Кровь в его жилах

— И все же они в чем-то правы. Я должна была…

Он жестко оборвал её:

— У вас сейчас есть реальная власть? Вы можете кому-то приказать, и ваш приказ выполнят?

— Вы? — она чуть подалась назад, вглядываясь в его сейчас полностью затянутые тьмой глаза. Он скривился, опять прижимая к себе:

— Увы! Вы правильно сказали утром, что меня вы даже уволить не можете. Я служу Соколову. Он прикажет вас поддержать — опричнина вас поддержит. Прикажет оставить в одиночестве — вы останетесь одна. Вам не на кого опереться и некому приказывать. Так почему вы сейчас так переживаете из-за отвратительных слов Дальногорского?

— Потому что он прав…

— Он неправ! — его горячее дыхание обжигало висок Светланы. — Он-то власть не терял. Он не терял семью, влияние, деньги, друзей, дом… У него все это осталось после Катькиной истерики. Только это не спасло Россию. А ваше появление почему-то чудесным образом спасло бы! Вы сейчас в центре громадного заговора против существующей власти — вы же правильно вашего «спасителя» Романа Анатольевича Шолохова назвали заговорщиком. Отступят сейчас Соколов и Шолохов в тень — вас будет ждать тюрьма за свержение власти. Революционерка императорской крови… Это же надо! Поймите, им сейчас просто удобно вас сломать, убедить, что все беды из-за вас и вашего своеволия, вашего нежелания сидеть на троне и разгребать трудности, с которыми они за десять лет не справились. Им выгодно, чтобы вы сломались и были послушны, как марионетка. Ничуть не удивлюсь, если скоро детей привлекут для манипуляций вами.

Светлана угрюмо напомнила ему:

— Дети уже были… — Она попыталась отстраниться, но у неё ничего не вышло — Калина был крепкий и упрямый.

— Муратово? Оно не прозвучало на всю страну. И вас там не в чем обвинить.

Она попыталась вырваться из кольца его рук, и Калина все же сдался — отпустил её, тут же заглядывая ей в глаза:

— Елизавета Павловна, вы только не обижайтесь на мои слова. Я помню, что говорил в управе. Я говорил, что вы не одна. У вас есть Громов, Волков-младший, Рокотов, Кошка… Я — пока мне прямым однозначным приказом не запретят вам помогать. И даже тогда я буду стараться вам помочь. Хотя бы исподтишка. Но в глобальном смысле — вы одна, вам не на кого опереться, если вас предадут Соколов и Шолохов… Не берите на себя чужие грехи. Гордыня — тоже грех. Вы не отвечаете за всю страну. Вы отвечаете за тот маленький кусочек мира, который возле вас. И не ведитесь на грубые провокации. А сейчас лучше подумайте: куда вас сейчас? Домой, может? Где вам легче дышится? В управу я бы не советовал. Там ваша змейка-Дальногорская во всю властвует…

— Я…

Он тут же засыпал её предложениями:

— «Доминик»? Или какая другая кондитерская? Ресторан? Вы же не обедали до сих пор… Трактир? Универсальный магазин? Где вам проще забыться и отвлечься?

— В храм… — прошептала она.

Она не думала, что Алексей её поймет — понял. Чуть дернул в сторону — вывалились они где-то на крутом берегу закованной в лед речки в черных глазках многочисленных полыней. Молчаливый лес тонкой полоской шел вдоль берега. За ним открывалось странное, не заросшее деревцами поле. Только деревянная церковка и стояла там черная, потемневшая от времени, одинокая и явно заброшенная, судя по чуть покосившемуся кресту на маковке, как слезе по земле и людям…

И ни одного дома, покуда хватало глаз. Везде белая, целомудренно чистая пелена снега. Ни единого человеческого следа. Даже воздух пьяняще чист — без примеси дыма, и так же обжигающе холоден.

Калина уверенно пошел первым, прокладывая дорогу в сугробах и зачем-то поясняя:

— Я родился тут… Точнее не тут — никто из нас прошлую жизнь не помнит. Тут меня нашли на перекрестке у кладбища. Хуже места не придумать, но отец забрал меня — рука не дрогнула. Тут хорошие, чистые места, хоть и заброшенные.

