Крепкий ветер на Ямайке

Ужасная судьба бедного Табби вдруг вновь предстала у нее перед глазами, застигнув ее врасплох, так что она снова почти заболела. Даже Землетрясение уже не служило ей опорой. Охваченный страшным видением, ее разум неистово боролся, хватаясь даже за явления внешнего мира как за последнюю оставшуюся соломинку. Она старалась сосредоточить интерес на любой малейшей детали окружавшей ее сцены — сосчитать дощечки в ставнях, — на любой мельчайшей подробности того, что было вовне. Только сейчас она в первый раз действительно начала обращать внимание на погоду.

Сила ветра к этому времени удвоилась. Ставни выперло внутрь, как будто к ним снаружи прислонились усталые слоны, и отец попытался обвязать запор тем самым платком. Но отталкивать этот ветер было все равно что отталкивать скалу. Платок, ставни, все разлетелось, дождь ворвался, как море врывается внутрь тонущего корабля, ветер заполнил комнату, сорвав картины со стен, начисто смахнув все со стола. Сквозь зияющий оконный проем была видна озаряемая молниями наружная сцена. Ползучие растения, раньше напоминавшие гигантскую паутину, теперь взметнулись в небо, как растрепанные волосы. Кусты распластались по земле, прижатые к ней так плотно, как кролик прижимает свои уши. Ветви деревьев мотались в небе, готовые оторваться. Негритянские хижины были сметены полностью, и негры ползли на животах через ограду, чтобы найти убежище у дома. Скачущий дождь, казалось, покрыл землю белым дымом — нечто вроде моря, в котором чернокожие неуклюже барахтались, как бурые дельфины. Один негритенок покатился было прочь, его мать, забыв осторожность, встала на ноги, и толстую старую ведьму тут же сдуло и стремительно покатило через поля и живые изгороди, как в забавной волшебной сказке, пока не прибило к стене, где она и осталась, не в силах двинуться. Остальным, однако, удалось добраться до дома, и скоро их стало слышно снизу, из подвала. Дальше больше, сам жилой этаж начал зыбко подрагивать, как, бывает, подрагивает в ветреный день плохо прикрепленный ковер; в открытую дверь подвала чернокожие запустили ветер, и теперь, уже в течение некоторого времени, они не могли ее затворить. Ветер казался скорее какой-то твердой глыбой, а не струей воздуха.

Мистер Торнтон обошел вокруг дома — посмотреть, что можно сделать, и сообразил, что следующей будет снесена крыша. Он вернулся в столовую, к изваянию Ниобы. Миссис Торнтон была как раз на середине “Девы озера”, младшие дети слушали с напряженным вниманием. Раздраженный донельзя, он сообщил им, что, вероятно, через полчаса их всех не будет в живых. Казалось, эта новость никого особенно не заинтересовала: миссис Торнтон продолжала свою декламацию, демонстрируя безупречную память.

После того как прозвучала еще пара песней поэмы, крышу снесло. По счастью, ветер подхватил ее с внутренней стороны, и она укатилась, почти не задев дома, но одна из связок стропил обвалилась наперекос и зависла слева от двери в столовую, лишь на волосок не задев Джона. Эмили, к своему большому неудовольствию, вдруг почувствовала холод. Неожиданно она поняла, что с нее хватит, хватит этой бури; если сначала она отвлекала внимание и потому была даже чем-то хороша, то теперь стала совершенно нестерпима.

Мистер Торнтон начал искать, чем бы проломить пол. Если бы только он смог проделать в нем дыру, то спустил бы жену и детей в подвал. К счастью, долго искать ему не пришлось: одно из плеч упавшей связки уже проделало для него эту работу. Лора, Рейчел, Эмили, Эдвард и Джон, миссис Торнтон, и, наконец, сам мистер Торнтон, спустились во тьму, уже заполненную неграми и козами.

