Колыбель в клюве аиста

– Устраивайтесь. Койка не понадобится, - сказал матрос.

Он вышел; тут же его окликнула девушка:

– Замир!

Женщина громко полюбопытствовала.

– Писатель, - послышался голос Замира.
– Какой? Не успел познакомиться. Говорят, киношник...

Так волей случая я попал на борт "Советской Киргизии", сидел за столиком в тесной каюте, глядел в иллюминатор, слушал удары волн о корпус судна - вживался в новое, в то, что должно пусть ненадолго, какую-нибудь половину суток, на время рейса, стать частью моей жизни.

Минуту-другую спустя в мою каюту ворвался смерч. Вернее два смерча - мать и дочь.

– Извините, я на минутку, - бросила с порога мать.
– Вы от кино? Наверное, о "Советской Киргизии" собираетесь писать? Правильно! Давно следовало!

– Мама!
– взмолилась дочь.- Пожалуйста, поспокойнее.

– Лучше поздно, чем никогда!
– восклицала мать. Она порывисто поцеловала мою руку.
– Спасибо, молодой человек! Меня расспросите - такое расскажу! Про корабль! Запишите - я ведь его, как родной дом, знаю...

"Смерчи" подхватили меня: в руках невесть как появились блокнот и ручка - пошла катавасия: мать рассказывала, дочь увещевала, я строчил в блокнот, не заботясь о чистописании. Минута, другая, третья... еще, еще... Стоп!

– Через пять минут, мамаша, снимаемся, - напомнил Замир, и мать, спохватившись, устремилась вон. Я глядел в иллюминатор на женщину - та не по возрасту лихо сбежала по трапу, укрывшись от ветра за штабелем из тюков, прикурила, переложила авоську с продуктами, а когда пароход стал отчаливать, не то мне, не то дочери, не то судну что-то выкрикнула. Я сунул блокнот в портфель, не догадываясь, что записи в матросской каюте отмагнитят идею об умельце, что на их основе я напишу сценарий фильма о "Советской Киргизии", который уже в следующем году покажут по ЦТ, что записи эти всколыхнут затаенное, более глубокое и существенное... Я иногда возвращаюсь к записям, вглядываясь в строчки, вкось-вкривь, вроде: "Военные годы - Адволодкин...", "Знает Адволодкина...", "Матросом...", "Пшеница... лес из Жыргалчака..." ,"Штормы..." - вглядываюсь, возвращаюсь в матросскую каюту, к торопливому страстному монологу женщины. "Пишите! Капитаном в войну назначили Адволодкина - какой человек! Лучшего капитана не встречала ни до него, ни, - извините, - Соня, прикрой дверь, - ни после. Любил корабль, команду. И не мягкий - наоборот, скорее строгий, по голове не погладит. Работе всего себя отдавал. Сколько рейсов пережили - не счесть!

Казалось, рейс как рейс, а присмотришься, сколько в каждом из них своего, непохожего. Ходили с грузом в любую погоду. Пишите, пишите... Тридцать пять лет проработала, а из них двадцать пять на "Советской Киргизии"…

А потом "Советская Киргизия", набирая скорость, зарываясь в волну, шла на восток, навстречу первому снегопаду осенью того года.

Мы с капитаном прогулялись по шаткой палубе, спустились в машинное отделение, тесное, как и все здесь. Запечатлелось случайное: по столу, обитому с краев рейкой, метались округлые стальные предметы. Запомнился и короткий диалог по этому поводу между капитаном и механиком.

– Что это?

– Да так, игрушка.

Капитан не принял всерьез ответ. А я почему-то сразу поверил в искренность слов механика, позже, в столовой, думал: "Мужики, а сколько детскости!" Капитан вычитывал бумаги с цифрами, не теряя нить беседы со мной. На кухне громко говорили девушка и Замир.

– Это кто? – спрашивала девушка озорно.
– "На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна. И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим одета, как ризой она". Кто автор?

– Разве все упомнишь? Знакомые слова - это да...

– У тебя ни воображения, ни памяти, - смеялась девушка.
– Вот картошку - молоток!
– научился чистить на пять.

– Предположим, не только картошку, - отвечал Замир, намекая на достоинства, безусловно, более значительные, чем воображение, эрудиция, знание и понимание поэзии и тем более умение чистить картошку.

