Ковен озера Шамплейн
Шрифт:
Плотные шторы почти не пропускали солнечный свет, поэтому Одри не замечала ни наступления утра, ни наступления ночи. Дни слились в один, и ей казалось, что она живет так уже целую вечность – запершись в спальне на втором этаже, где не осталось никого и ничего, кроме призраков ее прошлого. Все вещи в комнате по-прежнему хранили его запах – чабрец, жженый сахар, кашемир. Одри жадно дышала ими, пока они еще не успели истлеть, и, вжимаясь в поношенный свитер лицом, комкала обветшавшую ткань в руках. Нити начинали расползаться от влаги ее бесконечных слез.
«Ветер последует к устам твоим, когда станет нечем дышать. И солнце последует за тенью твоей, когда перестанешь видеть. И пламя последует впереди тебя, когда враги захотят навредить.
Вжавшись в самый темный угол за их общей постелью, среди разбросанной одежды и разбитых вещей, Одри закатала рукав кофты холодными пальцами.
«И звезды будут там, где ты будешь. И я буду как эти звезды. Мой свет – моя охота. Моя охота – охота на врагов твоих. Звезды перегорят, но я не есть звезды. Я, Коул Гастингс из Бёрлингтона, клянусь веять, светить и пылать для Одри Дефо из ковена Шамплейн. Я твой атташе с этого вздоха и до последнего».
И вот Коул сделал свой последний вздох. В память о той ночи, которую они впервые провели вместе и в которую их души слились воедино, на ее коже осталась метка, окольцовывающая запястье. Почти семьдесят лет эта метка горела оранжевым, яркая, как первые искры костра Белтайна, но теперь же стала бледной, розовой и уродливой – всего лишь обычный шрам. Могильный памятник прямо на теле.
«Мы предупреждали, что эта боль будет невыносима. Вот что это такое – любить смертных».
Глас Башни и впрямь не раз напоминал ей об этом. Одри просто не хотела слушать. И сейчас не хочет тоже.
– Замолчи! – прошипела она, уткнувшись носом в согнутые колени. Ладони зажали уши, но притворяться глухой было бессмысленно – глас говорил не извне, а у нее в голове. – Замолчи, замолчи!
Спустя время, словно смилостивившись над ней, глас все-таки затих. Однако Одри еще долго сидела так, съежившись в клубок под слоем мужских рубашек и джемперов, прежде чем нашла в себе силы подняться и пересесть на кровать. Ноги подгибались, руки не слушались. Она ни разу не смотрелась в зеркало со дня похорон, но знала, что истощилась и исхудала: ребра выпирали сквозь кофту, суставы ныли. Колдовство угасало точно так же, как угасало ее желание жить. Одри была благодарна ковену за то, что ее ни разу не побеспокоили, как она и просила. Чарли, несмотря на юный возраст и отсутствие формального титула Верховной, отлично управлялась с Шамплейн на пару с близняшками. В глубине души Одри скучала по своим детям, даже по внукам, что проживали в Бёрлингтоне неподалеку вместе с их отцом-атташе, но понимала, что еще не готова ко встрече с ними. Ведь их лица…
Их лица почти такие же, как у него.
«Ты обещала, что стерпишь. Обещала дождаться!»
То был уже не глас Башни – то был голос Коула, только суровый и утративший свою фирменную бархатистость от злости. Одри знала, что если бы они не пообещали друг другу не пользоваться даром некромантии, не встречаться и не бередить душевные раны, Коул бы стоял сейчас рядом и тряс ее за плечи.
Она все еще помнила, каково это – дотрагиваться до него. Крепкое тепло, дарующее покой. С годами кожа Коула стала сухой и морщинистой, а кофейные кудри – седыми, рассыпающимися от старости. Одри так долго накладывала чары то на себя, то на него, чтобы они выглядели ровесниками… Но, когда к постели Коула подкралась смерть, Одри узрела ту пропасть, что разверзлась меж ними. Ей предстояло прожить без него еще двести лет, пока не подойдет ее срок, и она клялась ему, что проживет их так же, как прожила бы вместе с ним.
Но вместо поношенного джемпера в руке вдруг оказался осколок стекла.
