Кристальный пик

— Еще не все, — сказала я и услышала разочарованный вздох Дагаз, с которым она взмахнула рукой, призывая посох самостоятельно подняться с травы и лечь в ее костлявые пальцы. Вот только он, как и сейд, был абсолютно бесполезен сейчас, покуда жизнь ворона по-прежнему находилась в моих руках. Прекрасно зная это, я демонстративно погладила птицу по сгорбленной спине между белых крыльев и решительно заявила: — Проведи нас к Кристальному Пику, и верну я тебе твоего драгоценного Хозяина. А до тех пор он побудет у меня. Ты же не против провести немного времени в светской компании, правда, птичка?

Птица не колыхнулась, будто решила, что если притворится мертвой, то я брошу ее и отстану. Только золотые глаза с маленькими расширенными зрачками вращались, внимательно следя за каждым моим движением. Наощупь тельце ворона напоминало камень, до того напряженным он был, пока я не погладила его еще раз и не прижала к себе, на этот раз уже полюбовно, в качестве обещания.

— Извини, — прошептала я ворону, когда мы все выдвинулись во главе с покорившейся Дагаз вперед. — Так нужно. Я не причиню тебе вреда.

Солярис, зашагавший рядом, хмыкнул, будто бы я несмешно пошутила. Наверное, он знал, что мне ни за что не хватило бы духу придушить ворона, как я грозилась сделать это Дагаз. Ведь пускай характер у него и был скверный, — судя по тому, что на моих ладонях алели полосы от когтей, — он не заслуживал смерти. А я уж точно была не той, кто мог бы принести ее кому-либо, кроме Красного тумана.

— Как тебе удалось приручить ее? — спросил Солярис тихо, придерживая меня под локоть, чтобы я не оступилась в темноте. Пускай та больше не лишала зрения, сейд Дагаз, — или же ее умение находить с садом общий язык, как его находила с Рубиновым лесом Хагалаз, — все еще освещал его недостаточно. Однако я все равно заметила, куда Сол смотрит — на шерстяную нить, обвитую вокруг птицы поводком. Очевидно, в плену у деревьев он прекрасно лицезрел все, что происходило со мной и Тесеей внизу.

— Не знаю, — ответила я. — Не думаю, что я к этому вообще причастна. Она как-то сама...

— Не она сама и не ты, а Разрушительный град, чтоб ее Дикий драл! — донеслись до нас с Солом проклятия Дагаз, и мы подняли головы, чтобы увидеть, с какой ненавистью в черных глазах она косится на мою нить через плечо. Собрав во рту слюну, она сплюнула ее нам под ноги с характерным звуком и ускорила шаг. Ей настолько не терпелось поскорее довести нас до цели, забрать свою птицу и распрощаться, что это были первые и последние слова, которые вечно зубоскалящая Дагаз произнесла с тех пор, как я ее «пленила».

Так, в тишине, нарушаемой иногда лишь привычным ворчанием Кочевника, несущем наши тыквенные огни, прихваченные на всякий случай, мы преодолели еще несколько лиг. А сад все не редел и не заканчивался... Тянулся и вдаль, и вширь, будто бесконечный, как жизнь богов, которые были похоронены в его истоках. Мой любопытный взгляд то и дело падал на клумбы аметистовых цветов, которых становилось все больше и больше вокруг с каждым часом. Они следовали за нами, поворачивались, провожая взглядами павших и нерожденных, от которых свербело в затылке и между лопаток. Вскоре земля под нами начала вздыматься, образуя холм, и по мере того, как мы всходили на него, в саду становилось светлее. Только свет этот не был ни солнечным, ни звездным — он был холодным и голубым, как талый лед.

И вместе с этим светом, идущим откуда-то из-за деревьев, к нам пришел вой.

— Тесея!

Кочевник побросал все тыквы и кинулся к сестре, схватившейся за голову и повалившейся на тропу ничком. Нить на моем мизинце снова зашевелилась, но не сжалась, как прежде, а наоборот ослабла. В следующую же секунду, учуяв это, встрепенулся ворон, пытаясь ускользнуть. Смиловавшись, я разжала пальцы и выпустила его в распростертые объятия Дагаз, которая тут же отбежала от нас на безопасное расстояние и, оказавшись еще выше на склоне, загоготала.

— Говорила же, что она идет! — завела та свою безумную песнь по новой, но в этот раз говорила она вовсе не с нами. — Только такая пройдоха и могла посметь тыквы ваши себе присвоить! Накажите ее, Бродяжку, накажите!

Ледяной свет потускнел, заслоненный фигурой воющей волчицы, вышедшей из чащи. А затем рядом с ней показалась женщина в волчьей маске из червонного золота.

