Крид – Пир костей

— Попробуй, — мягко сказала она. — Я многое повидала и о многом читала. Возможно, ваша правда не так уж невероятна, как вам кажется.

И Виктор рассказал. Не всё сразу, но достаточно, чтобы она поняла его истинную природу — о его долгой жизни, о Даре Теней, о том, как он веками скитался по миру, наблюдая взлёт и падение цивилизаций. Он говорил осторожно, готовый в любой момент остановиться, если увидит в её глазах страх или отвращение. Но видел лишь интерес, сочувствие и что-то ещё, чему не решался дать название.

— И недавно, — закончил он, — природа моего бессмертия изменилась. Я был освобождён от контроля существа, даровавшего мне его, и вернулся к своему истинному предназначению — быть хранителем равновесия между мирами. Я всё ещё не могу умереть окончательно, но теперь это не проклятие, а ответственность. И, что ещё важнее, я снова могу чувствовать — по-настоящему, полно, без той отчуждённости, которая преследовала меня веками.

Мирабель слушала с удивительным спокойствием, не перебивая, лишь иногда задавая уточняющие вопросы. Когда Виктор закончил, наступила тишина. Ночь была тёплой и безветренной, звёзды ярко сияли на чёрном бархате неба, а издалека доносился шум прибоя.

— Ты мне не веришь, — произнёс наконец Виктор, глядя на неё с болезненным ожиданием.

— Нет, — покачала головой Мирабель. — Я верю тебе.

— Почему? — удивился он. — Большинство людей сочли бы меня сумасшедшим или лжецом.

Мирабель улыбнулась, и её улыбка была полна нежности, которую Виктор не ожидал увидеть после такого признания.

— Потому что, — сказала она, — в моей семье из поколения в поколение передаются истории о хранителях равновесия, о Дарах Теней и о великой битве, которая произошла в начале времён. Мой отец не просто торговец книгами — он хранитель знаний, как и его отец до него, и его дед, и так далее, уходя корнями в глубокую древность.

Виктор смотрел на неё в изумлении, не в силах поверить в такое совпадение.

— Ты… ты потомок одного из первых хранителей? — выдохнул он.

— Если верить семейным преданиям, да, — кивнула Мирабель. — И я всегда чувствовала, что моя судьба каким-то образом связана с этим наследием, хотя не знала, как именно. А потом появился ты — человек, чьи глаза помнят века, чьи знания не могли быть получены за одну жизнь. И я почувствовала… связь. Словно мы знали друг друга всегда, словно наша встреча была предопределена.

Виктор протянул руку и осторожно коснулся её лица. Этот простой жест был полон такой нежности, что у Мирабель перехватило дыхание.

— Я тоже это чувствовал, — сказал он тихо. — С первого дня, с первого взгляда. Словно что-то внутри меня узнало тебя, откликнулось на твоё присутствие. Но я боялся признаться в этом даже самому себе.

— Почему? — так же тихо спросила она.

— Потому что я боялся… боюсь потерять тебя, — ответил Виктор с болезненной искренностью. — Я буду жить веками, а ты…

Мирабель взяла его руку и крепко сжала её в своей.

— Мы все когда-нибудь умрём, Виктор. Даже те, кто живёт обычной человеческой жизнью, теряют близ

— Ты будешь жить, — твёрдо сказала Мирабель, сжимая его руку. — Потому что в этом твоё предназначение. Потому что мир нуждается в тебе. И потому что я буду жить в твоей памяти, в наших детях и внуках, в деле, которому мы посвятили свою жизнь.

Виктор кивнул, не в силах говорить из-за комка в горле. Он знал, что она права, и это знание было одновременно утешением и бременем.

Полвека спустя

Мирабель умерла следующей весной — тихо, во сне, не испытывая боли. Виктор сидел рядом с ней всю ночь, держа её руку, чувствуя, как уходит жизнь из её тела, и каждый удар её сердца отдавался в его душе эхом вечности.

Похороны были простыми и красивыми, как и вся её жизнь. Пришли дети и внуки, друзья и ученики — все те, чьи жизни она затронула своей мудростью и добротой. Виктор держался стойко, произнёс трогательную речь и принял соболезнования с достоинством. Но когда все разошлись, и он остался один у свежей могилы, его горе нашло выход.

Он рыдал, как не рыдал никогда в своей долгой жизни — даже в те далёкие дни, когда только обнаружил своё бессмертие и осознал, что обречён наблюдать смерть всех, кого любит. Тогда его горе было абстрактным, теоретическим. Теперь оно было реальным, конкретным, пронзительным в своей непосредственности.

Когда слёзы иссякли, он ещё долго сидел у могилы, наблюдая, как солнце клонится к закату, окрашивая небо и море в огненные цвета. В этот момент он почувствовал странное спокойствие — не отсутствие боли, но принятие её как части своего существования, своего пути.

— Я буду жить, любовь моя, — прошептал он, касаясь прохладного камня надгробия. — Как ты и хотела. Ради тебя, ради наших детей, ради равновесия. И когда-нибудь, когда моя миссия будет завершена, я надеюсь найти тебя по ту сторону всех миров.

Прошло пять лет после смерти Мирабель. Виктор продолжал жить на вилле ди Сальваторе, поддерживая её традиции как центра знаний о равновесии между мирами. Он не замкнулся в своём горе, как можно было бы ожидать, а напротив, с новой энергией посвятил себя миссии, которую разделял с Мирабель и её отцом.

Однажды осенним вечером, когда он работал в библиотеке, сортируя недавно приобретённые манускрипты, прибыл неожиданный посетитель.

Служанка Мария, единственная, кроме Виктора, постоянная жительница виллы, объявила о приходе странного гостя.

— Синьор, — сказала она, с некоторым беспокойством, — там человек, который хочет видеть вас. Он не назвал имени, только сказал, что пришёл издалека и что дело касается равновесия.

Виктор мгновенно насторожился. «Равновесие» было кодовым словом, известным только посвящённым.

— Пригласи его в малую гостиную, Мария. Я сейчас подойду.

Когда он вошёл в гостиную, то увидел высокого, худощавого мужчину средних лет с длинными серебристыми волосами, собранными в хвост. Незнакомец стоял у окна, глядя на море, и обернулся, услышав шаги Виктора.

— Доброго вечера, хранитель, — произнёс гость на языке, который Виктор не слышал уже несколько столетий — древнем диалекте, на котором когда-то говорили жрецы культа Равновесия.