Королевы и монстры. Яд

Я стараюсь выдерживать максимально легкий тон:

– По крайней мере, ближайшие три недели я точно буду в безопасности. Так что все.

Снова недовольное ворчание. Закинутая на меня рука крепко стискивает мою талию.

Я чувствую, как работает мозг Кейджа, переваривая услышанное. Мои слова не должны были прозвучать двусмысленно, но, возможно, так и вышло. Как будто я упрекнула его в том, что он не может бывать здесь чаще. Как будто пытаюсь внушить ему чувство вины.

Когда я открываю рот, чтобы объясниться, он останавливает меня:

– Я знаю, что это не наезд.

Я шепчу:

– Ладно. Хорошо.

Однако его тело все еще напряжено. Я почти уверена, что он сжимает челюсти.

– Но я гарантирую, твое терпение будет вознаграждено, – говорит Кейдж низким голосом. – Тебе нелегко соблюдать эти условия.

Мое сердце замирает. Я закусываю губу, чтобы не спросить его о том, о чем мне хочется, но в итоге не сдерживаюсь и все равно шепчу:

– А тебе легко?

Кейдж медленно вдыхает и выдыхает, уткнувшись лицом мне в шею. Почти касаясь губами моего уха, он шепчет:

– Это чертова пытка, детка.

Я замираю в ожидании, но он не вносит никаких предложений. Не говорит о возможности как-то поправить ситуацию. Неважно, насколько тяжело нам видеться лишь время от времени, похоже, что все так и будет продолжаться.

Потому что по какой-то причине Кейдж не хочет менять статус-кво.

Предполагается, что для моей безопасности. Но не настолько же я уязвима здесь, где мне в затылок дышит полиция, а обезумевший бывший следит за мной черт знает с какими идеями в голове после того, как я сыграла с ним в Энни Оукли? [1]

1

Энни Оукли (англ. Annie Oakley, 1860–1926) – американская женщина-стрелок, прославившаяся своей меткостью, выступая на шоу Баффало Билла «Дикий Запад». (Прим. пер.)

Может быть. А может быть, и нет. Я никогда не узнаю, потому что Кейдж никогда мне не скажет.

От этой мысли становится невероятно паршиво.

Когда я со вдохом зарываюсь лицом в подушку, Кейдж тихо произносит:

– А что, если?..

Мои глаза распахиваются, а сердце колотится в груди.

– Что, если что?

– Что, если я переселю тебя поближе ко мне? В Нью-Джерси есть очень милые пригороды…

– Нью-Джерси?

– Тогда Мартас-Винъярд? Там просто замечательно.

Я пытаюсь не злиться, но моя шея уже заливается краской.

– Это вообще Массачусетс! Ты хочешь, чтобы я все бросила, переехала на другой конец страны и все равно жила в другом штате?

– Это всего в пяти часах езды от Манхэттена.

Я повышаю голос.

– Всего?!

Он выдыхает.

– Черт. Ты права. Забудь об этом.

Я разворачиваюсь в его объятиях и смотрю на него в темноте. Его глаза закрыты, желваки больше не гуляют. Он явно решил, что разговор окончен.

Думаю, нужно кое-что прояснить.

– Кейдж. Посмотри на меня.

Не открывая глаз, он коротко командует:

– Спи.

Ох уж этот властный, крепколобый, невыносимый мужик! Чем дольше я его знаю, тем выше моя потребность в лекарствах от давления.

– Нет. Мы поговорим об этом прямо сейчас.

– Ты знаешь выражение «патовая ситуация»? Вот это она и есть. Мы ничего не можем поделать, сколько бы ни разговаривали. Так что давай спать.

– Кейдж, послушай меня…

Он вдруг переворачивает меня на спину и садится на меня верхом. А потом наклоняется прямо над моим лицом и начинает орать:

– Ты лучшее, что со мной случалось! Лучшее, но в то же самое время однозначно и худшее, ведь, черт возьми, есть я, и то, чем я занимаюсь, и все, что из этого вытекает! У меня никогда не будет дома с белым заборчиком, Натали! У меня никогда не будет воскресных обедов с друзьями, или барбекю на День благодарения с родней, или пикников в парке, или что еще там бывает у нормальных людей, потому что я не нормальный человек. Моя жизнь мне не принадлежит, понимаешь? Я дал присягу. Я принес клятву и скрепил ее кровью. Эти люди – моя семья. Наше братство – это моя жизнь. И выхода нет. Плата за вход – кровь, а уйти нельзя. Никогда. – Его голос срывается. – Даже ради любви.

В ушах стучит пульс, сердце грохочет. Я смотрю в его прекрасное лицо и печальные глаза, полные боли и тьмы, и понимаю, о чем он говорит. Мы обречены.

Полагаю, я уже об этом знала. То, что возникло между нами, не может продлиться долго. Даже если отбросить все трудности с поддержанием отношений на расстоянии трех тысяч миль друг от друга, такая необузданная страсть, как наша, не бывает жизнеспособной. Чем ярче она пылает, тем скорее сгорает. Добавьте мафию в качестве вишенки на нашем фиговом торте и увидите трагедию еще на стадии задумки.

Впрочем, ничего нового. Моя жизнь и до этого не напоминала романтическую комедию.

Я протягиваю руки и беру его лицо в ладони; грубая щетина слегка царапает пальцы.

– Я тебя услышала. Но ты кое о чем забываешь.

Кейдж напряженно ждет, сверля меня немигающим взглядом.

Я шепчу:

– У меня всегда или пан, или пропал. Все или ничего. Неважно, где мы живем и насколько далеко мы друг от друга. Я твоя. Твои клятвы скреплены кровью, но мои – сердцем. И мое сердце теперь принадлежит тебе. Мне не нужен белый забор и пикники в парке. Мне нужно лишь то, что ты можешь дать. И это самое прекрасное, что у меня было.

Через секунду он хрипло спрашивает:

– Что это?

– Ты сам.

Он прикрывает дрожащие веки. Сглатывает и облизывает губы. Потом переворачивается на спину, укладывает меня сверху и тяжело вздыхает, глядя в потолок, нежно удерживая мою голову в одной руке, а другой крепко прижимая меня к груди.

Так мы и засыпаем, и наши сердца в унисон бьются в темноте, пока все проблемы, которые поджидают нас снаружи и угрожают уничтожить, на время отступают, позволяя нам отдохнуть, обнявшись и грезя о мире, где мы можем быть вместе без страха. О мире без клятв, стрельбы и боли. О мире без секретов, мести и сожалений. О мире, которого не существует – по крайней мере, для нас.

26 Нат

Когда с утра мы просыпаемся, весь двор укрыт снегом.

– Белое Рождество, – мурлычет Кейдж, встав рядом со мной у большого окна в гостиной.

Я укутана в теплую шаль, а еще меня обнимают его теплые руки. Он упирается подбородком в мою голову. Я ощущаю спокойствие, тепло, уют, безопасность… и думаю, что мне очень повезло.

Какая бы странная у нас ни была ситуация, у многих нет даже этого.

Моя соседка напротив – семидесятилетняя женщина по имени Барбара. В прошлом году на вечеринке по поводу своего дня рождения она сказала мне, что никогда не была замужем, потому что любовь – это слишком рискованная штука.