Кристальный пик

Он полностью соответствовал своему названию. Вместо грибов здесь из земли торчали гроздья острых сталактитов, похожие на копья; они же покрывали собою стволы деревьев прочными щитами и панцирями. На ветвях раскачивались листья такие же стекловидные, источающие то самое бирюзовое свечение, кое, как я думала, исходит от самой Госпожи. На ветру они совсем не колыхались, застывшие во времени и пространстве, и даже под прикосновением моих протянутых пальцев не сдвинулись ни на дюйм. Тем не менее, этот бесцветный лес был живее предыдущего: в верхушках кристальных деревьев птицы вили гнезда, а белки трещали в дуплах, раскалывая орехи.

Нигде поблизости не росло ни одного хоть мало-мальски яркого растения, а стеклянные листья, как я уже убедилась, сорвать было невозможно. Однако откуда-то ветер нес листья другие — золоченные, кленовой формы, стелящиеся перед Волчьей Госпожой узкой тропою. Она ни разу не коснулась голой земли — за секунду до того, как ее башмак встретился бы с ней, под ним оказывался очередной листок.

— Это правда та богиня, которую волчицей кличут?

— Не волчицей, а матерью волков!

— Разве это не одно и то же?

— Да тихо ты!

Мелихор с Кочевником гудели наперебой, умудрившись завязать спор даже в такой ответственный момент. Сама Волчья Госпожа сопровождала нас, существ из низменного мира, и, в отличие от них, я старалась лишний раз не выделяться. Все мысли как назло разбегались, забылись все давние желания, с которыми я молилась по ночам богам, кроме одного единственного...

«Я сделаю так, чтобы ты мог жить с ними, если того захочешь. Я сниму с тебя проклятие».

— Руби, — позвал меня Солярис тихо, будто прочел мои мысли. — Постой.

Я сама не заметила, как, завороженная Госпожой и теми дорогами, что она нам показывала, пошла за ней вперед остальных, никого не дождавшись. Лишь Дагаз умудрилась обогнать меня, толкнув плечом, и теперь крутилась у ног Госпожи, лепеча что-то о «потугах в навлечении недугов» и «Бродяжке, кою обязательно нужно проучить». Она обернулась, хищно сощурила глаза, когда Солярис почти нагнал нас троих и потянулся ко мне, чтобы взять за руку.

В следующую же секунду между нами щелкнула волчья пасть.

— Я не терплю нежностей, так что в доме совином намилуетесь! Тем более, сейчас мне поговорить с госпожой твоей надо, — сказала ему Госпожа, неожиданно остановившись тоже, и мне под ребра вдруг уперся ее рябиновый посох, которым она, как крюком, поддела меня и потянула к себе. — Женский то разговор. Поди лучше пригляди за побратимом своим и сестрицами, а то снова зло какое учинят ненароком. В этот раз прощать не стану.

Солярис славился упрямством, а не гонором. Он охотно уступал высокородным господам, лишь бы не встревать с ними в затяжной спор, а коль до того доходило, то мастерски убивал их интерес к себе парой-тройкой неоднозначных фраз. Сейчас же, перед божеством, Сол не стал чваниться и подавно. Только уважительно кивнул, что было ему несвойственно, обменялся со мною более-менее теплым взглядом (по его собственным меркам) и отступил назад, оставшись дожидаться Мелихор, Кочевника и Тесею, сильно от нас отставших.

Рябиновый посох Госпожи надавил сильнее, и я покорилась ей тоже, пойдя рядом ровным шагом. Неужто она наконец-то сменила гнев на милость? Почему? Дагаз, наблюдающей за нами из-за холки волчицы, явно задалась тем же вопросом, недовольная. Она плюнула мне в ноги и убежала вперед вместе со своим вороном, будто обиделась на Госпожу за то, что та предпочтение в беседе мне отдала, а не ей.

— Черепа вовсе не нужны, чтобы аметистовый сад дорогу странникам открыл. Выдумка это ее, забава детская, — призналась Волчья Госпожа в какой-то момент, когда мы шли под кристальными сводами деревьев, цепляющихся друг за друга в тесноте и образующих туннель. Я робко глянула на ее золотую маску, пытаясь понять, о ком Госпожа говорит, пока она сама не выставила вперед посох и не указала навершием на Дагаз, прыгающую по кочкам впереди. — Умом она слаба. Потому я в сиде ее и оставила, у себя под боком. Приглядываю, чтоб не заигралась. Сложно с ней, но дщерь есть дщерь. Не отказываться же мне от неё, коль она такая получилась.

