Красный пароход

С противоположного борта парохода открывался не менее красивый вид - гористый остров Искья и плоский остров Прочида, Флегрейские поля с крутыми стенками кальдер, однако находившихся на палубе пассажиров это нисколько не интересовало.

– Рынок потребительских товаров сильно просел, - говорил Клоккьятти, тридцатилетний мужчина с закрученными вверх черными усами и короткой эспаньолкой.

– А как же продовольствие? Ведь люди есть не перестанут, - усмехнувшись, быстро произнес Ромоли, господин сорока лет с живым подвижным лицом.

– Продовольствие не в счет, - с плохо скрываемой досадой сказал Клоккьятти.

– Позвольте, как это не в счет?
– возразил граф Аосталли, человек пятидесяти лет с усами и пышной бородой.

– Ну, хорошо, господа!
– согласился Клоккьятти.
– Даже если принять во внимание продовольствие, то продажи многих наименований продуктов питания также пошли на спад. С этим фактом вы не поспорите!

– Вот здесь вы правы, - заметил, раскуривая сигару, Дзанелла, плотный господин сорока пяти лет с короткими усиками.

– Все-таки признайте, господа, что лучше всего сейчас дела идут у производителей оружия, - самодовольно произнес Пелос, шестидесятилетний старик с гладко выбритым лицом и остатками жидких седых волос на лысом черепе.

– Скромно!
– засмеялся Ромоли.

– Да уж, - иронически скривил губы Клоккьятти.

– Оставим эти дурацкие условности!
– продолжал Пелос.
– Да, я отношусь к той касте промышленников, которые занимаются оружием. Не скрою, дела у меня идут хорошо. Только не надо мне читать мораль: каждый зарабатывает себе на жизнь так, как считает возможным.

– А вы что думаете по этому поводу, синьор Фаббро?
– поинтересовался Ромоли у молодого человека двадцати пяти лет с тонкими усами, который во все время разговора загадочно улыбался, но не проронил ни слова.

– А что я?..
– растерялся Фаббро.
– Я не разбираюсь в вопросах экономики, так что лучше помолчу.

Все засмеялись.

– Почему вы смеетесь?
– вступился за Фаббро граф.
– Молодой человек ведет себя разумно и взвешенно для своего возраста. Верно я говорю, синьор Клоккьятти?

– Верно, - смутился тот.

Дзанелла заметил одиноко стоявшего у леера светловолосого человека сорока лет, отделился от группы споривших пассажиров и подошел к нему.

– Здравствуйте, синьор Ланино!
– поприветствовал его Дзанелла.
– Давно вас не видел.

– Добрый день! Всего неделю назад приехал из Америки, - объяснил Ланино.
– Вы в Марсель?

– Да, по делам банка. А вы?

– Я тоже плыву в Марсель. Нужно встретиться с представителем одной американской компании. Как дела у вас в банке?

– Хорошо.

– Хорошо или отлично?

– В наше время трудно найти человека, у которого дела идут отлично. Разве что у синьора Пелоса, - Дзанелла указал дымящейся сигарой в сторону промышленника.
– Видите, собрал вокруг себя клуб почитателей. Ну а вы как съездили в Америку?

– Замечательно съездил. В Штатах сейчас настоящий промышленный бум. И знаете, я на своем опыте убедился, что это страна больших возможностей. Достаточно было приложить минимум усилий - и я совладелец нового совместного итало-американского предприятия.

– Поздравляю!

– Мне лестно слышать это от вас, синьор Дзанелла. Просто мы сидим себе здесь в Европе и не представляем всего размаха дел за океаном, американский капитализм оперирует совершенно другими масштабами.

– Хотите сказать, что сейчас лучше всего вкладываться в американские ценные бумаги?

– Разумеется! В то время как у нас на континенте экономика падает, акции американских компаний стабильно растут в цене. Я и сам держу в них часть своего состояния, - признался Ланино.

– Здравствуйте, господа!
– поклонился подошедший официант.
– Приглашаем вас в салон, скоро подадут ужин.

– Ну что, пойдем в салон?
– спросил Ланино.

– Пошли, - согласился Дзанелла.

Салон "Арриго Бойто" был, пожалуй, самым роскошным помещением на пароходе. Извивающаяся мраморная лестница с изящными перилами вела в просторный зал, в центре которого на красном узорчатом ковре стояла массивная ваза с розами. Возле противоположной от входа стены, на которой висели перегруженные яствами натюрморты голландских живописцев XVII века, стоял широкий стол из мореного дуба. Вокруг стола и вдоль стен с круглыми иллюминаторами были расставлены уютные кремовые кресла с золотистыми подушками. По периметру зала стояли высокие бронзовые торшеры с белыми абажурами. На высоком зеркальном потолке висела огромная хрустальная люстра. На небольшом возвышении у лестницы притаился рояль, рядом четверо музыкантов настраивали свои инструменты.

– А здесь довольно мило, - удивленно заметил Ланино.
– Мы что, первые?

– Сейчас другие подтянутся, - заверил его Дзанелла.

В подтверждение слов банкира на лестнице послышались неторопливые шаги, голоса и смех пассажиров.

– Ну и почему вы сдались?
– улыбаясь, увещал Ромоли Клоккьятти.
– А как же азарт, здоровый мужской интерес?..

– Зачем мне это нужно?
– развел тот руками.
– Согласитесь, с такой роковой женщиной трудно сладить.

– А вы попробуйте, - возразил Ромоли.
– В этом ведь и заключается вся прелесть игры...

– Я не азартен, - холодно проговорил Клоккьятти.

– Вы лучше слушайте, что советуют вам более опытные люди, - назидательно сказал спускавшийся вслед за ними по лестнице Вискардини. Шедший рядом с ним Фаббро усмехнулся.

Через минуту на мраморных ступенях появилось семейство Деффенди. Впереди шел барон, держа под руку жену, за ними - Федерика в сопровождении гувернантки мисс Бронсон, затем - Роза и Альберто Точе.

– Вы совершенно лишены патриотизма, - упрекала поэта Роза.
– Хвалите немецких романтиков, а как же наши итальянские поэты? Разве они хуже?

– У поэзии нет национальности, синьорина Роза, - пояснил Точе.
– Впрочем, если хотите, Гейне достиг больших поэтических высот, чем Леопарди...

Затем на лестнице показались Пелос, барон Бергамин и граф Аосталли.

– Поверьте, господа, моя совесть молчит, - внушительно произнес оружейный промышленник.

– Охотно вам верим, - кивнул барон, - тем более что у некоторых людей ее нет.

– Синьор Бергамин!..
– возмутился граф.

– Все в порядке, синьор Аосталли, я не в обиде на барона, - спокойно проговорил Пелос.
– Видите ли, совесть - это не орган, без которого невозможно жить, а я испытываю недоверие к существованию тех вещей, которые не могу увидеть и потрогать. Да и вообще что такое совесть?