Колыбель в клюве аиста

На полях "Футбола" появились расчеты: 17 пачек сигарет по 30 коп.
– 5 руб. 10 коп.; 13 плиток шоколада "Соевые" по 1 руб.
– 13 руб. Итого - 18 руб. 10 коп.

– Точно, - согласился Рахманов, - сговор исключен. Впрочем сговориться о 17 пачках сигарет и 13 плитках шоколада, конечно, нетрудно, мол, скажем, взяли столько-то и столько. Но ответь: как возможно сходу уговориться о калькуляции добычи с десятками, сотнями непредсказуемых нюансов? Тебе известно, что ребята одаривали сигаретами и шоколадом знакомых?

– Рассказывал.

– В деталях?

– Конечно.

– Почему "конечно"?

Я пришел в замешательство.

– В принципе так и должно быть, - успокоил Рахманов.

– Хотя, не вникая в подробности, я с самого начала не сомневался в искренности признаний ребят. Глаза у них больно телячьи. Но копаться нужно - доказывать-то придется не себе только - верно?

– Да.

– Что "да"?
– поинтересовался Рахманов, но тут же, забыв о вопросе, продолжал: - Пришлось перетряхнуть всех гавриков.

– Гавриков?

– Имею в виду причастных к происшествию.

– И что же?

– Надеюсь, дорогой, многое касательно трофеев прояснилось. Ребята не лгали. Показания совпадают. И в частности, и в общем получается одна и та же сумма, - Рахманов сделал многозначительную паузу, - 18 р., 10 к.
– он так и сказал "р" и "к".
– Таковы размеры кражи.

– Кражи?
– вырвалось у меня.

Рахманов не ответил, сделал долгую паузу, но на лице его читалось: "Прими как есть".

– Таковы действительные размеры кражи, - повторил он.

– А что, есть другие предположения?

– Как и в другом любом деле, - он встал.
– Задержись. Кое-что покажу, - он сунул мне номер "Футбола". – Поможет скоротать время.

Рахманов вышел.

Листая газету, я то и дело уходил в размышления о происшествии, пытаясь угадать об уготовленном для меня Рахмановым "кое-что", - конечно, сюрпризе, имевшем отношение к происшествию.

Вернулась женщина-лейтенант. Не одна - рядом с нею ковылял старичок в колпаке. Лейтенант усадила аксакала, достала из папки бумагу и, изредка зыркая на меня ("А у этого беседа с майором затянулась..."), стала что-то втолковывать аксакалу. Слух улавливал обрывки фраз. "Разберусь, папаша. Писать следует поподробнее", - говорила лейтенант. "Подробнее не напишешь", - почему-то раздраженно отвечал аксакал.

Лейтенант смахивала на девушку из "Советской Киргизии": одного примерно возраста, обе заняты делом мужским, та - матрос, эта - милиционер, та - в тельняшке и кепке, эта - в милицейском берете, лихо нахлобученном на голову - во всем этом ощущалось подчеркнуто-гордое. Мысль, следуя еще неясной логике, перенесла меня в Приозерье: я увидел себя в матросской каюте, в обществе двух "смерчей" - матери и дочери... Старшая, выражая непонятную признательность, порывисто целовала мою руку... Младшая кого-то напоминала, тогда я пытался вспомнить, кого - все тщетно. И вот в РОВД, слушая разговор лейтенанта с настырным аксакалом, я неожиданно вспомнил георгиевскую пристань военной поры, на борту "Советской Киргизии" - женщину в тельняшке. Женщина пыталась сдержать напиравшую людскую стихию. "Назад! Назад!" - в отчаянии "пароходная тетя" старалась перекричать толпу... Конечно же, младшая в каюте напоминала женщину в тельняшке. "Значит, Серафима Устиновна и женщина в тельняшке - одно лицо! Ведь как просто!
– думал я, - в каюте я интервьюировал знаменитую "Пароходную Тетю"! Серафима Устиновна - Пароходная Тетя!

