Ковен озера Шамплейн

Это прозвучало веско, и Коул ограничился тем, что промычал что-то нечленораздельное в ответ. Одри крутила в руках тест, примеряясь к нему и невольно сравнивая с куколкой бабочки, которую использовали еще ее предки и которая, в отличие от человеческих штучек, уж точно не могла подвести, пока Коул разворачивал инструкцию.

– И все же… Может, попробуем? – предложил он робко, и если бы не его красивые карие глаза, которые Одри так мечтала передать их детям, она бы прямо сейчас без сомнений выкинула все тесты в мусорную корзину.

Глубоко вздохнув, Одри все-таки кивнула, нервно заломив пальцы.

– А что надо делать?

– Помочиться.

– В смысле?

– Ну… Справить малую нужду. Пописать то есть.

– Куда?

– На эти палочки.

– Я должна описать тесты?! Женщины и впрямь так делают? Какая мерзость!

Нет, все-таки даже красивые глаза Коула не убедят ее согласиться на такой абсурд. Одри безапелляционно отмела все коробочки с тестами в сторону и положила вместо них на плед фарфоровое блюдце. Коул побоялся спорить, но, сложив руки на груди, не смог сдержать скептицизм:

– Тогда просвети меня, как нам поможет мертвая бабочка.

Одри цокнула языком и хитро улыбнулась, покачав головой. Она не собиралась раскрывать все карты сразу, ведь знала, что этот ритуал не только самый надежный из существующих, но еще и невероятно красивый. Он запомнит этот прекрасный миг лучше, если увидит его воочию.

Не говоря ни слова, Одри поднесла к куколке свечу. Тонкая, в латунном подсвечнике, позеленевшим от старости, она закапала воском на края блюдца. Никогда прежде Одри не практиковала этот ритуал – она даже не верила, что ей однажды доведется это делать, ведь ее жизнь слишком часто грозилась оборваться еще до того, как Одри созреет для материнства. Да и не в порядке вещей у ведьм было обзаводиться потомством в столь раннем возрасте – по меркам тех трехсот лет, что Одри еще предстояло прожить, ее двадцать пять были смехотворны. Она подготовилась к детям раньше, чем кто бы-то ни было из ее рода, и собиралась стать самой юной матерью в истории рода Дефо. Но не ради себя, нет, а ради Коула, с которым поклялась прожить всю его человеческую жизнь, подставив запястье под обручальный браслет богини-Матери на пирсе Шамплейн четыре года назад.

Однако это вовсе не значило, что Одри не была по-настоящему счастлива проснуться вчера от приступа тошноты.

– Принцесса воздушного царства, которой неведомы злость и коварство. Ты на крыльях уносишь чужие ненастья, королева рассвета, рожденная в бархатной ласке.

Пение Одри эхом отразилось от стен и зазвенело в ушах, как колокольчик. Коул вздрогнул, выпрямил спину и, отклонившись назад, оперся на свои руки, внимательно наблюдая. Все-таки хорошо, что Одри не выбрала обычные тесты. Несмотря на то, что магия до сих пор инстинктивно пугала его, то, как творила эту магию Одри, завораживало. Ведь если возраст прибавил Коулу еще больше веснушек, мышц и несколько морщинок в уголках глаз, то Одри он прибавил внутренней силы. Теперь она управлялась с пятью десятками ведьм, присоединившихся к ковену и населивших заброшенные домики вдоль трассы Шелберна, так же легко, как прежде управлялась всего с семью друзьями. Одри больше не колебалась, принимая решения, и не втягивала голову в плечи, когда к ней обращались «Верховная». Коул, несомненно, гордился ею. Но еще больше он гордился тем, что Одри была его женой.

– Ты спутница Вечных, что неподвластна запретам. Ты видела сны, что будут сниться их детям. Открой мне секрет, пришедший за ветром. Я сохраню твою тайну в молчании верном.

Аккуратно взяв с блюдца куколку бабочки, Одри принялась баюкать ее в ладонях. Свечи мигнули, а за окном резко потемнело, будто бы солнце спряталось, решив не подглядывать за этим семейным, почти интимным ритуалом, где не было место никому, кроме них двоих. Но Одри пела не солнцу, не Коулу и даже не самой себе – она пела бабочке, куколка которой по-прежнему выглядела серой и безжизненной.