Проявив исключительное здравомыслие, мистер Торнтон прихватил с собой из верхней комнаты пару графинов мадеры, и теперь каждому, от Лоры до последнего старика-негра, досталось по глотку. Все дети воспользовались таким дьявольским везением по максимуму, но так получилось, что к Эмили бутылка попала дважды, и каждый раз она отхлебывала от души. В их возрасте этого было более чем довольно, и пока у них над головами то, что было когда-то левой стороной дома, уносилось прочь, и наступало временное затишье, и вслед за ним ветер вновь затевал матч-реванш, Джон, Эмили, Эдвард, Рейчел и Лора, мертвецки пьяные, спали вповалку на полу подвала, и сон про ужасную судьбу Табби, разодранного на клочки этими извергами почти что у них на глазах, безраздельно царил в империи их кошмаров.

II

1

Всю ночь вода хлестала сквозь пол жилого этажа на людей, ютившихся внизу, но (должно быть, благодаря мадере) вреда им не причинила. После того как ветер задул с новой силой, дождь тем не менее почти сразу прекратился, и, когда наступил рассвет, мистер Торнтон вылез наружу, чтобы оценить понесенный урон.

Местность была совершенно неузнаваема, будто по ней пронеслось наводнение. Трудно было сказать, с географической точки зрения, где вы находитесь. Характер ландшафта в тропиках определяется не рельефом почвы, а растительностью; но вся растительность на мили вокруг превратилась в бесформенную кашу. Сама же почва была разворочена внезапно возникшими потоками, глубоко пропахавшими красную землю. Единственным живым существом в пределах видимости была корова, но и та осталась без рогов.

Деревянная часть дома почти вся исчезла. Уже после того как им удалось благополучно спрятаться, стены, одну за другой, унесло. Мебель была разбита в щепы. Даже тяжелый обеденный стол красного дерева, который они берегли и ножки которого всегда стояли в небольших стеклянных плошках с маслом для защиты от муравьев, просто как испарился. Валялось несколько фрагментов, то ли принадлежавших ему, то ли нет, точно сказать было невозможно.

Мистер Торнтон вернулся в подвал и помог жене выбраться: от долгого пребывания в стесненном положении она почти не могла передвигаться. Они вместе опустились на колени и возблагодарили Бога за то, что им не пришлось подвергнуться худшим испытаниям. Затем они поднялись и огляделись кругом в некотором отупении. Казалось невероятным, что все это было совершено потоком воздуха. Мистер Торнтон попытался пощупать воздух рукой. В спокойном состоянии он был такой мягкий, такой разреженный: кто бы мог поверить, что Движение, само по себе неосязаемое, могло сообщить ему твердость, что атмосферное явление, нежное, как лань, могло прошлой ночью с тигриной жадностью схватить Толстую Бетси, унести ее, подобно птице рух, и зашвырнуть — он сам видел — за два широких поля.

Миссис Торнтон поняла его жест.

— Вспомни, кто его Князь, — сказала она.

Хлев был поврежден, но не совершенно разрушен; мул же мистера Торнтона так изранен, что Торнтон вынужден был попросить одного из негров перерезать ему горло; коляска разбита вдребезги, о восстановлении нечего было и думать. Единственным непострадавшим строением была каменная халупа, когда-то служившая в старом имении госпиталем при сахароварне; они разбудили детей, которые чувствовали себя больными и невыразимо несчастными, и препроводили туда; а там негры с неожиданной энергией и добротой постарались, как только могли, обеспечить им хоть какие-то удобства. Пол в халупе был мощеный, там было темно, но она была прочной.

