сточной решётки водопадом. Возможно, не было бы потопа, возьми на себя кое-кто там наверху в допотопные времена заботу о водоотводе. Водоотвод? А можно было бы..." Он попятился, извиваясь ужом. Куртка цеплялась за вбитые в обрешётку насквозь здоровенные ржавые гвозди. Выбравшись, тут же взялся за дело.

– Не хуже римских акведуков, - провозгласил полчаса спустя бывший артмастер, бывший дипломированный архитектор, бывший студент архитектурного факультета, сын и внук архитекторов, Ключко Валентин Юрьевич. Ещё раз осмотрел сооружение - устои из битого кирпича, поддон из шиферного листа и сток из кровельной жести, проверил - вода течёт куда нужно, по жестяному стоку прямо в пролом обшивки, наружу, и:

– Хорошо!
– сказал, чувствуя себя богом-творцом. Помолчал, добавил: - Пролом заделаю после дождя, когда просохнет крыша. А пятно на потолке...

Он прихватил из любопытства газетную пухлую пачку ("Губернские ведомости", древняя газета, с ятями), спустился, заперев за собою чердачный люк, заглянул в комнату, убедился, что с потолка больше не течёт, и урон, объективно говоря, невелик.

– Плевать на тебя, - сказал он купоросной амёбе.

Несмотря на ломоту в пояснице - в три погибели же!
– и почему-то в коленях, Валентин Юрьевич был необычайно собою доволен. Пришёл, увидел, победил. Вернее, залез, придумал, воплотил. Из подручных средств, без проекта, за полчаса. Недурно.

– Но продышаться не помешает.

Сказавши это, прошествовал к выходу, спустился по лестнице и остановился на нижней веранде, оглядывая окрестности хозяйским взором. Выходить во двор не стал, дождь. Вдыхал полной грудью, осматривал владения и внезапно заметил: под дверью вельзевулова логова комочек тьмы - чёрную кошку.

– Василий! Вась!

Никакой реакции. "Может, и не он. Ну ладно, подышали и хватит. Хочется есть. Позвать ещё раз?"

– Вася! Ладно, как хочешь. Но если что, заходи, дверь я закрывать не буду.