Капитан, наверное, догадавшись, что беседа на кухне раздваивает внимание гостя - говорил о нынешних делах "Советской Киргизии", содержании рейсов, коллективе, планах, подробностях реализации планов, о социалистических обязательствах и о их реализации, о рабочем климате на пароходстве, о роли климата в системе народного хозяйства, области вообще - словом, разговор складывался серьезный, и капитан, увидев мое состояние, то, как изредка я, бросал взгляды на перегородку, отделявшую столовую от кухни, не утерпел и то ли цыкнул, то ли позвал, а когда вошла девушка, смягчился, произнес:

– Лучше бы организовала кофейку, Сонечка. Девушка вскоре вернулась, разлила дымящийся кофе, сказала:

– Рано что-то пожаловала зима.

Мы обернулись к иллюминатору, будто желая увериться в справедливости сказанного. На цыпочках из кухни мимо нас проскользнул Замир. Углубившись в свое, принялись за кофе. Что-то в девушке промелькнуло знакомое - стал невольно перебирать в памяти.

– Девчонка недавно к нам пришла. После техникума. И уже решила уйти, - первым прервал паузу капитан.
– И знаете ли, правильное решение: море - дело сугубо мужское. Да и в техникуме, надо полагать, учили не кулинарному искусству. Она намерена, слышал, податься в педагогический институт - потому и мучает ребят стихами, заметили? А в море уговорила ее мама. Серафима Устиновна. Тетя Сима. Живая реликвия нашего Приозерного пароходства.
– Капитан сдержанно улыбнулся.
– Шутка ли! Четверть века проработала на "Советской Киргизии".

Капитан рассказывал, а я слушал, думал о девчонке-матросе, прикидывал: "Стало быть, рыбачинская. Коренная. Видеть ее мог разве что в Рыбачьем - но возможно ли такое, если здесь, в Рыбачьем, бываю только проездами с получасовой остановкой экспресса на автовокзале..."

– Оставлю вас: извините - служба. Надумаете выйти на воздух, поберегитесь: скользко - чего проще оступиться...

Капитан вышел.

Снегопад приутих, предсказание о шторме не сбылось, я чувствовал себя, вопреки ожиданию, неплохо. А ведь в пути пробыли около четырех часов - значит, где-то в темно-серой полосе, проявившейся слева по ходу, находилась Карповка. Так сказать, отчий дом. Долго вглядывался, пытаясь в темно-серой массе увидеть желтое пятно-обвалину, но то ли из-за тумана, то ли из-за надвигавшихся сумерек усмотреть его в горах не удалось...

3

Утром следующего дня я проснулся в гостинице в хорошем настроении, не догадываясь, что не пройдет и часа, как автобус-экспресс помчит меня назад, из Пржевальска, домой. Случилось вот что.

Я, сдав ключи, выходил из гостиницы, когда окликнули.

– Ваша фамилия Исмаилов: - поинтересовалась девушка, хотя для этого было достаточно заглянуть в гостевой журнал.
– Зовут Даудом?

– А что?

Дежурная смутилась, взглянула на женщину-коллегу, во взгляде ее читалось: "Точно - он... " Произнесла:

– Забыли сказать вам о телеграмме.

– Кому телеграмма?

– Вам.

– Где она?

– Телеграмма была, сейчас ее нет. Вчера вечером прибыла. С опережением. Вы-то явились в гостиницу позже.

– Что с телеграммой?

– Вернули.

– Куда?

– На телеграф, конечно. Разносчику. Возвратили за отсутствием адресата. В суете забыли сказать, такая толпа командированных нахлынула ночью, - пожаловалась она, затем произнесла смело: - Если интересует текст...

– Вспомните, пожалуйста.

– Всего-то несколько слов, - она посмотрела на товарку: - Скажи человеку.

Та отказалась, и тогда дежурная почему-то написала текст телеграммы, протянула бумагу мне. Но я, и не читая, по тому, как действовала дежурная, по ее намекам и полунамекам, уже догадывался о неприятностях. И - точно: жена телеграфировала об исчезновении племянника - приемного сына. "Двое суток нет сына, - сообщала телеграмма.
– Выезжай срочно..."

– Особенно не берите в голову. Найдется, - утешала на прощанье дежурная, возвращая паспорт и расчетную квитанцию.
– Дети есть дети.