Колыбель в клюве аиста

Окна дома, несмотря на позднее время, светились. На освещенных прямоугольниках земли прыгали жабы. В передней, айване, за круглым столом сидели отец, мать, дядя Амут и, конечно, знахарь. Я подобрался. Знахарь казался огромной старой жабой, выпрыгнувшей на свет.

Дымился самовар. Мать разливала в пиалы, отец хмурился, дядя Амут сидел, запрокинув голову, и не то поглаживая, не то пощипывая козлиную бороду, знахарь подносил ко рту пиалу. Все разом повернулись в мою сторону, а дядя Амут привстал на колени и воскликнул, не то досадуя, не то радуясь, не то осуждая:

– Явился грешник на божий суд!

После реплики дяди образовалась пауза, которую первым нарушил отец.

– Где брат?
– спросил он жестко.

Скрывать происшедшее не имело смысла - брат, как казалось мне, находился под надежной защитой докторов, но объяснение не получилось - ответил я коротко и зло:

– Не знаю.

– Рассказывай, - допытывался отец. Дядя Амут, снова запрокинув голову, погладил бородку, повторил следом:

– Выкладывай, грешник.

– Не знаю.

– Он не знает!
– вскипел отец. ~ А упряжку у Сабитахуна выклянчил кто? Гонял телегу до поздней ночи? Я?! Или он?! Она?!

– Сабитахун убивался... извелся...
– добавил дядя.

– Говори, Бога ради, - сказала мать.

– Мы...

– Кто мы?

– Ну вот!
– дядя Амут нетерпеливо вскочил на ноги, но тут же зачем-то снова присел.

– С ним?
– спрашивает отец, показав рукой в сторону усадьбы Жунковских, под "ним" имея в виду Жунковского.
– Его мать приходила только что... Траву накосили?

– Да.

– Где трава?

– У Сабитахуна.

– В Егорьевку зачем ездили?
– голос у отца становился тише, хотя он по-прежнему был раздражен.
– Вас видели... Отвечай.

– Напрямик к озеру рванули...
– качал головой, отхлебывая шумно чай, знахарь.

Он поставил пиалу на стол, достал платочек, вытер слезящиеся глаза, затем, повернувшись к отцу, развел руками, улыбнулся, будто хотел сказать: я сделал все, что мог, дело шло к лучшему, и вот тебе... Он свел руки - те мягко и непринужденно упали ему на колени, и знахарь снова напомнил мне жабу.

– Отвечай, куда упрятал брата?
– накинулся отец, но не утерпел - сам раскололся - сказал тихо: - Зачем отвез в больницу?

"Тетя Зевида, - мелькнуло в голове, - успела меня опередить".

Дядя Амут вскинул голову вверх, резко, не то удивляясь, не то одобряя мой поступок, хлопнул резко по столу ладонью, мама едва слышно произнесла:

– Ладно, что пристал к ребенку?

– Ребенку! Кто позволил ему соваться в дела взрослых?

– Ведь лечил!
– взорвался отец, вскакивая на ноги. Знахарь жестом попросил отца сесть и, когда тот послушно присел, произнес задумчиво:

– Ясно... Будем надеяться на Бога - да сохранит больного от напастей настоящих и грядущих. Сотворим молитву и распрощаемся. Время позднее, проклюнется того гляди рассвет.

Он принялся за молитву, начал громко, уверенно "бис-миля-рахман-ани-и ра-ахим", но вдруг уже в начале перешел на шепот и ничего - не то, чтобы различить - расслышать нельзя было. Я помнил, что в этом месте, напротив, повышался голос. Конечно, в молитве я не смыслил, но сочетание и последовательность каких-то непонятных звуков зацепились в памяти; я знал хитрость людей, не знающих или недостаточно хорошо знающих молитву, но в силу обстоятельств вынужденных за нее взяться; дабы скрыть незнание молитвы, они переходили на шепот. В другой раз, наверное, все это только позабавило бы. Тогда же... Шепот старика оказывал на сидящих глубокое воздействие. Все ниже и ниже опускал голову отец, все грустнее и грустнее становились его глаза. Дядя, оставив в покое бородку, сидел печальный со сложенными на коленях руками и тоже опустил голову. Мать и вовсе закрыла лицо платком. В проеме двери замер братишка, не оправившись от сна, глазел он, недоумевая, на людей. Чем ниже склонялась голова отца, тем выше становилась она у ночного визитера - будто знахарь перекладывал невидимый груз с себя на плечи отца. На лице его сверкнуло и погасло похожее на улыбку - и ни тени сожаления; приглядевшись внимательно, можно было уловить в действиях его даже удовлетворение неожиданным оборотом событий. Я знал почему: ведь знахарь таким образом снимал с себя ответственность за судьбу больного.

