Крепкий ветер на Ямайке
Шрифт:
Вот что писала Эмили:
Мои дорогие родители,
На этом корабле полно Черепах. Мы тут остановились, и они обнаружились в шлюпках. Черепахи в салоне ползают под столами и заползают на ноги, и черепахи в проходах и на палубе, и всюду, куда ни пойдешь. Капитан сказал, что теперь мы не должны падать за борт, потому что у него в шлюпках тоже полно черепах и воды. Матросы приносят их на палубу каждый день, когда устраивают помывку, и, когда поставишь их стоймя, на них как будто фартучки надеты. Они так забавно вздыхают и стонут по ночам, я сначала думала, что они больны, но потом к этому привыкаешь, они прямо совсем как больные люди.
Ваша любящая дочь,
Эмили.
А вот письмо от Джона:
Мои дражайшие родители,
Капитанский сын Генри отличный парень, он ставит такелаж собственными руками в одиночку, он вообще такой сильный. Он может пройти кругом под закрепленными тросами, и палубы ни разу не коснется. Я не могу, но я зацеплюсь ногами и вишу на выбленках, и матросы говорят, это очень
Ваш нежно любящий сын,
Джон.
Это были последние новости, каких они могли ожидать в течение многих месяцев. “Клоринда” нигде больше не приставала. Когда миссис Торнтон об этом думала, у нее в животе появлялось чувство холода — оно служило как бы мерой того, насколько до детей далеко. Но у нее находились аргументы, вполне логичные, что и этот срок когда-нибудь придет к завершению, как приходит любой срок. Нет ничего более непреклонного, чем корабль, который одолевает пространство без устали, пядь за пядью, пока наконец — и это не подлежит никакому сомнению — не достигнет той маленькой точки на карте, к которой стремился все это время. С философской точки зрения корабль в порту отправления абсолютно тот же, что и в порту прибытия: два этих события занимают различное положение во времени и пространстве, но не отличаются по степени реальности. Ergo, то первое письмо из Англии все равно что уже написано, но только слова его не совсем еще… разборчивы. Это же относится и к свиданию с ними. (Но вот тут надо остановиться, ибо те же аргументы, но обращенные к старости и смерти, не работают.)
А всего через две недели после получения этого первого отчета, пришло и еще одно письмо, из Гаваны. “Клоринда” зашла туда по непредвиденной оказии: письмо было от капитана Марпола.
— Какой милый человек, — сказала Элис. — Он, должно быть, понял, с каким трепетом мы ожидаем любую крупицу новостей.
Письмо капитана Марпола не отличалось краткостью и живостью детских писем, тем не менее ради новостей, в нем содержащихся, привожу его целиком:
Гавана-де-Куба
Досточтимые сэр и мадам,
Спешу написать вам, дабы избавить вас от всякой неопределенности!
Покинув Кайманы, мы совершали рейс к Подветренным островам и прошли в виду острова Пинос и мыса Фолс утром 19-го и мыса Сан-Антонио ввечеру, но весьма сильный северный ветер, первый в сезоне, воспрепятствовал нам обогнуть его 22-го, однако, как только ветер в достаточной мере поменялся, мы обогнули его живым манером и легли курсом на N1/2O на изрядном расстоянии от Колорадос, каковые суть опасные рифы, расположенные на некотором расстоянии от этой части кубинского берега. В шесть часов поутру 23-го — дул тихий ветер, не более одного балла — я заметил три паруса на северо-востоке, очевидно, торговые суда, следующие тем же курсом, что и мы, и в то же время была замечена шхуна подобного же рода, движущаяся по направлению к нам со стороны Блэк-Ки, и я обратил на нее внимание моего помощника как раз перед тем, как произошло нижеследующее: идя по ветру в нашу сторону, к десяти утра она оказалась на расстоянии оклика от нас, посудите же о нашем изумлении, когда они нагло открыли десять или двенадцать замаскированных пушечных портов и по всему борту выставили артиллерию, наведенную на нас, приказывая нам тоном самым безапелляционным лечь в дрейф, либо они потопят нас без промедления. Делать было нечего, кроме как выполнить их требование, хотя, беря в рассуждение дружественные отношения, ныне