Кровь боярина Кучки
Шрифт:
– Ха!
– принялся в свою очередь за его спину Чекман.
– Я тебе уже говорил: черниговские князья люди, что ли?
Сидя в приличном одеянии за столом и блаженно насыщаясь, Род продолжал с любопытством слушать своего друга. Сколько разительных перемен происходило вокруг, пока он в одиночестве путешествовал из Москова в Киев!
– Вчера Улеб вернулся по государеву изволу подымать мстителей на Давыдовичей с Ольговичем, - морщился от предстоящих невзгод Чекман.
– Столицей правит сейчас оставленный великим князем брат по Владимир Мстиславич. То-то государев сын Мстислав злобится!
– Почему злобится?
– не понимал Род.
– Племянник на дядю?
– Ха! Тёмный ты, человек лесной!
– потрепал
Стало быть, великокняжьему сыну он вовсе не стрый [360] , а мачешич. Тот так его и зовёт.
– Из-за этого нелюбье у них?
– удивился Род.
– Возрастом они почти схожи, вот и состязаются, - пояснил Чекман.
– Да и характеры разные. Мстислав Изяславич храбр и прям, а Владимир Мстиславич хи-и-итрый оглядень!
[360] СТРЫЙ - дядя.
– А, мне-то что до них?
– отмахнулся Род.
– В Киеве жизненные пути колдобисты, - предупредил княжич.
– Новику надо знать, где вернее поставить ногу. А не то у-у-ух!
– ив пору б!
Ветер неожиданно распахнул слабые оконные створки и принёс густой звук: «Ум! Ум! Ум! Ум! Ум!..»
Берендей вскочил. Вслед за ним встал из-за стола Род.
– Сполох?.. Где-то загорелось?.. Ох, беда!
– испугался юный лесовик.
– Вечный колокол [361] !
– сразу определил Чекман.
– На торгу перед княжьим дворцом собирают вече.
[361] ВЕЧНЫЙ КОЛОКОЛ - сзывающий на вече.
– Не бывал на вече никогда, - признался Род.
– В Новгороде созывалось не однажды, да наставник Богомил не отпускал меня.
– А желаешь, съездим, - предложил Чекман, - Да чур держать себя в узде!
– поднял он палец, - При общем возбуянии быть кротку, понял, дорогой? Ни ты, ни я - не вечники [362] . Ты пришлый, я берендей, вразумел?
Сын Кондувдея лично вывел из конюшни вороного жеребца с игреней кобылой.
– Узнаёшь?
Кобылица вежливо взяла с ладони Рода горстку соли, шумно зажевала, улыбнувшись всаднику знакомым оком: сколько лет, мол, сколько зим!..
[362] ВЕЧНИК - гражданин с решающим голосом на вече.
– Катаноша!
– шепнул Род, припав щекой к дрожащей шее, запустив пальцы в густую гриву.
Кликуны уже заголосили почти на каждой улице. Вечный колокол толпил народ. Только что кутившие, кузнечившие, торговавшие спешили вечевать на сходбище.
– Ах, нам не пристало быть толпыгами [363] , - придержал коня Чекман.
Не спешиваясь, они стали на приличном расстоянии от свежесбитого помоста, некрашеного, обтянутого дешёвой крашениной. Нестерпимо яркий златик солнца плавился в зените. Резали глаза слепящим блеском многочисленные купола святой Софии. Чекмана с Родом отделяло от помоста море растревоженных голов. Зоркий лесовик отлично видел знаменитых граждан Киева, взошедших на помост.
[363] ТОЛПЫГА - лезущий в толпу.
– Вон Лазарь, нынешний наш тысяцкий, - показывал Чекман.
– А вон митрополит, а рядом с ним Улеб. Сейчас он будет говорить. А в сторонке государев брат Владимир…
Сановный сухожилистый жердяй с узенькой бородкой охватил
площадь гулким голосом:– Великий князь целует своего брата, - он поцеловал Владимира, - Лазаря, - приложился к тысяцкому, - и всех граждан киевских, а митрополиту кланяется!