Удивляло, что взрослые, загипнотизированные таинственным шепотом, не догадывались о правде. И меня прорвало:

– Врет! Он все врет!

Знахарь прервал молитву, заплакал братишка, к нему бросилась мать.

– Что мелешь, мальчишка, - уставился на меня немигающими глазами отец.

– Врет он! Врет! Врет' Он, думаете, лечил?! Держите! Не лечил - убивал!

– Замолчи, собачий сын!

Отец схватил меня за ворот рубашки, врезал по спине изо всей силы обрывком веревки.

– Он кормил его лягушками!
– продолжал я выкрикивать в слезах.

– Замолчи!

– Ртутью!

– Вот тебе!

– Курей наших распродал!

– Бесенок!

– Петуха присвоил!

– Какого петуха?

– Бесхвостого! Видел! Он у него в курятнике бегает! Голодом морил брата!

В отца вцепились с двух сторон мать и дядя. Я выбежал, спрятался за пирамидками кизяков, отсюда хорошо были слышны голоса людей, вышедших следом за мной из избушки. Отец, судя по шумам, помогал знахарю взобраться на седло. Тот охал, сплевывая насвай.

– Каково!
– говорил он, не скрывая огорчения.
– Вот она, благодарность!

– Не принимайте близко к сердцу, - успокаивал отец.
– Не ожидал и сам.

– Ребенок есть ребенок, - поддакивал дядя.

– Ну каково! Каково!
– продолжал, вконец разобидевшись, знахарь.
– С меня довольно! Хотел сделать добро людям - вот тебе!

– Успокойтесь...

– Что уж там... все мы божьи дети и всем быть на его суде.

– Что верно, то верно, дамолла, - слышались в голосе отца и покорность, и согласие.

5

Оранжевый "Запорожец" катил на дачу Азимова. В салоне легковушки сидели трое: Азимов, Жунковский и я. Мои спутники не догадывались друг о друге. Жунковского я представил как знакомого, вводило Азимова в заблуждение к тому же необычное имя гостя - Артур. Жунковский поочередно поглядывал на нас - сидели мы на заднем сиденье вдвоем. Жунковский подшучивал по поводу моих слов о том, что я отказался строить дачу из-за лености.

– Не надо ругать лень - качество не самое худшее в человеке. Более того, лень - добродетель, движущая сила. Доказательства? Пожалуйста. Начнем отсчет с дарвинской палки. Сообразил наш предок, что палкой орудовать выгодней карабканий вверх. Отлично. Но что заставило сообразить? Лень! Ему стало лень карабкаться по деревьям - вот и додумался сбить плод палкой. Осточертело дежурить у огня, охраняя его - придумал... кресало. А колесо? Почему изобрел колесо? Конечно же, из-за клятой лени отмахивать версты. А велосипед? Машины?

Машина неожиданно резко остановилась, Азимов выбрался наружу, прихрамывая, обогнул машину спереди, открыл задние дверцы и сказал, просто протянув руку гостю:

– Здорово, Жунковский! Они обнялись.

– Азимов! Никогда бы не подумал. А ты хорош, - ворчал Жунковский на меня.
– Видали гуся-эксперементатора!

– Мелькнула догадка. Но почему, думаю, - делился, обрадованный встрече, Азимов, - Артур? Разве вас... тебя... звали Артуром?

– То был его псевдоним, - пришел на подмогу я.
– Ну прозвище.