существующие между английским и всеми другими правительствами, мой помощник был в некотором недоумении, какова же причина их действий, и полагал, что это некое недоразумение, которое скоро разъяснится, мы были тут же взяты на абордаж пятьюдесятью или семьюдесятью головорезами наихудшего испанского типа, вооруженными ножами и абордажными саблями, которые овладели кораблем и заключили меня в моей каюте, а равно моего помощника и команду, впредь до того, как они разграбят судно, творя всяческие бесчинства, просверливая бочонки с ромом и отбивая горлышки бутылок с вином, и скоро великое их множество валялось по всей палубе в одурманенном состоянии, затем их главарь сообщил мне, что, как ему известно, у меня на борту есть значительная сумма звонкой монетой и применил все возможные угрозы, какие низость способна измыслить, дабы принудить меня открыть тайник, бесполезно было мне уверять его, что помимо пятидесяти или около того фунтов, уже ими найденных, я ничего не везу, он стал еще более настойчив в своих требованиях, заявляя, что его сведения верные, и, продолжая поиски, стал срывать обшивку в моей каюте. Он похитил мои приборы, одежду и все мое личное имущество, забрав у меня даже скромный золотой медальон, в котором я обыкновенно ношу портрет моей Супруги, и никакие призывы к его чувству, хотя я и проливал слезы, не смогли подвигнуть его вернуть мне сей предмет, для него никакой ценности не представляющий, он также сорвал и унес из моей каюты шнуры от звонков, каковые уж вне всякого вероятия чтобы смог как-то использовать, и это был акт самого настоящего пиратства, и, наконец, видя все это, я ожесточился сердцем, он угрожал взорвать корабль со всем, что на нем есть, если я не выдам ему желаемую добычу, он сделал приготовления и привел бы в исполнение эту дьявольскую угрозу, если бы я, в этой последней крайности, не согласился.
Перехожу теперь к последней части моего повествования. Дети нашли убежище в рубке, и до сей поры им не было причинено никакого вреда, за исключением разве одной или двух затрещин и Позорного Зрелища, какового они вынуждены были стать свидетелями, но как только монеты,
всего около пяти тысяч фунтов, большей частью моя личная собственность, и основная часть нашего груза (преимущественно ром, сахар, кофе и аррорут) переместились на шхуну, капитан с невиданной, омерзительнейшей разнузданностью вытащил их всех из убежища, ваших собственных малюток, и двух детей Фернандес, также бывших на борту, и зверски поубивал их, всех до единого. Чтобы существо, способное на такие злодеяния, могло выглядеть как человек, никогда я не поверил бы, когда бы мне рассказал кто-то другой, хотя я прожил долгую жизнь и повидал всяких людей, я думаю, он безумен, я даже в этом уверен; и я присягаю в том, что он должен быть предан хотя бы тому правосудию, что совершается слабыми руками человеческими, в течение двух дней мы там дрейфовали в беспомощном состоянии, поскольку такелаж наш весь был порезан и, наконец, встретились с американским военным кораблем, который оказал нам содействие и сам отправился бы в погоню за негодяями, не имей он совершенно определенных распоряжений о следовании в иное место. Я же затем встал на рейде Гаваны, где уведомил представителя Ллойда, правительство и корреспондента газеты “Таймс” и воспользовался возможностью написать вам это печальное письмо, прежде чем продолжить свой путь в Англию.Есть еще один пункт, по поводу которого вы могли бы испытывать некоторые опасения, учитывая пол иных из этих невинных бедняжек, и я рад, что на этот счет могу успокоить ваши души, дети были взяты на пиратское судно вечером, и я рад сообщить, что они были преданы смерти немедленно, и их маленькие тела были брошены в море, что я увидел с большим облегчением своими собственными глазами. Не было достаточного времени, чтобы случилось то, чего вы могли бы опасаться, и я рад, что могу доставить вам это утешение.
Имею честь быть
Вашим покорным слугой,
Джас. Марпол, капитан, барк “Клоринда”.
III
1
Рейс из Монтего-Бэй на Кайманы, где дети написали свои письма, занимает всего несколько часов: ведь, в самом деле, в ясную погоду как раз напротив Ямайки можно увидеть пик Тарквинио на Кубе.
Гавани там нет, и встать на якорь из-за рифов и мелей затруднительно. “Клоринда” остановилась у Большого Каймана, вахтенный еще на расстоянии углядел белый, песчаный участок дна — единственное место, сулящее здесь безопасный отдых, и дал сигнал бросить якорь с наветренной стороны от него. По счастью, погода стояла прекрасная.
Остров этот — длиннейший на западном конце группы, низкий и весь поросший пальмами. Вскоре снарядили шлюпки, и на свет было извлечено множество черепах, как и описывала Эмили. Туземцы, со своей стороны, принесли попугаев, надеясь продать их матросам, но сбыть с рук удалось немногих.
Впрочем, вскоре неудобные Кайманы остались позади, и был взят курс на Пинос, большой остров в заливе у берегов Кубы. Один из матросов, по имени Кёртис, как-то потерпел здесь кораблекрушение: историй про этот случай у него было не счесть. Место тут не слишком приятное: малонаселенное и покрытое лабиринтом древесных зарослей. Единственная доступная пища — плоды одного из деревьев. Есть тут еще и некие бобы, выглядят они соблазнительно, но на поверку смертельно ядовиты. Крокодилы здесь, по словам Кёртиса, были такие лютые, что загнали его самого и его товарищей на деревья. Единственным способом избавиться от них было бросить им на растерзание свои шапки, а кто посмелее, калечили их ударами палок по промежности. Было там также великое множество змей, в том числе один из видов боа.
Течение у острова Пинос имеет направление строго на восток, поэтому “Клоринда”, чтобы ее не снесло, держалась у самого берега. Они миновали мыс Корриентес, похожий, если видишь его впервые, на пару холмиков, выросших из моря, они миновали Голландскую Косу, известную под именем Фальшивый мыс Сан-Антонио, но тут должны были на некоторое время приостановиться, как писал в своем письме капитан Марпол, и не смогли обогнуть подлинный мыс того же названия. Пытаться обогнуть мыс Сан-Антонио, когда дует северный ветер, — напрасная трата сил.
Они дрейфовали в виду этого длинного, низкого, скалистого, безлесного выступа, которым кончается огромный остров Куба, и ждали. Они подошли к нему так близко, что лачуга рыбака на его южном берегу была ясно различима.
Для детей эти первые несколько дней на море пронеслись, будто беспрерывное цирковое представление. Нет других таких механизмов, придуманных ради целей трезвых и практических и в то же время настолько пригодных для игры, как корабельный такелаж; и добрый капитан, как миссис Торнтон и предполагала, был склонен предоставить детям полную свободу. Началось с лазания по ступеням выбленок по матросской команде, с каждым разом все выше и выше, пока Джон не добрался до самой реи и осторожно ее не потрогал, потом крепко ее обхватил, и вот уже уселся на нее верхом. Скоро и Джон, и Эмили уже бестрепетно взбегали по выбленкам и с важным видом прохаживались по рее (как будто это обыкновенная столешница), но проходить далеко по рее не разрешалось. А обучившись бегать по выбленкам, особенно полюбили валяться в той сетке из тросов, цепей, стяжек, которая простирается снизу от бушприта и по обеим его сторонам. Освоиться здесь — вопрос привычки. В ясную погоду можно тут по желанию и лазать, и пребывать в покое: стоять, сидеть, висеть, раскачиваться, лежать — то на той стороне, то на этой, и при этом для особого твоего удовольствия пена синего моря выхлестывает вверх, так что почти всегда ее можно коснуться; и еще тут есть неизменный и никогда не надоедающий спутник — большая белая деревянная дама (собственно, Клоринда), она с такой легкостью несет на своей спине все судно, и в коленях у нее журчит и булькает, а трещины на ней почти совсем замазаны неимоверным количеством краски, и она куда больше любой настоящей женщины.