– Поклонился владыке.
– Какой день нынче?
– спросил мужской голос рядом с Катаношей.
– Ныне девятнадцатое вресеня, пяток, - ответила ему тётка в чёрной понке.
– Вторник да пяток - лёгкие дни, - заключил мужик.
– Кто дела начинает в пятницу, у того они будут пятиться, - сурово заметила знательница примет.
Тем временем боярин Улеб с помоста продолжал речь:
– Так вещает Изяслав: князья черниговские и сын Всеволодов, сын сестры моей, облаготворённый мною, забыв святость крестного целования, тайно согласились с Ольговичем и Гюргием Суздальским. Они думали лишить меня жизни или свободы, Бог сохранил вашего князя. Теперь, братья-киевляне, исполните обет свой: идите со мною на врагов Мономахова роду. Вооружайтесь от мала до велика. Конные на конях, пешие в ладиях да спешат к Чернигову! Вероломные надеялись, убив меня, истребить и вас. Но с нами Бог и вся правда его!
– При этих словах Улеб воздел руки к небу.
Толпа на площади взволновалась закипевшей кашей в большом котле. Люди подпрыгивали, вскидывали руки, орущие пузыри голов поднимались и опускались. Одни и те же возгласы повторялись на разные лады:
– Ради, что Бог сохранил нам князя от большой беды!
– Идём, княже, за тебя и с детьми!
На помост вскарабкался мускулистый детина в стёртой безрукавной поддевке, шваркнул картузом об пол и заорал:
– По князе-то мы своём пойдём с радостию. А прежде надобно вот о чём промыслить…
Чекман сказал на ухо своему нездешнему другу:
– Запомни этого: дурной малый! Преданный человек Улеба. Не головой дурен, сердцем. Зовут его Кондратей Шорох.
– Вспомните, - орал Кондратей, размахивая волосатыми большими руками, слишком длинными для сермяжных рукавов напяленной под поддёвку рубахи, - осьмидесяти лет не минуло, вспомните! При Изяславе Ярославиче глупые люди выпустили из заточения злеца Всеслава и поставили себе князем. Сколько бед принёс киевлянам этот полочанин Всеслав! Осьмидесяти лет разве мало, чтобы запомнить? А ныне Игорь Ольгович, враг нашего князя и наш, давно уж не в заточении, а в Федоровском монастыре. Вы все уйдёте к Чернигову и с детьми, а его так оставите? Сколько новых бед будет Киеву! Нет, сперва умертвим первого Ольговича, а тогда пойдём накачать второго Ольговича и черниговских!
– Да умрёт Игорь!
– крикнул неподалёку от Чекмана с Родом надрывный голос.
– Это же лавочник Гришка Губан, - углядел крикуна берендейский княжич.
– Этот не станет задарма горло драть.
– Смерть! Смерть!
– раздалось с другой стороны.
– Этот-то чего?
– удивился Чекман.
– Он не вечник.
– Да умрёт Игорь! Смерть Игорю!
– рвались крики из толпы.
И Чекман узнавал в ближних горлопанах то Фильку-шапошника, то Федотку Ореха, портного.
– Наймит?.. Тоже наймит?
– всякий раз при этом спрашивал Род. И смутно вспоминал рассказ вестоноши Олдана о событиях годичной давности, когда Игорь Ольгович, преданный своими боярами, не сумел защитить великокняжеского стола и оказался в заточниках. Кажется, среди этих предателей-бояр был Улеб.
– Я ж тебе говорил: ба-а-альшой хитрец!
– подтвердил Чекман предположения друга.
А толпа уже поползла змеёй к Федоровскому монастырю. Люди озверевали.
– Изяслав не хочет убийства! Игоря накрепко стерегут!
– кричал с помоста Владимир, великокняжеский брат и наместник в Киеве.
– Идите лучше помогать Изяславу, как он велел…
Примерно то же кричали митрополит Клим, тысяцкий Лазарь, Владимиров боярин Рагуйло. Их не слушали. Кто-то, перекрывая общий шум мощным басом, возопил, обращаясь к вельможам: