Кристальный пик
Шрифт:
— Все в порядке, не тревожьтесь, — заверила она нас. — Принц скоро вернется. Подождем его здесь. А ты, хвостатая расхитительница грядок, — И Госпожа вдруг ткнула тем же набалдашником в округлившую глаза Мелихор. — Готовить умеешь? Там печка есть и мешок яблок с сахаром, которые Принц у меня в Вечном Лете сорвал да извиниться забыл. Ты тоже целых три тыквы моих погрызла, я знаю, так что отрабатывать тебе за двоих!
Мелихор, так и не вытеревшая со рта засохший оранжевый сок, резко изменилась в лице. Но ни ее одну Госпожа припахала к работе: Кочевнику она повелела всю мебель по местам расставить, а Солярису — раздуть огонь в камине, подле которого вытянулась ее волчица, предварительно вытряхнув из шерсти золотые листочки. Тот покосился на животное с опаской, — как косился на каждую встречную собаку в Столице,
И ради этого мы шли сюда? Ради этого я подвергла опасности всех своих друзей и оставила родной дом прозябать в войне и Увядании?
— Так и будешь над душою стоять? — обратилась ко мне Госпожа, выдернув из мыслей. Она уже сидела в одном из кресел, что немного покачивалось, сломанное, но уцелело больше остальных. — Коль не нужен тебе отдых, поди и принеси, чем горло промочить можно. Вон там у Принца запасы есть... Самое время отомстить ему за мои яблочки!
Госпожа указала рукой налево, и, не смея возразить, я налево и пошла. Дом не имел отдельных комнат, представляя собой единое пространство, разделенное ширмами подобно хижине Хагалаз. И там, за одной из них, расписанной на манер драконьих фресок (кажется, то был портрет самого Принца, парящего над лесом), оказался целый склад.
Если чего-то в доме Совиного Принца и было так же много, как книг с фолиантами, так это вин. Какие только сосуды не хранились на его пыльных стеллажах! И дорогие бутыли из зеленого стекла, какое могли позволить себе лишь короли да знать, и глиняные кувшины из древности, и деревянные бочонки, и даже самые простые ритоны, чье горлышко было запаяно воском — так в погребе хранили домашние вина крестьяне. Каждый сосуд имел этикетку из кованого металла, похожую на брошь: «Солнечное пламя» — облепиха и белый виноград; «Слезы брошенной невесты» — гранат со сливой и черемухой; «Полуденная смерть» — груша, горькая полынь и лимонная мелисса.
Последняя бутыль, несмотря на свое мрачное название, выглядела весьма безобидно, наполненная весенне-желтым содержимым, которое слегка пузырилось у самого горлышка, будто успело забродить. Стоило мне задержать на нем взгляд, как Госпожа сказала:
— В последний раз мы пили его, когда праздновали победу над Керидвен. Неси сюда!
Я кивнула и, привстав на носочки, осторожно сняла бутыль с верхней полки двумя руками.
Последнее время мы с Солярисом только и делали, что шли куда-то. Шли, шли, снова шли... Этот поход казался нескончаемым, ведь сколько бы шагов мы не делали к нашей цели, ровно на столько же шагов эта цель упрямо отдалялась от нас. С каждым днем она становилась все более призрачной, неуловимой, как флер от можжевелового масла на коже высокородных господ. И если сначала во мне копилось разочарование, отчаяние и ужас, что этому никогда не будет конца, то теперь же все, что я чувствовала — это смирение. Потому я и села в кресло подле Волчьей Госпожи, когда Солярис по ее просьбе раздобыл нам медные кубки, откупорил когтем бутыль и наполнил их. Сам он пить наотрез отказался, но мне мешать не стал. Нуждающаяся в забвении, я приглушила свой кубок даже раньше Кочевника, подорвавшегося к нашему столу еще при первом намеке на запах спирта. На вкус оно оказалось вовсе не таким горьким, как было написано на этикетке. Скорее, оно было... сложным. Травянистое и раскрывающееся на языке постепенно — все начиналось с разъедающей кислоты, а заканчивалось карамелью и сливками.
Ах, если бы у смерти и впрямь был такой вкус, а не вкус крови...
— Не пей много. Ты давно не ела, — предупредил меня Солярис с подоконника, на который уселся, и забавы ради я демонстративно сделала еще глоток под его раздраженное «Тц-ц!».
Уже через полчаса дом, чужой и беспорядочный, наполнился жизнью. Или же, быть может, ожила я сама, быстро опьянев на голодный желудок, как и предупреждал Сол. Поблизости не было постели, но зато был гамак из древесной коры, подвешенный у окна за ветви, что торчали прямо из него вовнутрь дома. Я хотела забраться в него и уснуть мертвым сном, но уступила Тесее, которая, сиганув в гамак с разбега, тут же засмеялась
и раскинула руки, как крылья, раскачиваясь, пока брат ее ворчал и все еще прибирал разгром. Солярис же отправился на подмогу Мелихор, когда от печи, спрятанной за ширмой вместе с поставцом, потянуло гарью: она утрамбовала яблоки в чугунок, вспорола их когтями, проделав лунки, и насыпала туда такую щедрую горсть сахара, что то, плавясь, вытек на дно формы и мгновенно закипел.Периодически из-за ширмы выглядывала жемчужная макушка: Сол периодически совал голову в печку, чтобы проверить яблоки или сдобрить их молотыми специями, а затем выныривал обратно и потягивался, разминая спину. Это невольно напомнило мне, как я училась готовить для Соляриса черничные тарталетки и как он вздыхал, когда я принесла сырое тесто и ему пришлось самостоятельно допекать его на кухне. Он и раньше много ворчал, а иногда и вовсе сбегал от меня и моих затей, но все часы, которые мы проводили вместе, всегда были полны улыбок и веселья. Минуло столько лет, но я все еще благодарила Солярису за свое детство — лишь благодаря ему и Матти в нем было что-то помимо одиночества, горящих крестьян и крови. Но было ли что-то кроме этого в их собственных жизнях?..
Прогорклый запах жженного сахара сменился на карамельную сласть. Точно также моя нежность сменилась тоской, а гнев Волчьей Госпожи — милостью. Все это время она молча потягивала вино из своего кубка, прямо сквозь маску, в которой, очевидно, прятались тонкие прорези на уровне рта — иначе как еще она умудрялась пить, не роняя при этом на одежду ни капли? К тому времени огонь в камине уже согрел дом, и теперь ее выделанный плащ висел на спинке кресла. Хангерок под ним оказался даже проще, чем я думала, — не на золотых цепях, а на самой дешевой холщовой шнуровке, — старый и явно видавший лучшие дни, но чистый, без единого пятнышка.
Госпожа отставила кубок на подлокотник кресла и вдруг поманила меня пальцем.
— Вижу же, что просить о чем-то хочешь, — сказала она. — Еще там, в лесу хотела. Говори, пока я готова слушать.
— Госпожа, — Я тихонько подобралась к ней, косясь на ширму, за которой Солярис спорил с сестрой о том, будет ли вкуснее, если посыпать яблоки в довесок еще и солью. Только в такой момент, пока Сол не слышит, да еще и одурманенная вином я и могла решиться на заветную просьбу: — Хоть вы и говорите, что вы не божество, но все-таки лишь вам под силу сейд чужой своим сейдом разбивать. Есть одно проклятие...
— Ах, так вот оно что! Помощь тебе моя надобна. Что же, такого рода просьбы не новы для меня. Вот только...
— Что вы хотите взамен? — тут же поняла я.
— Ничего такого, о чем бы ты стала жалеть, — сказала Госпожа то же самое, что сказала однажды Хагалаз, соглашаясь снять с Соляриса ошейник. Очевидно, это было негласным принципом сейда, но, увы, другие вёльвы следовали ему нечасто. — Вот откроет тебе Совиный Принц свои секреты, за коими ты пришла сюда, вот победишь эту хмарь ненасытную, вернешь нам Кроличью Невесту, тогда и поговорим. Исполнение одной любой просьбы будет тебе наградой за исполнение божественной воли, кою ты уже и так возложила на себя.
Я откинулась на спинку кресла, обдумывая ее условия. В них не было ничего, что я бы и так не собиралась сделать, а значит...
— Я согласна. Вот только не мне эта награда нужна, — призналась я шепотом.
Госпожа глянула на меня с интересом, насколько этот интерес мог просачиваться сквозь резьбу в ее золотой маске. Затем она откинула назад голову под ее весом, развела в стороны усталые плечи и сказала так, будто знает, о чем идет речь:
— Разве? По-моему, это ты ко мне с просьбой обратилась, а не он. Но раз, говоришь, не твоя награда... Хорошо, я приду к нему, когда время настанет. Если оно настанет.
Радость зажглась в груди зыбкой, дрожащей искрой, и я шумно выдохнула, только тогда осознав, что до этого и не дышала вовсе. После всех расстройств, после всех испытаний и опасностей, я уже и не надеялась услышать нечто подобное. Потому не представляла, как сильно, оказывается, в этом нуждалась. Руки, озябшие и поцарапанные, налились силой, ноги вмиг перестали ныть, и прилив бодрости я испытала такой, что была готова прямо сейчас преодолеть весь континент еще раз.
Ради Соляриса. Я все сделаю ради Соляриса!