Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах

Расовая музыка

Сегодняшние слушатели R&B наверняка не тратят время на размышление о самой этой аббревиатуре – она звучит как название известного бренда типа AT&T, ESPN или KFC, которое давным-давно не означает ничего конкретного. Но были времена, когда словосочетание “ритм-энд-блюз” было более или менее точным описанием определенной музыкальной формулы. Оно появилось в 1940-е как зонтичный термин для обозначения популярных, часто танцевальных записей, создававшихся темнокожими музыкантами. Одним из пионеров ритм-энд-блюза был Луи Джордан, музыкант, работавший в энергичном стиле джамп-блюз – на фоне его записей старые биг-бэнды звучали пафосно, чопорно и совершенно неактуально. Billboard публиковал чарты самых популярных записей из “негритянских районов” с 1942 года – сначала под заголовком “Гарлемский хит-парад”, а затем под заголовком “Расовая музыка”. Но летом 1949-го журнал стал использовать название “ритм-энд-блюз”, и это решение помогло термину войти в обиход (в том же номере переименован оказался и чарт фолк-музыки – ему придумали такое же зонтичное обозначение: “Кантри-энд-вестерн”). В 1950-е музыка, попадавшая в R&B-чарт, была очень разнообразной – в нем фигурировали исполнители, которых сегодня почти невозможно классифицировать. Среди подобных новаторов была, к примеру, Дина Вашингтон, джазовая певица, придумавшая сразу несколько хитрых способов акцентировать в своей музыке бит. Или Бо Дидли: жесткое звучание его электрогитары кодифицировало звук, к которому с тех самых пор продолжают возвращаться рок-н-ролл-группы.

К моменту, когда Берри Горди разместил в Cash Box то самое объявление, мир ритм-энд-блюза выглядел хаотично, но заманчиво: он намеревался мгновенно достичь в нем успеха, а затем оставить его позади. Горди был автором песен прежде, чем стал дельцом, причем, если верить ему самому, достаточно амбициозным (его первая композиция, “You Are You”, была вдохновлена Дорис Дэй, во многом по причине ее огромной популярности; в 20 лет Горди, по собственному признанию, уже “задумывался о широкой аудитории”). В автобиографии Горди рассказывал о том, как заводил стратегически полезные знакомства в индустрии ритм-энд-блюза: он оказывал разные услуги темнокожим диджеям, а также выпускал Jet и Ebony, журналы для афроамериканцев. Но также он вспоминал и выматывающие пятничные планерки Motown, на которых решалось, какие песни достойны того, чтобы за них взяться, а какие – просто “мусор”. Объясняя разницу между одним и другим, он писал: “мусором для меня было все, что, по нашему мнению, неспособно достичь топ-40”. Для Горди выпуск ритм-энд-блюзовых хитов был делом важным, но недостаточным: идея Motown заключалась в том, чтобы издавать такие R&B-записи, которые бы преодолевали границы жанра и становились поп-музыкой. По его воспоминаниям, однажды один из сотрудников лейбла нашел способ похвалить песню Марвина Гэя “Can I Get a Witness”. “Я принес ее домой вчера вечером, и мои дети стали под нее танцевать, – сказал он. – Белые дети”.

Малышовая фокус-группа хорошо справилась с задачей. “Can I Get a Witness” вышла в свет осенью 1963 года, и Billboard исключил ее из ритм-энд-блюзового чарта как раз когда она готовилась попасть на его вершину. Но песня совершила рывок в поп-чарт и достигла там 22-го места; сегодня это один из самых характерных образцов формулы Motown. Как и многие другие хиты золотого века лейбла, она была написана композиторским трио Эдди Холланда, Ламонта Дозье и Брайана Холланда, известным как Холланд-Дозье-Холланд или просто ХДХ. У них был талант на сочинение бодрых, радостных треков, в которых мелодия и ритм были по-портновски ладно пригнаны друг к другу. Пожалуй, можно сказать, что они делали акцент на слоге “ритм” и снимали его со слога “блюз”: те, кто слышали “Can I Get a Witness”, могли поначалу даже не сообразить, что Марвин Гэй здесь скорее жалуется на жизнь, чем радуется ей. “Это нормально, что к тебе так плохо относятся / После того, как ты выложился на полную?” – спрашивал он в тексте. Среди тех, кому очень понравилась песня, были участники The Rolling Stones, записавшие на следующий год ее более грубую, минималистскую кавер-версию для своего дебютного альбома. Драйв песни “Can I Get a Witness” создавался в том числе благодаря характерному для Motown звяканью на слабую долю: этот продюсерский прием впоследствии имитировали многие артисты. Его можно услышать, например, в песне “Substitute” The Who, вдохновленной другим “мотауновским” хитом: “The Tracks of My Tears” Смоки Робинсона и The Miracles. Или в “Good Vibrations” The Beach Boys – здесь прием помогал отделить ликующий припев от меланхоличных куплетов. Он использовался даже в заглавной теме мультсериала “Улица Сезам”, записанной в 1969 году, – ее создатели использовали саунд Motown для того, чтобы создать звуковой образ веселой детской игры.

