Ковен озера Шамплейн

– Тш-ш, это неприлично, Хэйди! Нельзя показывать на людей пальцем!

Ферн усмехнулась тому, что оказалась права, и снова отвернулась к окну. В его мыльном, размытом отражении она видела те самые «шрамики», что на деле были толстыми, безобразными и синюшными рубцами, начинающимися под линией челюсти и заканчивающимися бог знает где. Между некоторыми из отметин не осталось ни дюйма чистого пространства. Лишь медовые локоны, захваченные ободком, кое-как прикрывали их, но даже так на Ферн все равно оглядывались, как на прокаженную. Однако не сказать, что ей не нравилось это. Лучше Ферн будет вызывать отвращение, чем не будет вызывать никаких чувств вообще.

– Почему неприлично, мама? – Спустя минуту она снова услышала звонкий детский голосок. – А я? На меня же показывают пальцем другие дети. Ты сама говорила, что я особенная. Значит, и тетя тоже.

Ферн впервые в жизни не выдержала и обернулась. В узком просвете между сиденьями она могла видеть весь ряд пассажиров, включая тех, кто сидел в противоположном ряду у окна. Первое, что Ферн заметила на той стороне, – это большие карие глаза, следящие за ней из-под желтой кепочки, которая, как и светлые кудряшки, тщетно прикрывала розовое пятно, расползшееся на половину детского лица. То явно был не след от осложненной ветрянки и не родимое пятно. Бугристая, келоидная кожа имела четкие границы и, уходя за ухо, спускалась вниз. След походил скорее на ожог или же на послеоперационный шов, но, как бы там ни было, Ферн не было жаль этого ребенка – она была заинтригована им.

Их взгляды пересеклись, и девочка улыбнулась, щербатая. Болтая ногами на высоком кресле и с любопытством разглядывая Ферн, она совсем не стеснялась того, что та разглядывает ее в ответ.

Кукла из пряжи в руках потеплела.

– Следующая остановка Мемориал Хайуэй, Бёрлингтон!

Ферн встрепенулась и выглянула в окно: шумный неоновый мегаполис, который она покинула на этом автобусе, сменили зеленые холмы, огороженные кленовыми деревьями. Куцые серые облака, за которыми не было видно заката, будто оплакивали ее возвращение, и лишь низко стелящийся туман, притупивший яркие краски, напоминал о приходе осени. Ферн уже и забыла, когда была в Вермонте в последний раз, и теперь при виде его просторов сердце у нее защемило. Она ненавидела это место, полное воспоминаний, которые хотелось стереть из памяти, но знала, что ей от него никуда не деться. Это место проклято точно так же, как и она сама.

– Тетя! Тетя, вы забыли!

Ферн собрала вещи, спрятала в сумку недопитую бутылку газировки и, закинув за спину рюкзак, стала пробираться к выходу из автобуса, чтобы покинуть его первой. То, что девочка окликнула ее, подорвавшись с места несмотря на протест матери, заставило Ферн с облегчением выдохнуть. Ведь она вовсе ничего не забыла – она оставила.

– Ваша куколка, тетя!

Пока другие пассажиры толкались у дверей, выгружая чемоданы и вещи на остановку, Ферн повернулась к девочке и посмотрела на нее сверху вниз. Она никогда не общалась с детьми, а до ста лет и вовсе не видела их воочию, поэтому не знала, сколько малютке лет – пять или же все десять. Разговаривала та шепеляво, проглатывая гласные, да и ботинки на липучках, а не на шнурках намекали, что ей еще очень далеко до средней школы и самостоятельной жизни. И все-таки Ферн не сомневалась в своем решении, каким бы безумным оно ни выглядело со стороны.

Опустив взгляд на куколку из пряжи, в которой пульсировала ее собственная магия, Ферн улыбнулась и покачала головой, вталкивая куклу обратно в пухлые детские ручонки.

– Оставь себе, если мама не будет против. Это волшебная кукла из далеких краев, откуда я приехала. Она сказала мне, что хочет жить у тебя. Береги ее, ладно? Однажды я за ней вернусь.

Мама девочки, выглядывающая с задних сидений, растерянно захлопала такими же карими глазами, но возмущения не выказала. Ферн не могла знать наверняка, не окажется ли эта кукла из пряжи в помойке уже на следующей остановке, но вслепую доверилась судьбе: коль ей суждено прожить без магии остаток жизни, то пусть так оно и будет. В конце концов, она все равно планировала обходиться без нее еще два-три десятка лет, пока не поймет, чего хочет на самом деле.

