Круговорот благих намерений

– Не беспокойся за меня, – все еще улыбаясь, сказала Жанна, – я справлюсь.

– После предложения всех пытать, я больше беспокоюсь за пленных, чем за тебя, – заметил Валера, вставая.

– Не надо полиции, – вдруг прозвучал усталый старческий голос, и они оба вздрогнули, так как совсем забыли про хозяина дома. – Это я их впустил.

Дневник

Воспоминания Петра Петровича Проханова

Москва 2002 год

Кто ты, Бром?

Когда они всей семьей зашли в новый дом, построенный по личным чертежам Петра, то он как хозяин нового жилища вдохнул этот воздух и даже закачался от удовольствия. Вот здесь они и будут жить своей большой семьей, весело, дружно и счастливо.

Конечно, Петр изменился и стал другим за последние пять лет. В свои тридцать восемь он чувствовал себя Доном Корлеоне. Богатым, влиятельным мужчиной, перед которым поклонялись все его дети. Держать их под контролем было все труднее, но у него сейчас, кроме авторитета, была власть денег, да и что там скрывать, грубая сила охранников, которыми управлял Петр и которых побаивались и дети, и Ритка.

Вот кто совсем зачах, так это она. После того дня в больнице, который изменил всю их жизнь, Ритка совсем сдала. Она, тридцати восьмилетняя женщина, превратилась в старуху. Перестала краситься и наряжаться, хотя именно сейчас на это и появились деньги. Даже скукожилась, как бабулька, и все чаще смотрела в пустоту пристальным, печальным взглядом. Обострилось это состояние, когда Петр запретил ей работать, но это были только меры предосторожности.

Если быть предельно честными, с того самого дня изменились все. Тарик перестал быть веселым Буратино и все чаще стал напиваться. Сейчас ему было уже почти двадцать два года, но он не был молодым человеком. На вид это был сорокалетний мужик со шрамом на лице, который пока отказывались оперировать лучшие пластические хирурги России, а также с огромным шрамом на сердце – вот его, скорее всего, не убрать уже никогда в жизни.

Петр узнавал в зарубежных клиниках об операции и даже почти договорился, но Тарик уже ничего не хотел. Единственное, что могло оторвать его от бутылки, это Снегурочка. Она поступила в театральный институт на эстрадно-джазовый вокал и частенько пела дома. Буратино иногда с жадностью, а иногда с завистью наблюдал за старшей сестрой, бубня себе под нос: «Не я, так хоть ты на сцену попадешь».

После того дня пять лет назад изменилась и Царица. Она и так всегда была защитницей Воеводы, но тут она слово бы ощутила приближающийся ужас и вцепилась в бедного Руслана своей неуемной хваткой. Ей двадцать один, ему двадцать, и они уже давно целуются по углам, думая, что папа Петя этого не видит, но он все видит, и он не против. Они чужие друг другу люди, по случайному стечению обстоятельств живущие под одной крышей в одной семье. Жалко, что Тамара однажды поймет, что ошиблась и страх за близкого человека приняла за любовь, но, возможно, папа Петя ошибается, и все будет у них хорошо.

Модест тоже изменился, но, как казалось Петру, в лучшую сторону. Пятнадцатилетний мальчишка теперь был сильным и накаченным красавцем. После того случая, осмыслив случившееся, он пошел в качалку и усиленно работал над силой мышц, поняв раз и навсегда, что главное в жизни не доброта и любовь к животным, а сила и умение побеждать. По крайней мере, Петр пытался ему это внушить.

Петр зашел в свою спальню и, как был, в пальто и ботинках, так и рухнул на огромную кровать.

Как-то все навалилось – и эти воспоминания о том дне, вдруг, преодолев все поставленные Петром барьеры, ворвались в его мысли. Возможно, потому что этот дом был символом того дня, его продолжением.

Закрыв глаза, Петр словно в сон, погрузился в тот зимний день 1996 года.

– Пожалуйста, – Ритка стояла перед Петром на коленях и просила, просила, просила, не давая даже вставить слово, – пожалей Модеста, прошу тебя. Только об этом прошу.

Они, уже все одетые и заряженные на победу, стояли в дверях, и лишь Ритка, заплаканная и нечесаная, как сумасшедшая повторяла одно и то же:

– Пожалуйста, пожалей Модеста!

– Мамочка, – не выдержав ее истерики и видя, что Петр еле сдерживается, чтоб не наорать на Ритку, Модест погладил ее по голове, – иди приготовь нам вкусный пирог, как ты любишь, ну тот, с яблоками. Я должен, понимаешь, должен помочь. Мы семья, мы вместе должны быть, как мушкетеры, один за всех и все за одного. Ты не беспокойся, пожалуйста, смотри, как я нарядился.

На этих словах мальчишка покрутился, демонстрируя свой камуфляж под маленького ребенка.

– Меня не узнать, ведь правда? – сказал он радостно. – А я еще немного коленки согну и спину, смотри, я всего на семь лет выгляжу.

– Сыночка, – произнесла Ритка и стала целовать его в обе щеки, – прости меня, сыночка, это я во всем виновата, прости меня! – уже с надрывом кричала она.

Тарик как самый взрослый оторвал Модеста от матери, и они вышли из дома, закрыв ту на ключ.

У дома разделились на две группы, чтоб не привлекать внимание, и стали про себя петь песню, их теперь семейную песню, про Новый год: «Праздник зимний к нам идет…» Так придумала Царица, чтоб как-то понимать, когда кому вступать и куда. Часы, как ни прискорбно, были не у всех, да и малышня могла запутаться, а тут все понятно.

Подошли к клинике с разных сторон, пропев песню три раза. Отдышались и, как договорились, опять начали петь с начала.

Камера была одна на входе, так что надо было просто зайти с другой стороны. Тарик ночью ходил, смотрел дырки в заборе, хотел выбить штакетину, но оказалось, что за мусорными баками отсутствуют целых три. Чтоб их не отремонтировали до нужного времени, он аккуратно приставил доски к забору, закрыв нужный им проход.

Вот первая группа в составе Тарика, Царицы и Петра прошли на территорию. Клинику окружал небольшой парк. Летом здесь гуляли посетители, но сейчас, зимой, в восемь вечера аллеи пустовали и казались пугающими. Вход в кухню, куда им нужно было попасть вначале, был со стороны парка. Лампочка над крыльцом оказалась разбита, потому что стоял кромешный мрак, но Царица шла очень уверенно. Открутив решетку над козырьком, они подсадили туда Тарика.

– Ползи по нарисованному мной плану, – наставляла его Царица. – Я вернусь за тобой, как только впущу Петра. Ну все, давай.

Петр очень тихо, почти про себя пел песню и считал, сколько раз уже пропел. Сейчас он первый раз увидел, как переживает Тамара. Девчонка в свои пятнадцать лет вела себя очень уверенно и только когда Тарик скрылся в вентиляционной трубе, она осознала, что все по-настоящему.

Потом они пошли к черному входу, и Тамара начала открывать замок. Хоть Царица и похвасталась, что для нее это пустяки, но замок не поддавался. Петр даже занервничал, видя, как она мучается, и замолчал.