Но лишь до тех пор, пока, взяв в другую руку серебряную иглу, Одри не проткнула ею свой большой палец.

– Бабочка не мертвая, – прошептала Одри, провожая взглядом жирную алую каплю, спускающуюся вниз на неподвижное тельце, обтянутое шелковым коконом. – Она просто еще не жива.

Коул прикусил язык, проглотив любопытство, но вскоре все встало на свои места: куколка вдруг окрасилась в непроницаемый белый цвет, и нечто внутри нее зашевелилось, заерзало, попытавшись выбраться наружу. И он, и Одри затаили дыхание.

– Неужели… – Одри замолчала на полуслове, зажевав нижнюю губу.

Вместе они смотрели на то, как куколка медленно раскрывается, порванная изнутри, и как сквозь шов медленно протискиваются сложенные крылья и усики. Они были цвета весенней травы – нечто среднее между зеленым и желтым. Нечто… лимонное.

А затем бабочка вдруг сорвалась с блюдца и запорхала у них над головами.

– И что это значит? – спросил Коул со смехом, потянув вверх руку и посадив бабочку на свой указательный палец. Та подлетела к нему охотно, будто кровь Одри тянулась к его крови даже в телах других существ.

От этого зрелища слезы сдавили ей горло. Все это время Одри морально готовилась не только к материнству, но и к тому, что род Дефо закончится на ней. Ведь пусть Зои и утверждала, что двухполюсное заклятие сработает, но в колдовстве ничего нельзя знать наверняка, пока это колдовство не совершено и не испробовано. Если бы у Одри с Коулом родились одни сыновья, она бы все равно не отвернулась от своей любви, но ей бы пришлось отвернуться от наказа предков и поплатиться за это коли не при жизни, так после нее. Как хорошо, что боги оказались милостивы.

– Если куколка не раскрывается, значит, ведьма не беременна, – объяснила Одри, и по тому, как дрожал ее голос, Коул понял, что сегодня в их особняке состоится великое празднество. – Если вылупляется шоколадница – бабочка с огненно-рыжими или коричневыми крыльями, – значит, будет мальчик. Если же вылупляется лимонница…

– Девочка, – улыбнулся Коул мягко. И прежде, чем Одри успела зарыдать в полный голос, не совладав с эмоциями, будто закупоренными долгие месяцы в бутылку, Коул подхватил ее за талию и подтянул ближе, усадив к себе на колени. – Да здравствует Верховная!

– Да здравствует ковен, – шепнула Одри в ответ, целуя его.

II

Ферн понимает, что не так уж одинока

На ощупь кукла из пряжи была грубой и жесткой, как мочалка. Хоть пальцы и ныли, натертые, но перебирание тугих нитей все равно успокаивало, как и ритмичный стук дождя по запотевшим окнам автобуса. Тесное кресло с прожженной обивкой, в котором Ферн провела по меньшей мере пять часов, скрипело каждый раз, как она беспокойно ерзала в нем, притоптывая ногой. Неудивительно, что соседнее место оставалось пустым всю дорогу – хоть автобус и был забит под завязку, люди по-прежнему интуитивно избегали ее. Так мыши избегают кошачью лежанку, а рыбы – кругов, расходящихся от удочки по воде. След из крови, тянущийся за Ферн годами, был невидим, но вполне осязаем. Именно из-за него она так нигде и не обосновалась, не завела собственный дом – просто не хотела снова кого-то испачкать.

– Мама, смотри, какие у тети шрамики!

Ферн даже не нужно было оборачиваться, чтобы почувствовать детский палец, указывающий на ее оголенную шею откуда-то с задних рядов. Сколько раз она зарекалась не носить ничего короче водолазки, но все равно сдавалась перед обаянием новых платьев, тяга к которым когда-то была ей чужда точно так же, как и поездки на общественном транспорте. Отсутствие магии открыло ей многое – не только глаза, но и прелести человеческой жизни, которые Ферн прежде высмеивала и отрицала. Ей больше не нужно было быть сильной. Не нужно было драться, защищаться и что-то кому-то доказывать. После отмщения, после всех трагедий и битв, что она проиграла, ей больше не было, ради чего или кого жить. Поэтому она решила жить ради самой себя.