Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

Батюшков, «Последняя весна» (1815), перевел конец элегии Мильвуа следующим образом:

И Делия не посетила Пустынный памятник его. Лишь пастырь в тихий час денницы, Как в поле стадо выгонял, Унылой песнью возмущал Молчанье мертвое гробницы.

Неуклюже звучащее (по-русски) выражение «как… стадо выгонял» вместо «когда», странно перекликается с пушкинским в главе Шестой, XLI, 1–2, «как начинает капать / Весенний дождь».

Михаил Милонов, «Падение листьев» (1819, см. коммент. к главе Шестой, XXI, 4), так заканчивает свою причудливую версию:

Близ дуба юноши могила; Но, с скорбию в душе своей, Подруга к ней не приходила, Лишь пастырь, гость нагих полей, Порой вечерния зарницы, Гоня стада свои с лугов, Глубокий мир его гробницы Тревожит шорохом шагов.

Чижевский (с. 274) совершает, по крайней мере, пять ошибок в цитировании пяти строк французского оригинала.

Баратынский в своем переводе (1823) использует второй вариант элегии Мильвуа, в которой автор заменил пастуха матерью умершего юноши (они оба появляются в третьем варианте).

Тема возобновляется в следующей главе. Так, после того, как оказывается, что смерть существует и в Аркадии, Ленский остается в окружении символов второстепенной поэзии. Он похоронен возле дороги в пасторальном одиночестве не только по элегическим соображениям, но также и потому, что в освященной земле церковного кладбища было запрещено хоронить самоубийцу, которым считает мертвого дуэлиста церковь.

⁵Эта молодая горожанка, пастух и женщины-жницы — очень милые стилизации. Пастух все еще будет плести свою обувь в главе Седьмой, а молодая амазонка станет в некотором смысле Музой главы Восьмой.

⁸Несется по полям.Фр. «parcourt la plaine, les champs, la campagne».

XLII

И шагомъ детъ въ чистомъ пол, Въ мечтанье погрузясь, она; Душа въ ней долго поневол   ⁴  Судьбою Ленскаго полна; И мыслитъ: «что-то съ Ольгой стало? Въ ней сердце долго ли страдало, Иль скоро слезъ прошла пора?   ⁸  И гд теперь ея сестра? И гд жъ бглецъ людей и свта, Красавицъ модныхъ модный врагъ, Гд этотъ пасмурный чудакъ, ¹²  Убійца юнаго поэта?» Современемъ отчетъ я вамъ Подробно обо всемъ отдамъ;

¹в чистом поле.Фр. «dans la campagne». Карамзин (в 1793 г.) искусственно употребил в смысле «а la campagne, aux champs» (выражение семнадцатого столетия). Сам Пушкин, переводя на французский язык одиннадцать русских песен (он использовал изданное Н. Новиковым «Новое и полное собрание песен», ч. I, Москва, 1780), передал «чистое поле» как «la plaine d'eserte» <«пустынная равнина»>.

XLIII

Но не теперь. Хоть я сердечно Люблю героя моего, Хоть возвращусь къ нему конечно,   ⁴  Но мн теперь не до него. Лта къ суровой проз клонятъ, Лта шалунью риму гонятъ, И я — со вздохомъ признаюсь —   ⁸  За ней лнивй волочусь. Перу старинной нтъ охоты; Марать летучіе листы: Другія, хладныя мечты, ¹²  Другія, строгія заботы И въ шум свта и въ тиши Тревожатъ сонъ моей души.

^1–2Есть что-то шутливо гротескное в этом провозглашении любви к герою, который только что предал смерти бедного Ленского.

⁴Но мне теперь не до него.Проникновенная фраза, сочетающая значения: быть не в настроении, не иметь время для кого-либо или для чего-либо, не иметь возможности вникнуть в существо дела. См. также коммент. к главе Третьей, XXXV, 6.

^5–6«И, по правде говоря… [автор] / Все больше устает от его давней возлюбленной — рифмы», — говорит Драйден в своем превосходном «Прологе» (строки 7–8) к смехотворной трагедии «Ауренг-Зеб» (поставленной весной 1675 г).

XLIV

Позналъ я гласъ иныхъ желаній, Позналъ я новую печаль; Для первыхъ нтъ мн упованій,   ⁴  А старой мн печали жаль. Мечты, мечты! гд ваша сладость? Гд, вчная къ ней рима, младость? Ужель и вправду наконецъ   ⁸  Увялъ, увялъ ея внецъ? Ужель и впрямъ и въ самомъ дл, Безъ элегическихъ затй, Весна моихъ промчалась дней ¹²  (Что я, шутя, твердилъ досел)? И ей ужель возврата нтъ? Ужель мн скоро тридцать лтъ?

^5–6Должны ли устаревшие или, иначе говоря, необычные формы русского языка переводиться необычными формами английского языка?

Существительное «молодость» имеет архаическую форму «младость», не употребляемую в настоящее время даже в поэзии. В «ЕО», и не только там, Пушкин использует обе формы и образованные от них прилагательные («молодой» и «младой») без разбора, просто выбирая ту форму, которая лучше подходит по ритму. Иногда «молодой» (м. р., им. пад., ед. ч., так же ж. р., род. пад., ед. ч.) или «молодая» (ж. р., им. пад, ед. ч.) превращаются в неясный эпитет с галльской интонацией, скажем, «младая Ольга», независимо от того, знаем ли мы уже, что она молода или нет. Когда в главе Шестой, XLIV, Пушкин оплакивает прошедшую молодость, используя для парной рифмы слово, которое в настоящее время совсем вышло из употребления, так что один близнец оказывается мертвым —

Мечты, мечты! где ваша сладость? Где, вечная к ней рифма, младость?

— и переводчик не может удержаться от искушения перевести оба слова архаическими формами.

Можно аргументировать применение архаичных терминов при переводе тем, что они использовались во времена Пушкина. Лучше было бы выбрать современные адекватные термины и пояснить ситуацию в примечании.

Истоки флирта с «шалуньей рифмой» (см. XLIII, 6), (фр. «la rime espi`egle» или «polissonne»), можно проследить от немотивированной рифмы «розы» в главе Четвертой, XLII, 3.

^7–8и вправду наконец / Увял, увял ее [младости] венец?¹¹Так Пушкин, обращаясь к прошлому, сближает тему Ленского о поблекшем цвете (глава Вторая, X, 13–14, глава Шестая, XXI, 3–4, и глава Шестая, XXXI, 12–13) с излияниями по поводу своей собственной молодости. В двадцать один год в элегии «Я пережил свои желанья» он писал (строки 5–8):

Под бурями судьбы жестокой Увял цветущий мой венец; Живу печальный, одинокий, И жду: придет ли мой конец?