Куклы Барби (сборник)

– Людочка, ты пей кофе, я не буду. Просто посижу рядом, отдохну.

– Ты же меня пригласила, – опешила я. Признаюсь, впервые она загнала меня в тупик.

– Пригласила, но денег у меня нет, всё истратила. Сама понимаешь, обувь дорогая. В кошельке пусто. Веришь? – она открывает портмоне и высыпает на столик мелочь.

– Верю. – Как не поверить, иных вариантов у меня нет, но может, там, на дне сумки припрятан ещё один кошелёк или сумочка у Тамары с двойным дном?

– Сейчас ты будешь смотреть мне в рот и с завистью наблюдать за тем, как я уплетаю пирожные? – констатирую я очевидный факт с железом в голосе.

– Ну, да, – безмятежно улыбается она своей знаменитой блаженной улыбкой на пол-лица, – но ты же мне дашь кусочек пирожного, правда? Я у официантки ещё одну тарелочку попрошу.

Делать нечего. Я заказываю для Тамары кофе и пирожное. В благодарность она дарит мне очередную странную историю.

Туфли приятельница заработала тяжким трудом во благо нашей державы. Ей очень нравятся выборы, признаётся приятельница. Они, слава богу, в нашей стране перманентны и никогда не заканчиваются. К очередной задаче подруга подошла, как всегда, изощрённо-творчески. Тамара записала всех членов семьи в агитаторы и вечерами колесила по городу на стареньком велосипеде, развозя пропагандистскую литературу за всех мёртвых душ, числящихся в списке активных пропагандистов, и за себя, преданную делу, лично. Изворотливый её ум сразу вник в ситуацию и пошёл дальше: Тамара пристроилась сразу в два лагеря-антагониста и на новом поприще преуспела. И там и там требовались ноги, они у неё были длинные, мускулистые, с большими почти мужскими коленками всегда наружу и развитыми икрами велосипедиста. Активную пенсионерку всюду любезно приняли, ободрили, объяснили политику и отправили в массы. Никто не заподозрил пожилую женщину в лукавстве. Схема прошла на «ура». Кэш Тамарочка скосила крупный, правда, на самом последнем этапе пришлось сделать выбор, примкнуть к одному из блоков, конечно, лидирующему. На избирательном участке она торжественно «заседала» только в одной ипостаси, может, и раздваивалась, но только в сознании. Этого никто не заметил.

Приятельница с аппетитом уминала пирожное, купленное на мои деньги и выставленное за её новые модельные туфли, и округляла глаза. Таким способом она обозначила сумму, заработанную на выборах. При всей сумбурности Тамара умела осторожничать, не любила озвучивать цифры, держала их в тайне, чтобы не сглазили соперники и завистники. Своё решение с головой нырнуть в политические игры объяснила просто: «Они нас обманывают и без конца «кидают». Почему бы не воспользоваться моментом и не принести в семью лишнюю копеечку? Согласись, мы – исполнители, в хвосте цепочки, нам падают крохи от их аппетитного пирога».

Её изобретательность была мне симпатична, хотя сейчас она, не моргнув глазом, залезла в мой довольно скромный кошелёк. На счёт семьи приятельница тоже чуть преувеличивала: тридцатилетняя дочь, взрослый работающий сын и муж-пенсионер, знойный «мужчина в халате» – жили все в куче в трёхкомнатной квартире. Каждый в отдельности себя обеспечивал.

Иногда я забегаю к ней в гости. Иванова принимает на кухне, больше негде, всё забито. Она спешит: надо кинуть семье кость и бежать на промысел. «Мужчина в халате» осторожно приоткрывает двери, заглядывает не весь, только одной головой и плечом. Он недоволен, ворчит и жалуется. Жена всегда в бегах, дома не держится. Приходится коротать старость в обнимку с телевизором – единственным, кроме него, домоседом в семье. Муж ухожен, аккуратен, пахнет исключительно французской парфюмерией. При виде меня он начинает странно дёргаться, извиваться, смотреть тайно плотоядно, посылать мужские флюиды. Непонятно только, чего. Пыльцы давно нет ни у кого из присутствующих дам, пестики, увы, пожелтели и зачахли. Старичок явно фантазирует, преувеличивает возможности и страдает утопиями, но выглядит действительно на все «сто».