6

Отсюда, со второго этажа, двор РОВД - как на ладони. На территорию въезжали и выезжали милицейские машины. По ту сторону двора, вдоль длинного одноэтажного строения прошествовал взвод милиционеров-курсантов. Курсанты скорее всего попали сюда впервые - чувствовалось это по тому, как многие из них, любопытствуя, завертели головами. Разглядывая происходящее во дворе, я почему-то подумал о Пароходной Тете - то было несколько минут, когда грустные размышления о племяннике стали затихать.

Рука Рахманова легла на плечо:

– Читай, - он протянул вдвое сложенный листок бумаги - заявление лоточницы в милицию.

– 17 блоков "Комуза" (51 руб. 00 коп.), - читал я вслух, падая духом. ~ 20 блоков "ВТ" (100 руб.)...

– Ну, ну, дальше.

– 21 плитка шоколада "Соевые" (21 руб.).

– Итого?

– Трудно поверить.

– Мне почему-то на язык просится другое слово - стерва! Хочешь знать, почему?
– но Рахманов не стал ожидать ответа.
– С ходу не скажу. Вот встречусь с ней, попробую разобраться. Рубану с ходу: "Почему? Не многовато ли, сеньора?" Посмотрю внимательно в глаза.

Вот так, - он, пародируя себя, смешно и долго взглянул на меня, - предложу не ломать комедию. Так и скажу: "Перестаньте ломать комедию!.." Призову к благоразумию. Оставить на ночь в дырявой коробке блоки дефицитнейшего "ВТ"?! Да его во всем городе с огнем не сыскать! Не к лицу, скажу, вводить в заблуждение милицию. Некрасиво путать жанры. Трагедию с комедией. Дай-ка шпаргалку. Рахманов нахмурился. От шутливого тона не осталось и следа:

– Сто семьдесят два рубля - не фунт изюма. Преувеличено - это очевидно.

– Что толкнуло ее на это?

– Подлость, - ответил Рахманов.
– И не все ли равно, Додик, что движет подлостью - жадность, стремление нажиться или что-то похлеще. Знала ведь, что расплачиваться придется пацанам - ан, нет, спокойненько, не задумываясь, толкнула в пропасть.

Казалось, что его убежденность в том, что ребята попали в "лужу", а не в "трясину", держалось не только на вере в чистосердечное признание тех - думалось, что Рахманов располагал чем-то более важным, думалось, что он откопал какой-то существенный факт в пользу ребят и до поры до времени таил в себе, не рискуя оглашать.

Убежденность Рахманова передалась и мне. Теперь и я, уверенный в лживости заявления лоточницы, полагал, что ребята угодили в "лужу" и что выбираться из нее, задача, к счастью, посильная.

– Это - цветочек в букете дерьма. Но ближе к делу, - говорил Рахманов.
– Мы попросим забрать заявление, - он потряс бумажкой, - вернем должок - 18 р. 10 к. и ни копейки, повторяю, ни копейки сверхположенного. Почему мы поступили так, а не иначе? Отвечаю. Потому, дорогой, что огласка ребятам абсолютно ни к чему - охламоны, - он сделал паузу, - только-только начинают жить. Не прав я? Ну, да, конечно, с чего бы тебе возражать мне - ведь ты, дорогой писака, лицо заинтересованное.

Мы с Рахмановым остались одни. Женщина-лейтенант и желчный аксакал исчезли. Вот так: стояли перед глазами и исчезли, а я по инерции говорил тихо, полушепотом.

– Предположим, она забрала заявление, - я взглянул вопросительно на собеседника.

– Тогда дело закрывается. Ребята отделываются испугом.

– А если не захочет?

– Кто? Чего?

– Лоточница. Забрать заявление.

– Исключается, - сказал Рахманов.
– Она не настолько глупа, чтобы оставлять в милиции липу - не в ее интересах это. Впрочем, поживем - увидим...