Красноармеец Горшечников

Злость ушла. Гарька стало так стыдно, что под половицу бы спрятался.

– Вот так, значит, - проговорил он, скрывая замешательство.
– Пусть убивает, лишь бы до ваших подштанников никто не коснулся.

– Горшечников, если бы я хотел от тебя избавиться, давно бы прихлопнул. Долго ли? Однако не бойся - в мыслях у меня такого нет.

– Вы когда прекратите к людям подкрадываться?!
– заорал Гарька.
– Я из-за вас заикой сделаюсь!

Красноармейцы заржали.

– Точно, Горшечников, - ухмыляясь, подтвердил Север.
– Я тебе первый враг. Только и думаю, как бы тебя искалечить или хоть шинель тебе порвать, на худой конец.

– Вот, - Жорка Улизин вручил Гарьке шомпол с навязанной на него белой тряпочкой.
– Сдавайся, Гарька. Молод ты ещё с комиссаром тягаться.

Горшечников махнул рукой и тоже засмеялся.

Угрюмцев в общем веселье участия не принимал, хмурился, своей фамилии под стать, о чём-то сосредоточенно думая.

– Как можете вы смеяться, - сказал он вдруг, - в такое время?

– В какое?
– Север глянул на него с неприязнью.

– Страшная борьба развернулась на нашей земле, - Угрюмцев уставился перед собой туманным, невидящим взором.
– Большевики кинули всему миру страшные для буржуев слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», и вся эта тёмная сила окружает нас, готовя нам гибель…

«Товарищ стоящий, - подумал вдруг Гарька, - а говорит порой как сумасшедший».

– Справимся, - убеждённо сказал Лютиков.
– Силы народные неисчерпаемы и безграничны.

– Хорошие слова вы говорите, - крякнул Хмуров.
– Я головой тоже так понимаю, только на словах выразить не мог.

– Оставьте ваши наивные верования, - откликнулся Угрюмцев.
– В России огромная масса врагов, мечтающих раздавить новую власть. Бить их надо, давить. Уговорами их не проймёшь.

– Если всех задушить - кто тогда останется?
– возразил Лютиков.

– Интеллигенты, - выплюнул Угрюмцев. Его глаза налились красным.
– Вам волю дай, всё просрёте.

– Вы языку воли не давайте, - вмешался Север.
– Недопустимо говорить в таком тоне с товарищами.

Угрюмцев пошевелил желваками на выпяченных скулах, однако замолчал.

Гарька, подперев голову рукой, смотрел в пол. Сквозь щели тянуло холодом и плесенью.

«Или пойти учиться на танке воевать?
– подумал он.
– Нет, шалишь! Сначала я эту историю с шпионством разъясню, а уж потом подумаю, как быть дальше».

* * *

На следующее утро, едва начало светать, красноармейцы выступили из станицы. По склону, едва припорошенному снежком, вниз двинулись пехотные цепи. За ними двигались враскорячку орудийные повозки.

Рядом с Гарькой, крепко сжимая винтовку, шагал Угрюмцев.

Ветер стих, лишь раскисшая земля чавкала под ногами солдат. Разговаривать было запрещено. Внезапно грохот разорвал тишину: заговорили тяжёлые гаубицы белых, застучали пулеметы. Равнина, по которой только что двигались люди, вскипела, как вода в котле, вспенилась взрывами и воронками.

«Вжик-вжик-вжик», - засвистело вокруг Гарьки.

– Где танки?
– яростно прокричал комиссар.
– Где артиллерия?

На левом фланге под красным знаменем виделась яркая львиная грива Шабленко - папаху он потерял. Вокруг сбилась группа бойцов.

Цепь красноармейцев вышла прямо на пушки. Начвзвода смело картечью. Чернецкий, так и не спешившийся, махнул прямо на орудие, его шашка засверкала, упал изодранный шрапнелью конь. Взвод поднялся во весь рост и побежал вперёд с глухим «ура».

Снаряд с воем пролетел над гарькиной головой, начисто срезал небольшую сосну.

– Ложись!
– Угрюмцев толкнул Горшечникова в овражек, прижал к земле.

Рядом рвануло так, что свет померк у Гарьки в глазах. Грохот, удушье. Сзади протяжно заиграла труба.

– Отходим, товарищи!

Стрельба затихла. Угрюмцев потянул Гарьку за собой. Отряды Севера и Шабленко соединились и организованно отступали в сторону Раевской.

– Смотрите!

Все обернулись, глядя в сторону, куда указывал Фёдор Улизин: рыжее зарево расползлось по горизонту.

По окраине станицы гулял свирепый огнище, сминая жёлтыми лапами саманные и деревянные стены. С главной улицей он уже покончил. Там бродили растерянные чумазые погорельцы. За ними тащился уцелевший скот, равнодушно переступая через обломки. Бабы сползались к колодцу, охая и всхлипывая о погибшем добре.

– Ганна-то сгорела, - ревели, - так с хаты и не вышла…

– Неужто и сюда снаряды долетели?
– удивлялся Гарька, озираясь.

Угрюмцев только пожал плечами и, прихрамывая, пошагал в сторону штаба. Несколько домов были переполнены ранеными. В разбитые окна неслись крики и стоны оперируемых.

– Какие снаряды? Подожгли, бисовы дети. Що теперь робити?
– сказала Олёна угрюмо.
– Хаты нет. Не на пепелище же сидеть.

– Пойдёмте с нами, - предложил Храпов.
– Отомстите этим гадам.

Максименко сдвинула ровные брови:

– И то.

– А вон пацаны наши идут!
– обрадовался Гарька.

Братья Кривые, все чёрные, в копоти, шли по улице, озираясь и держась за руки.

– Бабку Ганну мы спасли, - сообщил Колька, размазывая сажу по щекам.
– Из-за печки вытащили. И кошку спасли. Отвели дядьку Семёну. Он бабку Ганну взял, и кошка, говорит, нехай будет, а нас прогнал. Кормить, говорит, нечем.

– Садитесь сюда, мальцы, - сказал Храпов.
– Только чур - под ногами не мешаться.

Гарька вытянул шею - к нему спешил Ромка Улизин.

– Гарька, живой?!

– Меня Угрюмцев вытащил.

Они обнялись.

– Ты подумай, Снейпа легко в руку ранило, не рана даже, а так, ссадина, - возбуждённо тараторил Ромка.
– Но кровищи много. Так Георгина от него не отходит и даже рубаху ему замывала. А на мне - ни царапины! Не везёт, да и только!

– Много товарищей полегло, - тяжело сказал Храпов и строго поглядел на Ромку.

Тот смутился. Гарька потянул приятеля в сторону:

– Сдал нас кто-то. Точно сдал, - зашептал он.
– Деникинцы ждали нас. Попали мы как мышь в мышеловку.

– Пошли в штаб, - нахмурился Ромка.

Когда подходили к штабной хате, навстречу им проскакал вприпрыжку чумазый паренек, кричавший во весь голос:

– Спиймали! Спиймали!

На дворе, окруженный несколькими красноармейцами стоял корнет Злоклятов. Его руки были связаны за спиной.

– Вот, казачки поймали одного из поджигателей. Ещё двое утекли, - пояснил подошедший Долгодумов.