В течение нескольких дней дети без всякого повода злились друг на друга, но изменения в своей жизни приняли, практически их и не заметив. Сначала ведь нужно приобрести жизненный опыт, чтобы иметь возможность судить, что является катастрофой, а что нет. Дети лишь в малой степени способны отличить бедствие от обычного течения их жизни. Если бы Эмили узнала, что случился Ураган, без сомнения, впечатления ее были бы гораздо сильнее, потому что само это слово полно романтических страхов. Но слово это в ее сознании не прозвучало, а гроза, пусть и очень сильная, была, в конце концов, событием заурядным. Тот факт, что гроза нанесла неисчислимый ущерб, тогда как от землетрясения его не было вовсе, не давал ей никакого права занять более высокое место в иерархии катаклизмов: Землетрясение — вещь исключительная. Если она была молчалива и часто ощущала в душе ужас, то виной тому были не мысли об урагане, а гибель Табби. Временами казалось, что кошмар этот уже не вынести. Это было ее первое глубоко личное соприкосновение со смертью — и, кроме того, смертью насильственной. Смерть Старого Сэма не произвела на нее такого впечатления: в конце концов, есть большая разница между негром и любимым котом.

Кроме того, стоять лагерем в бывшем госпитале доставляло даже некоторое удовольствие: это было что-то вроде нескончаемого пикника, в котором и их родители в кои-то веки принимали участие. Благодаря этому дети, на самом деле, впервые начали относиться к собственным родителям как к разумным человеческим существам с доступными пониманию повадками — например, съедать обед, усевшись на полу.

Миссис Торнтон была бы немало удивлена, если бы ей сказали, что до сего времени она практически ничего не значила для своих детей. Она испытывала острый интерес к Психологии (Наука Болтологии, по слову Саути). У нее было полно теорий по поводу их воспитания, которые она не имела времени претворить в жизнь, но тем не менее считала, что обладает глубоким пониманием их характеров и является средоточием их страстной привязанности. В действительности она от роду была неспособна разобраться в их душевных свойствах. Это была маленькая кругленькая женщина — я бы сказал, типичная уроженка Корнуолла. В младенчестве она была так мала, что ее всегда носили на подушечке, опасаясь, как бы неуклюжие человеческие руки не нанесли ей вреда. В два с половиной года она уже научилась читать. Чтение ее всегда было серьезным. Не отставала она и в общем развитии: ее преподавательницы говаривали об ее умении себя держать как о чем-то редко встречающемся — разве что в старых царствующих домах: несмотря на свою фигурку, напоминающую пуфик, она умела взойти в экипаж, как ангел, ступающий по облакам. Она была очень вспыльчива.

Мистер Бас-Торнтон также обладал всеми достоинствами, кроме двух: у него не было прав первородства и, стало быть, наследуемого состояния, и он не умел заработать на жизнь. А от того и другого зависели их средства к существованию.

Насколько была бы поражена мать, настолько же, без сомнения, удивились бы и дети, если бы им сказали, как мало значат для них их родители. Дети редко обладают сколько-нибудь значительной способностью к количественному самоанализу: как правило, они по определению убеждены, что больше всех любят папу и маму, причем одинаково. На самом же деле Торнтоны-младшие во всем мире любили прежде и больше всех Табби, потом уже — избирательно — друг друга, а на существование своей матери обращали внимание вряд ли чаще раза в неделю. Своего отца они любили несколько больше, отчасти из благодарности за то, что, подъезжая вечерами к дому, он позволял им прокатиться за компанию, стоя на стременах.

Ямайка выжила и снова расцвела, плодоносное лоно страны было неистощимо. Мистер и миссис Торнтон тоже выжили и, проявляя терпение и проливая слезы, пытались восстановить свое хозяйство, насколько оно поддавалось восстановлению. Но рисковать, чтобы их возлюбленные чада еще раз оказались в такой опасности, было нельзя. Небеса сделали им предупреждение. Дети должны уехать.

И это была не только опасность физическая.

— Какая ужасная ночь! — сказала как-то раз миссис Торнтон, обсуждая с мужем отправку детей на родину и их школьное будущее. — О, мой дорогой, что должны были перенести наши бедные малыши! Подумай, насколько острее этот ужас для ребенка! А они повели себя так мужественно, вели себя как настоящие англичане!