Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

те — и передавайте привет нашему любимому

Сереженьке.

Он был мужем обожавшей тебя Нины Алексан-

дровны Рабинянц, которую ты называл Нинон

и замечательно изображал, как она говорит, перебирая

тонкими пальцами в кольцах: “В этом актере есть

ма-а-анкость».

Незадолго до моего отъезда кто-то сказал мне, что в Америке ты развязал — начал пить. Кажется, сказала Катина подруга, которая услышала это

от самой Кати. Почему-то я сразу поверила —

было ощущение, что меня с силой ударили в живот.

Я пришла в отчаяние. Что делать, я не понимала.

И почувствовала, что всё это было с самого начала

предопределено.

Потеря нашего рая. Начало конца.

49.

26

171

августа 2013

Какой роскошью был для нас с тобой телефонный

разговор во время твоего американского путешествия!

Мы жили тогда в однокомнатной квартире на

Васильевском острове. Телефона там не было — мы

потеряли нашу линию в каких-то бюрократических

проволочках, а восстановить ее не удавалось несмотря

ни на какие знакомства и взятки. Иных способов связи

не существовало, и коммуникация с внешним миром

была полна случайностей и неожиданностей.

Сейчас жизнь устроена совсем по-другому

и связь — во всех смыслах — совсем другая.

Наша с Сережей любовная связь разворачивается

отчасти в сетевом пространстве — все-таки мы то

и дело оказываемся за тысячи километров друг от

друга. Сотни фейсбуковских месседжей, мейлов, эсэмэсок, скайповские чаты, бесконечные фотографии, которые снимаются на телефон и отправляются

в режиме реального времени. Мы сходили с ума из-за

отсутствия немедленных ответов. Мы поливали слезами

клавиатуру наших лэптопов и в ярости швыряли

об пол айфоны. Мы блокировали друг друга на

“Фейсбуке” (это называется “банили”), а потом возвра-

щали (это называется “френдили”). Даже слова “я тебя

люблю” мы впервые произнесли где-то между

“Фейсбуком” и эсэмэской. Я написала ему из токийско-

го аэропорта: “Мне кажется я тебя наверное все-таки

может быть...” Но самого главного слова не сказала.

Не могла сказать, не глядя в глаза.

А ты звонил мне из Штатов раз или два в неделю

в строго условленное время — я ждала этого звонка

в квартире Миши Трофименкова, который жил на

соседней линии. Когда ты впервые позвонил мне после

шокирующей новости о том, что ты развязал, я сразу

спросила:

— Это правда?

— Что — правда?

— Что ты начал пить?

Ты спокойно и очень естественно сказал:

— Господи, Иванчик, с чего ты взял! Кто сказал

тебе эту чушь?

— Катя сказала.

— Катерина всё выдумывает, ты же понимаешь

почему. Я не начал пить. И не начну. Приезжай скорей.

Я тебе поверила. Мгновенно. Потому что хотела

поверить.

Но страх, тревога, предчувствие конца меня

не покидали.

50.

27

173

августа 2013

Иван! Я ехала к тебе в Америку! Мне предстояло

купить билет.

Разумеется, ни о какой “Дельте” в моем случае

речь не шла. Меня ждал “Аэрофлот”. Билет стоил

около 300 долларов, но покупать его надо было, разумеется, за рубли, которые к тому времени

совершенно обесценились. Мы с Костей Мурзенко

(ты оставил его “следить за девчонкой”) продали всю

валюту, которая была у нас в доме. Бумажек получилось

так много, что понадобился рюкзак. Костя взвалил его

на плечи, и мы отправились в билетные кассы

“Аэрофлота”. Отстояли громадную очередь — без

всякого раздражения, это казалось в порядке вещей.

Большой серый твидовый чемодан я взяла у твоей

подруги. Он был совсем пустой — я собиралась всё

купить в волшебной стране. Самолет улетал рано —

кажется, в пять утра. В аэропорт меня снова провожал

Костя. Погода была чудовищная — темень, свистящий

ветер, мокрый снег. Я оглянулась, увидела длинную

и нелепую Костину фигуру, махнула рукой, поднялась

по трапу — мглистое летное поле исчезало. Самолет

делал две посадки — одну в Шенноне, в Ирландии, —

там, в такс-фри, я с головы до ног облилась разными

духами: я никогда не видела такого количества духов

в открытом доступе. Потом он садился где-то

в Канаде — к тому времени меня изрядно мутило, в том числе и от удушающего запаха духов. Мы приле-

тели в Нью-Йорк, где друзья меня встретили и посадили

в следующий самолет — в Детройт. Самое яркое

впечатление этих двух часов в JFK — не встреча

с друзьями, а вкус чизкейка. Совершенно заоблачный, 174

небесный. Первый чизкейк в моей жизни. Проглотив

его, я снова пошла в самолет — по трубе. Ничего

подобного я не видела. И никогда не слышала, чтобы

капитан болтал с пассажирами и комментировал полет

и грозу за окнами.

От усталости я соображала с трудом. Когда

я вышла — cнова через трубу, — то сразу увидела тебя.

Мы не виделись два месяца, и я посмотрела на тебя как

бы другими глазами. Легкий, изящный, очень краси-

вый. Но совсем маленький, карманный. И я впервые

подумала, что со стороны мы выглядим вместе нелепо.

После многочасовых перелетов кружилась голова, ты был взволнован и возбужден. Я ткнула пальцем

в серый матерчатый чемодан, ползущий по ленте

транспортера. Ты взялся за чемоданную ручку, и частицей уставшего сознания я удивилась, увидев, как ты согнулся в три погибели, ведь чемодан-то почти

пустой, совсем невесомый. “Вот какой ты у меня

слабенький”, — подумала я со смешанным чувством

нежности и разочарования.