Матовый, закругленный по углам, но с четким острием, похожий на наконечник стрелы. С первого взгляда ничего примечательного в осколке не было, не считая того, что Одри успела проклясть его несколько лет назад. Эта вещица предназначалась для королевы фэйри Титании, чьи верные плотоядные слуги снова вернулись в местные края и превратили их в свои охотничьи угодья. Осколок
был оружием, что наносило раны, смертельные даже для бессмертных. Единственное, что способно убить королеву Титанию, если действовать быстро. Единственное, что способно убить Верховную, подавив ее дар исцеления.Одри улыбнулась.
«Ты обязана позаботиться о детях!»
– Они уже давно взрослые. Позаботятся друг о друге.
«Ты должна вести ковен Шамплейн к процветанию…»
– Он уже давно процветает и так.
«Ты Верховная ведьма. Ты опозоришь род Дефо».
– Мой брат-близнец вырезал его до самого основания. Что может быть позорнее этого?
И голос Коула смолк, не найдя иных аргументов. Одри победила и, сжав осколок в пальцах, чиркнула им по внутренней стороне руки до сгиба локтя, первым разрезав ненавистный шрам вокруг запястья. Вены, некогда черные и отравленные магией Шепота, теперь же едва просвечивались под тонкой кожей, но Одри не промахнулась и по второй руке. Побежала темно-багровая кровь.
Прошло столько лет с тех пор, как Одри посещала Санта-Муэрте, но в этот момент она почему-то вспомнила Эмиральду, полоумную сестру Верховной Луны и жену Хоакина. Ее швейные ножницы, которыми она пыталась справиться с собственным безумием, и безысходность в изумрудных глазах от осознания того, что ты не можешь умереть, даже если очень этого хочешь. Как славно, что, в отличие от нее, Одри продумала все наперед.
Уронив изрезанные руки, залившие кровью матрас и сатиновую простынь, Одри вытянулась на подушках и прижалась затылком к деревянному изголовью кровати. Закрыв глаза, она ждала, когда же наступит заветное облегчение, когда стянется и утихнет ее свербящая боль, но этот момент никак не наступал.
– Мама?
Одри вздрогнула и распахнула глаза. На миг ей почудилось, что в дверях стоит Коул – непослушные кудрявые волосы, круглые карие глаза, как у тигра, россыпь веснушек на курносом лице и даже та самая щербинка между верхними зубами… Одри успела перебрать все оправдания в голове, прежде чем разум прояснился и она поняла, что перед ней стоит ее младшая дочь.
Только Амели умела вскрывать дверные замки настолько тихо, да еще и при помощи обычных заколок, что с трудом сдерживали кудрявое безобразие на ее голове. И только Амели по сей день никого и никогда не слушалась, даже когда пятьдесят человек просили ее оставить мать в покое и жить своей собственной жизнью. Истинная Дефо в обличье Гастингсов.
– Что ты делаешь, мама? – повторила Амели, подходя ближе, хотя все было понятно без слов.
Одри истекала кровью, мелко дрожа от холодного дыхания приближающейся смерти, а на груди у нее лежал комок из зеленого свитера, который она по-прежнему жала к носу, надеясь, что запах чабреца и сахара перенесут ее к Коулу как можно скорее.
«Ты заставляешь их испытывать ту же самую боль, от которой пытаешься сбежать сама. Разве это честно?»
Одри покачала головой и заплакала, ненавидя себя больше, чем она когда-либо ненавидела Ферн или Джулиана вместе взятых. И пускай во взгляде Амели не было ни доли упрека, только испуг и забота, Одри рассыпалась в бессвязных, всхлипывающих извинениях, наблюдая за тем, как ее дочь судорожно зажимает углом простыни вскрытые вены на руках матери.
– Магия не поможет, – сказала Одри едва слышно, когда Амели зашептала что-то над материнскими ранами. Даже морщинка между ее бровей пролегала точно такая же, как у Коула, когда тот хмурился.
– Не беда. Магия никогда не была моей сильной стороной.
Амели так легко сказала о том, в чем никогда бы не призналась ни одна ведьма, что в сердце у Одри потеплело от гордости. Амели и впрямь была самой слабой из пятерых ее дочерей, сумев лишь мало-мальски освоить дар иллюзии, но она никогда не расстраивалась из-за этого, считая, что ум и хитрость превосходят любые заклятия и, в отличие от них, никогда не подводят. В чем в чем, но в этом Амели была права.