Та самая щербатая улыбка и болезненного вида пятно на правой щечке были последними, что Ферн увидела перед тем, как вышла из автобуса. Детский силуэт, пробирающийся обратно к своему месту, мелькнул в окнах вместе с пожелтевшей куколкой, прижатой к груди. А затем автобус тронулся и уехал.

Еще несколько минут Ферн сидела на скамье под железным навесом и наблюдала за тем, как люди в охапку тащат чемоданы к припаркованным на стоянке машинам. Кого-то встречали родственники, кто-то перепрыгивал на другой автобус, а кто-то брел к домикам города в низине, распростирающегося вдоль берегов Шамплейн. Немного собравшись с мыслями, Ферн натянула на голову капюшон дождевика и выдвинулась тоже, но не в город, нет, а дальше, в кленовый лес через колышущееся поле, позолоченное сентябрем. Как часто бы она ни бывала здесь, на нем до сих пор не появилось протоптанной тропы, поэтому Ферн приходилось буквально продираться через чащу и бурелом. В прошлый раз путь занял у нее часа два, и хотя на остановке стоял телефонный автомат, по которому можно было по крайней мере вызвать такси, она привыкла добираться пешком. В отцовской башне у нее не было такой привилегии – идти туда, куда ей вздумается, и лишь когда ноша ведьмовства упала с ее плеч, Ферн поняла, насколько это бесценно.

Собирая в ладони дикие ягоды шиповника, встреченные по дороге, Ферн на ходу забрасывала их себе в рот, следуя пульсации на своей шее. С фиолетовым шестигранным сталактитом на серебряной цепочке, лежащим в ложбинке у нее под ключицей, Ферн не были нужны ни карта, ни компас, ни смартфон. Она просто шла за маленьким пучком света, который излучал кристалл-двойник на другом конце леса. И который говорил с ней его голосом.

«Где ты?»

Ферн заговорщицки улыбнулась, решив не отвечать. Перебравшись через бобровую плотину, перекрывшую журчащий ручей, спустя еще полчаса она наконец-то увидела очертания фермы.

Дом из цельных бревен ничуть не изменился за то время, что она провела в своих отшельнических скитаниях. Только черепичная крыша, обновленная, сверкала на свету, словно была сделана из натуральных малахитовых камней, а не просто выкрашена в их цвет. Сбоку к домику прилегал деревянный загон с конюшней, откуда ветер нес ржание лошадей и запах свежего сена. Там же наворачивала круги стайка желторотых цыплят, подгоняемых мамой-курицей, в то время как у кромки кукурузного поля паслось несколько овец. Ферн каждый раз удивлялась, с какой скоростью Гидеон успевал расширять свое хозяйство, хоть и знала, что после закрытия кленовой фабрики у него просто не осталось иных дел.

Преисполненная грезами о теплой душистой ванне, которая снимет тяжесть с ее пережатых рюкзаком плеч и истоптанных ног, Ферн спустилась со склона. В проеме амбара виднелись части разобранной мебели, нуждающейся в починке, но ремонтника нигде не было. Дверь в дом оказалась не заперта: Ферн тихонько взошла на крыльцо и толкнула ее рукой, просунувшись внутрь. Настороженная тишиной, она так же тихо прошла в гостиную, сбросила рюкзак на потрепанный диван и нагнулась к камину, в котором лежали сложенные поленья.

Минуло много месяцев, прежде чем Ферн смирилась с тем, что щелкать пальцами и говорить «Fehu» бесполезно, но до конца избавиться от привычки так и не удалось.

Ферн все-таки вытянула пальцы. Щелчок.

– Fehu.

Однако заклинание произнесла не она. За спиной хлопнула кухонная дверь, и сквозняк донес до нее аромат чабрецового чая и румяной утки, готовящейся в духовке к ее приходу. Когда Ферн повернулась и, просеменив вперед, обняла Гидеона, сталактит на ее шее перестал пульсировать и угас, встретившись со своим двойником – кристаллом Гидеона на такой же серебряной цепочке под джемпером.

– Привет, – прошептала Ферн. Она терялась каждый раз, когда он обнимал ее в ответ, но каждый раз находилась, когда после этого он еще и целовал ее.

– Привет. В этот раз тебя долго не было. Голодная? Давай я накрою на стол, а ты расскажешь, как тебе Камбоджа.

Ферн молча кивнула, все еще удивляясь тому, что Гидеон смотрит на нее так, будто это не она когда-то сломала его изнутри. Шершавые пальцы, покрытые мозолями от столярных инструментов, обхватили ее шею под волосами, и Ферн закрыла глаза. Лишь Гидеон бесстрашно касался всех шрамов на ее теле, не испытывая омерзения, и лишь поэтому она перестала испытывать его сама.