Светлана не сдержала любопытства — она понимала, что это место сокровенное для Калины, но не хотел бы поделиться им — не привел бы сюда:

— А что тут случилось?

Парень оглянулся на неё и упорно зашагал дальше. Снег скрипел под его ногами. Светлана не спешила идти за Калиной — сугробы были высокими, почти по колено. Упасть, неправильно поставив ногу, можно было запросто.

— Пожар. Мне было восемь лет, когда он случился. Вся деревня выгорела, а церковь уцелела — в ней люди укрылись от бушевавшего пламени. Отец погиб, своими молитвами защищая её и людей.

— Тебя обвинили в пожаре?

Калина снова обернулся и крайне серьезно посмотрел на неё:

— Не только обвинили — прямо в пламя кинули, как жертву. Отец успел поймать и защитить. Он был очень хороший, терпеливый, сильный, добрый… Я вот думаю, если он ради меня шагнул в пламя, то и я не так уж и плох? Как вы думаете, Елизавета Павловна?

Сейчас шутить о переизбытке ехидства в его характере не хотелось. Светлана очень серьезно сказала:

— Вы хороший человек, Алексей. Даже не сомневайтесь.

Он наклонил голову на бок:

— Вы Соколова этим просто убили.

— Чем?

Он поймал руку Светланы и кромежем утянул её на чуть просевшее крыльцо церкви:

— Тем, что назвали нас людьми. — В ответе удивленной Светланы он не нуждался. Калина закрыл глаза и вдохнул свежий воздух полной грудью: — хорошо-то как!

В воздухе до сих пор текли ручейки благости — больше двадцати лет прошло, как место забросили, а вера отца Калины до сих пор тут чувствовалась. Она текла через сердце, даря тепло и успокоение. Здесь даже дышалось легко.

Светлана посмотрела на раскрасневшегося на морозе Калину — ему должно быть больно тут. Благость тяжело переносится нечистью.

— Не больно?

— Так есть за что наказывать-то… Чё уж там. Всегда есть за что пожурить. За гордыню, за вырвавшееся нехорошее слово, за ехидство ненужное… Всегда есть за что пожурить.

— Отец вас…

— Никогда не наказывал. Я же сказал: он добрый был. Я как-то на Рождество не удержался до первой звезды… Стол уже накрыли, пахло так одуряюще вкусно! А еще треклятые сливы подали на стол! Зима. Снега. Мороз. Мы ждем звезду, а на столе лето! Сизыми вкусными, сочными бочками оно так и соблазняло меня. Не удержался — утянул одну сливу. Потом стыдно, конечно, было.

Светлана вспомнила, как в детстве ей читали притчу об украденной сливе и её косточке:

— Отец сказал, что вы умрете через день, потому что косточки ядовиты?

У Калины вытянулось лицо:

— А вам так говорили?

Светлана улыбнулась на миг:

— Я-то слив не воровала! Это притча такая есть.

— Отец никого тогда не пожурил. Просто сам отказался от своей сливы, а я в результате получил две. Было вкусно, но как-то нечестно… Больше никогда не воровал. Отучило махом. Так что зря вы на благость и её боль наговариваете — всегда есть за что пожурить. Просто надо быть честным с самим собой и принимать это как должное.

Он с трудом открыл заметенную снегом дверь, откуда-то из кромежа достал горящую свечу и отошел в сторону:

— Прошу… Надеюсь, отсутствие образов вас не смутит.

Светлану не смутило. Главное, что тяжелая, теплая, словно отцова ладонь прошлась по голове, утешая, стоило ей ступить в сумрак церкви. Люди приходили на эту землю, люди покидали её, а их вера оставалась и давала силы и утешение другим, кому, как Светлане, не хватало собственной веры.

Она в дрожащий на сквозняке огонек прошептала молитву и поставила свечу догорать на подоконнике. На сердце по-прежнему была тяжесть, зато глядя на свечу, она нашла ответ на вопрос о всепролазности змея. Она все же поняла, что отличает больницу и храм. В больничной палате нет живого огня. Он есть дома — в любой печи. Он есть в храме — в свечах и лампадках. Но живого пламени нет в палатах.