Я промолчала, удивленная этим откровением, и снова оглянулась себе за спину, туда, где шествовал Солярис, не сводящий с наших спин горящих глаз. Значит, он правду говорил: что Хагалаз, что Дагаз — вестницы Волчьей Госпожи... Сколько же им обеим лет? И насколько мастерски они владеют сейдом? Теперь понятно, отчего же именно к Дагаз шли обучаться и принцы, и драконы — только такая и могла пробудить сейд даже в существе, чья природа подобное не признавала.

— Вы ее дщерью зовете, — Я нашла в себе смелость заговорить не сразу, но, когда сделала это, Госпожа повернулась ко мне с любопытством. — Она правда ваша дочь? Как и двадцать три другие вёльвы? Просто... Люди верят, что у вас лишь одни дети есть — волки лесные, вскормленные вашим грудным молоком.

— Правду люди говорят, — кивнула Госпожа. — Те, кого я дщерями зову, не дщери мне вовсе. Из земли и природы они появились, а не из меня. Хагалаз, которая так рассказывать о тебе любит, создана из леса, который вы Рубиновым ныне зовете. А Дагаз... Ох, не следовало мне в болота жизнь вдыхать! Как привыкла она все в себя затягивать, будучи трясиной, так в себя все тянет и имея плоть. Иных детей у меня нет. Таков мой алог.

— Алог?

На Кристальном пике пахло зефиром, словно где-то горел огонь, над которым он плавился, и дикой мятой, какая росла в горах Керидвена и которую везли торговцы пачками, ибо с ней не было чая душистее и вкуснее. Этот дивный аромат портил лишь мускус — не мягкий и не солодовый, как у Сола, а душный и животный, сидящий на шерсти волчицы. Таким же мускусом пахло и от самой Госпожи, погрузившую пальцы в густую шерсть своей волчицы, бредущую рядом. Те были исписаны хной на костяшках, как кольцами, а сами ногти оказались сточенными почти под корень, но с забившейся по краям травой, как если бы Госпожа растирала в руках живые травы, прежде чем снизойти до нас.

— Мои дети — волки лесные, вскормленные моим грудным молоком, — повторила она слово в слово. — Но мало кто из смертных задумывается, откуда же взяться такому количеству молока. Чтобы оно появилось, дитя в чреве носить нужно... Носить и родить. Или потерять, — И, замолчав, Госпожа снова пропустила шерсть между пальцами. Я поняла слишком поздно: этот жест успокаивает ее и не дает звону, прорезающемуся в ее голосе, обратиться плачем. — Алог — проклятие сида, произнесенное другим сидом.

— Таково было ваше наказание за помощь людям?! — поняла я с ужасом. — А Совиный Принц, Кроличья Невеста, Медвежий Страж... Они что... Тоже прокляты?

Госпожа замолчала на какое-то время, видимо, размышляя, стоит мне рассказывать или нет. В конце концов она махнула рукой, — буквально, отпустив свою волчицу вперед догонять Дагаз, вскарабкавшуюся куда-то на деревья, — и принялась перечислять:

— Мой алог — детей не иметь, щенками довольствоваться да смотреть, как другие женщины зачинают, чтобы только тоской изводиться. Алогом Невесты была вечная юность, повзрослеть она не могла, сколько веков бы ни минуло. Медвежий Страж обязан шкуру носить и пищу иную вкушать не может, кроме мяса сырого, потому и от последователей своих того же просит. А Совиный Принц...

— Что он? Какой у него алог? — поторопила Госпожу я, не удержав в узде любопытство.

— Язык не повернется алогом это назвать, ибо ему что дар, что проклятье — он всему рад! Крыльями его наградили, потому что думали, что он уродства не вынесет. А дурень этот лишь сильнее возгордился! Никакие наказания ему ни по чем. Все беды, как с гуся вода. Вот, что непомерная любовь к себе делает!

— А то, что он стихами извечно говорит? Это тоже часть алога?

— Нет, это потому что он выскочка хвастливый.