Если сегодня кому-то кажется странным то, что Марвин Гэй и The Rolling Stones поют одну и ту же песню, то это многое сообщает о том, как с конца 1960-х термины “ритм-энд-блюз” и “рок-н-ролл” стали означать два разных жанра: один сугубо черный, другой преимущественно белый. Но в 1963-м между ними могли существовать пересечения. Это Алан Фрид, белый диск-жокей из Кливленда, популяризировал в 1950-е слово “рок-н-ролл”, описывая с его помощью записи, которые он ставил в эфир. Но большинство из этих записей на самом деле представляли собой именно ритм-энд-блюз. Одним из фаворитов Фрида был новоорлеанский ритм-энд-блюзовый певец Фэтс Домино, считающийся сегодня пионером рок-н-ролла. Дэйв Бартоломью, темнокожий продюсер, работавший с Фэтсом Домино, придерживался распространенного мнения, что рок-н-ролл был не новым феноменом, а старым, просто по-новому упакованным сторонними наблюдателями. “Много лет у нас был ритм-энд-блюз, – говорил он в интервью для документального фильма 1995 года. – А потом пришли пара белых и назвали его рок-н-роллом. Но это был и остается ритм-энд-блюз!”

Большинство слушателей и исследователей сегодня все-таки склоняются к тому, что появление термина “рок-н-ролл” совпало с появлением нового жанра, который действительно почерпнул многое из ритм-энд-блюза, но кое-что – и из других источников: например, самых энергичных разновидностей кантри-музыки. Правда, однако, и в том, что на протяжении определенного периода “ритм-энд-блюз” и “рок-н-ролл” употреблялись почти в синонимичном значении, именно из-за того, как они на первых порах были переплетены. Первый альбом The Beatles вышел в США на фирме Vee-Jay, афроамериканском ритм-энд-блюзовом лейбле из Чикаго. “The Beatles’ Second Album” 1964 года содержал кавер-версии сразу трех “мотауновских” хитов, в том числе “Please Mr. Postman” (Берри Горди был в восторге – а вот то, что он дал The Beatles скидку на роялти-платежи, радовало его меньше). Дух этой смешанной эпохи лучше всего отражен в “Teenage Awards Music International”, или просто “T. A. M. I. Show”, фильме-концерте 1964 года, который знаменит совершенно поразительным составом участников: The Rolling Stones, The Beach Boys и Чак Берри – а также Джеймс Браун, Марвин Гэй и The Supremes.