8. Волчья стая в совином доме

«Сколько творцов, столько и богов». Эту пословицу слышал каждый житель Круга, хотя бы раз бывавший в неметоне на песнопениях вёльв, ведь расписывать неметоны божественными портретами могли сразу два, а то и три живописца одновременно. Так, Волчья Госпожа, бывало, изображалась на одной стене девой, а на другой — старухой; седовласой и рыжей; в белоснежных шкурах и в доспехах. Иногда фигура у нее была худой и острой, как рыболовный крючок, а иногда она имела тело круглое как луна, через которую неустанно взирала на земную твердь одним глазом. Волчья Госпожа была воплощением всего женского и запретного, потому она могла быть какой угодно, за исключением двух вещей — волков, окружавших ее, и такой же волчьей золотой маски. Ни то, ни другое художники не имели смелости изменить, ибо волки — дети ее, а маска — единственный лик, который смертные заслуживают видеть.

Сейчас же, глядя на Волчью Госпожу воочию, возвышающуюся над нами с пологого холма, я понимала, как далеки были людские творцы от истины, и что как бы ни стремились они воплотить ее божественность в холст или камень, все, как один, были обречены на провал. Потому что госпожа не была ни девой, ни старухой — она была женщиной зрелой, в том самом возрасте, когда детей уже не на руках нянчишь, а на коленках. Она не была ни рыжей, ни седой, а скорее что-то между, когда мудрость оседает на корнях снегом, но к кончикам еще вьется дикий огонь. И ни шкуры, ни доспехи Госпожа не носила тоже — только плащ из добротной овчиной шерсти, выкрашенный минералами в цвет тех сумерек, что вились над верхушками фиалковых деревьев. Из-под него выглядывала одежда хорошо сшитая, но тоже самых простых покровов, без всяких излишеств вроде тех самоцветов и бисера, кои всегда увенчивали одежду мою. Фибулы и ремни объединяли хангерок с юбкой и сыромятными штанами под ней в единый многослойный костюм, одновременно и женский, и мужской. Такой же «половинчатой» была прическа Волчьей Госпожи, — выбритые виски и длинные косы с осколками жемчуга в них, — и даже ее голос, легко разгоняющийся с хриплого шепота до воя такого же гулкого, какой был у ее волчицы.

— Кто вы? — спросила она, когда ее рука легла волчице на оскаленную пасть, и вой тотчас же утих. — Что делаете здесь, в моих садах? Кем посланы и с какой целью?

Кочевник подхватил бессознательную Тесею на руки и отпрянул назад, Мелихор и Солярису за спину, пряча ее от пытливого взора, который чувствовался даже сквозь непроницаемую маску из злата. Точно так же чувствовался и колючий мороз, исходящий от Госпожи — он напоминал, что ее прозвали не только Матерью сейда, но и Матерью холодов. Она будто вела за собой зиму точно так же, как вела и волков, чьи глаза вдруг засветились в темноте между деревьями со всех сторон. Ни морд, ни тел, ни хвостов видно не было — только горящие взгляды, которые моргнули и снова потухли, стоило Госпоже сделать шаг вниз со склона.

— Так и будете молчать? Речь человечью позабыли? Или вам любо, когда с вас не словом спрашивают, а силой?

— Отвечайте Госпоже, поганки! — подхватила Дагаз, лелея своего спасенного ворона на руках, как дитя.

Я наконец-то справилась с оцепенением и вдруг обнаружила, что никто из нас пятерых действительно так до сих пор и не сказал Волчьей Госпоже ни слова. Даже Солярис, чья неприязнь к самой сути эмоций была прославлена ровно настолько же, насколько и его драконья суть, не шевелился. Зато лицо его стало непривычно подвижным и выразительным: губы разомкнулись, брови взметнулись вверх, ресницы задрожали. Мелихор, схватившая Сола под локоть, выглядела не менее потрясенной. Вряд ли она была знакома с людскими богами настолько тесно, чтобы признать Госпожу с первого взгляда, но принять ее за простую вёльву и уж тем более за обычную женщину было невозможно. И ее маска, и она сама светились великолепием. Перед ней хотелось кланяться, опустившись на колени.

И я опустилась, сев пред ней прямо в траву и низко склонив голову.

— Волчья Госпожа, сейдом и женским началом повелевающая, мы виновны пред тобой, что чертог твой преступили, о том не ведая. Перед тобой склоняет голову Рубин из рода Дейрдре, хозяйка Круга, дочь Оникса Завоевателя, королева девяти...

— Зачем тыквы мои срубили? — спросила Волчья Госпожа, не дослушав.

И указала посохом, который все это время висел у нее за плечом на сыромятном ремне, — тоже рябиновый, как у Дагаз, но без черепа, а с самым обычным круглым навершием, — на кучу тыкв. Те побросал Кочевник ради Тесеи, проломленные и затушенные.