Для Motown в 1960-е не было более важной группы, чем The Supremes во главе с Дайаной Росс, которая многое приобрела (но кое-что и потеряла) от стремления Горди к проникновению в поп-мейнстрим. Ансамбль добился успеха благодаря великолепным ритм-энд-блюзовым композициям, часто сочиненным ХДХ, которые сыграли колоссальную роль в развитии жанров-близнецов того времени: ритм-энд-блюза и рок-н-ролла. В 1965 году, когда журнал Time провозгласил рок-н-ролл “саундом 1960-х”, на обложке красовались именно The Supremes, а в главной статье номера их назвали “господствующей девичьей рок-н-ролл-группой”. Впрочем, сама Росс считала, что The Supremes звучат “менее дико, чем другие биг-бит-группы сегодняшнего дня”; позже она написала, что ансамбль выделялся своей “элегантностью” и “рафинированностью”. Для Горди поток хитов The Supremes, казавшийся бесконечным, был лишь началом: он был уверен, что группа сможет перерасти популярную музыку как таковую и для этого распорядился ввести в их концертный репертуар взрослые песни вроде “You’re Nobody Till Somebody Loves You”, хит Дина Мартина. Он стремился превратить The Supremes в салонный ансамбль высшего эшелона – по его словам, он мечтал, чтобы они соревновались не с поп-звездами, а с суперзвездными эстрадными артистами вроде Фрэнка Синатры, Тони Беннетта и Сэмми Дэвиса-младшего. Горди достиг своей цели, а затем почти достиг и еще одной, даже более амбициозной: сделать из Дайаны Росс мейнстримную кинозвезду.

В последующие годы многие будут вспоминать золотой век ритм-энд-блюза как эпоху музыкальной интеграции, время, когда жанры и аудитории свободно перемешивались друг с другом. “В 1960-е все музыкальные формы переплетались, – сказал как-то Смоки Робинсон. – Стены рушились”. Но именно в этот момент максимального переплетения рок-н-ролл занялся переопределением себя как белой музыки – видимо, навсегда. Нельсон Джордж, культурный критик, в прошлом редактор Billboard, стал влиятельным исследователем современного R&B и в 1988 году выпустил эпохальную книгу “The Death of Rhythm & Blues” (“Смерть ритм-энд-блюза”), в котором эволюция жанра подавалась с отчетливо скептической интонацией. Джордж полагал, что Алан Фрид использовал термин “рок-н-ролл” для того, чтобы скрыть “черноту” музыки, которую он ставил в эфир. А расово интегрированное “T. A. M. I. Show”, по его мнению, было не триумфом, а позором – и зловещим предзнаменованием. На взгляд Джорджа, хедлайнеры мероприятия, белые рок-звезды вроде Мика Джаггера из The Rolling Stones, вообще не заслуживали того, чтобы оказаться на одной сцене с лучшими ритм-энд-блюзовыми исполнителями – он критиковал молодую аудиторию концерта за неспособность почувствовать качественную разницу между одними и другими. “То, что они на одном и том же уровне децибелов радовались цыплячьему сценическому дефиле Мика Джаггера и великолепному смелому перфомансу Джеймса Брауна, который возвышался на сцене, подобно верблюду, и предвосхищал в своем выступлении лунную походку, свидетельствовало об опасной нехватке чуткости, – писал Джордж. – Одинаково восторженно аплодировать черному великолепию и белой посредственности значит ставить между ними знак равенства – именно поэтому темнокожие артисты в Америке всегда оказываются в проигрыше”. Для него эра “T. A. M. I.” была временем, когда белые имитаторы стали затмевать темнокожих новаторов.

Это правда, что сценическая пластинка Джаггера не могла соперничать с брауновской – однако, если посмотреть архивное видео, становится понятно, отчего Джаггер, с его кошачьим агрессивным высокомерием, вызывал такие бурные овации и тогда, и в последующие десятилетия. Впрочем, даже те читатели, которые не согласны с Джорджем на предмет “посредственности” The Rolling Stones, способны оценить его основной тезис: когда триумф ритм-энд-блюза трансформировался в триумф рок-н-ролла, центральное место в его истории стали занимать именно белые музыканты, а темнокожие были оттеснены на периферию. Это справедливо даже по прошествии лет: сегодня, говоря о рок-музыке 1960-х, люди редко имеют в виду группу The Supremes. Отчасти по результатам этих событий многие в мире ритм-энд-блюза стали использовать новый термин: они назвали его музыкой “соул”.

Музыка “соул” – наша!

Поскольку слово “соул” предполагало некую особую искренность исполнения, оно удачно подходило как давно сформировавшимся артистам вроде Рэя Чарльза и Нины Симон, так и новым звездам типа Отиса Реддинга. А так как “соул”, “душа” – это и атрибут человека, и музыка, которую он может петь, термин вскоре стал неразрывно связан с определенной идентичностью: прежде всего “черной”. Когда Billboard в 1969 году переименовал ритм-энд-блюзовый хит-парад в чарт соула, редакторы объяснили это тем, что “термин «соул» более точно отражает широкий разброс песенного и инструментального материала, основанного на даровании черных американцев”. В 1974 году Майкл Хараламбос выпустил книгу “Right On” (“Именно так”), в которой писал о том, как диск-жокеи на афроамериканских радиостанциях говорили о соуле, как будто это был не просто музыкальный жанр, а манифестация самой сути их расы. “Темнокожие поют от души, – утверждал Ли Гарретт, он же Rockin’ Mr. G с детройтской радиостанции WGPR, – отсюда и происходит термин «соул-музыка”». Фред Гори, с другой детройтской станции, WCHB, считал так: “Называя эту музыку соулом, мы идентифицируем ее, вешаем на нее ярлык, демонстрируем, что это – наша музыка”. Белые артисты тоже могли играть соул, но сам термин напоминал о том, что, в отличие от рок-н-ролла, этот жанр им не принадлежит и никогда не будет принадлежать.

Многие ритм-энд-блюзовые артисты из тех, кто постарше, стремились завоевать поп-чарты, покорив белых слушателей – в штате Motown даже состояла Максин Пауэлл, которая вела “уроки обаяния”, рассказывая начинающим исполнителям, как вызвать симпатии белой Америки. “Моя философия была проста: надо не настраивать врага против себя, а незаметно связать его по рукам и ногам, – утверждала она. – Я говорила: будьте приветливы, уравновешенны, позитивны, ведите себя естественно”. Но многие слушатели искали для себя что-то более бунтарское. После того как Джеймса Брауна раскритиковали за выпуск нескрываемо патриотичной, проармейской композиции “America Is My Home, Pt. 1”, которая казалась песней протеста против песен протеста, он ответил новым произведением: “Say It Loud – I’m Black and I’m Proud”. Оно и сегодня звучит радикально: ошеломляющее упражнение в минимализме, фактически целиком состоящее из воинственного ритма и не менее воинственного пения. Браун, словно инструктор по строевой подготовке, выплевывает первую часть рефрена, после чего целая армия школьников отвечает ему второй частью. В 1968 году “Say It Loud – I’m Black and I’m Proud” заняла первое место в ритм-энд-блюзовом хит-параде, но, что еще важнее, попала на десятое место в поп-чарте – а значит, белым слушателям она тоже пришлась по вкусу. Это, в свою очередь, означало, что “мотауновская” версия ритм-энд-блюза стремительно выходила из моды, а миролюбивый подход лейбла к достижению кроссовер-успеха нуждался в редакции.

Честно говоря, у Motown и без того не было выбора. Его главные хитмейкеры, композиторское трио ХДХ, прекратили работать с лейблом в 1967 году на фоне финансовых споров и окончательно покинули компанию годом позже. Горди попробовал заменить их новым сонграйтерским конгломератом, The Clan, в который вошел и сам. The Clan сочинили песню “Love Child”, стремившуюся показать слушателям, что The Supremes способны не только петь легкие песенки о любви, – можно сказать, она была призвана сместить фокус ансамбля от ритм-энд-блюза к соулу. В тексте рассказывалась история одинокой матери и ее ребенка, который вынужден расти без отца, – тем не менее подача Дайаны Росс оставалась парадоксально жизнерадостной, как будто она поет песню для мотивационной телепередачи: “Незапланированное дитя любви, дитя любви, рожденное в бедности”. Песня стала одиннадцатым из двенадцати хитов номер один в поп-чартах для The Supremes, но попытки сделать из Росс соул-певицу длились недолго. Ей самой песня “Love Child” не казалась убедительной: “Текст был неплох, – вспоминала она позже, – но романтичные песни вроде «Come See About Me» казались мне более настоящими” (в этом была разница между Росс и Марвином Гэем: даже когда мир вокруг нее катился к чертям, она хотела продолжать петь песни о любви). В 1970 году она дала последний концерт с The Supremes в Лас-Вегасе и запустила сольную карьеру. В конечном счете Росс нашла для себя новую музыкальную идентичность благодаря еще одному перевоплощению: она с головой нырнула в мир фешенебельных ночных клубов и выпустила целую серию великолепных диско-пластинок.