У мужа своё развлечение. Он любит ходить на рынок, изучает цены, прикупает зелень и свежие фрукты. У него диета с преобладанием в рационе овощей. В холодильнике у них тоже сложно: у каждого своя полка и свой харч. Я не углубляюсь: в любой семье свои заморочки. Провести спокойно несколько минут в гостях удаётся редко. Из комнаты тараканами выползают квартиранты. Где она их держит, непонятно, но умудряется как-то запихать в квартиру несколько человек сразу, минимум двоих, максимум удивляет даже видавшую виды меня. Квартирка у неё небольшая, комнатки крошечные, но Иванова человек изобретательный. Раскладную кровать она отняла у меня давно и унесла в свою норку, вероятно, пожизненно: передел собственности и рейдерская атака. Тамара строго следит за расходом воды, маниакально щёлкает за домочадцами и постояльцами выключателями и отдаёт предпочтение студентам из сёл. Они приезжают навьюченные, как мулы. Студенты везут картошку, сало, домашние молоко, сметану, масло, колбасы. Тогда Тамара кардинально меняет привычки индивидуалиста и собственника, начинает жить коммуной – общий стол и всякое такое. Муж тоже забывает про овощную диету и присоединяется.

Картошка на сковороде вдруг по-кошачьи фыркает, шипит, плюётся по стенам и отвлекает меня от мыслей. Иванова украдкой отставляет в сторонку керамический кувшинчик и блудливо косится в мою сторону. На столешнице – пол-литровая сиротка, пластиковая бутылочка с подсолнечным маслом. «Для такой семьи явно маловато. Что-то тут не то. Опять химичит», – отмечаю я. Она вдруг срывается с места и бежит в коридор за студентами проверять, выключен ли свет. Движимая любопытством, я поднимаюсь с табурета и тайно заглядываю в сосуд. Непонятно. Какая-то жидкость. Может, она алхимик? Наливаю в стакан содержимое, пробую – обыкновенная вода. «Вот почему так шипела картошка», – догадываюсь я, разведчица, и как ни в чём не бывало, усаживаюсь в угол, на своё прежнее место.

Вечером мы выходим на улицу. Тамара прогуливается не просто так, а вынашивает план нашей совместной летней поездки в Крым. Я отбиваюсь, как могу, она наседает, путает, сбивает меня с толку, пускает в ход тяжёлую артиллерию аргументов.

Вообще-то подруга появляется волнообразно, наскоками, то докучлива, как осенняя муха, то – месяцами – ни ногой. Я знаю – снова в идеях и делах. Поначалу мне её не хватает, но потом я забываю о существовании приятельницы вовсе.

– Иванова, привет! – кричу я радостно и машу издали рукой. Она держит «мужчину в халате» под руку, ведёт по центральной городской улице, сопровождает, как принца Уэльского. Тамара нарядна, причёсана, узловатые коленки бесстыдно торчат сучьями, юбка выше допустимых в таком возрасте норм.

– Мы идём со Степанычем пить пиво, – бросает в меня словом, небрежно, как обглоданную собачью кость. – Вечером зайду.

Я в растерянности. Вот это да! Как величественно, какие манеры, какая гордость в каждом движении, какая демонстрация полноты слияния! Она вывела его на прогулку, показывает, как циркового слона. Восхищайтесь, мой муж на людях, без халата, и я здесь вся, с коленками, очками и знойными икрами достойным к нему приложением. Смотрите, мы оба ещё ничего! Она проплывает мимо меня белоснежным, качающимся на волнах кораблём, бросив в толпу, как конфетти, радостными брызгами смеха. Тамара, царица, волшебница, хранительница тайн брака.

Она появляется через несколько месяцев, как обычно ночью, не одна. За ней бочком входит существо, больше похожее на Тамариных низкорослых собачек неизвестной породы и без шерсти, на длинных, почти спичечных ножках, повизгивающих под кухонным столом. Приятельница представляет спутницу: врач, многодетная мать, очень бедная, нуждающаяся в помощи женщина. Я, как всегда, безропотно собираюсь, и мы выходим. Стоит поздняя осень, обглоданные деревья шумят на набережной, и мы диковатой толпой устремляемся в ночь.

– Полушубок мне одна женщина подарила. Я за её мамой ухаживала. Сейчас они в Израиль уехали. Вот, на память, – пустилась в сбивчивый галоп новостей Тамара.

– Хороший полушубочек, правда?

Вопрос застаёт меня врасплох. Я кошусь на неё, не знаю, что ответить. Выглядит приятельница более чем странно. Клочья меха торчат из подарка богатой покровительницы в разные стороны. Куцая шапчонка потеряла форму и чуть прикрывает затылок. Под ней завязан выцветший шерстяной шарф (чтоб не простудить ушки), плотно облегает овал лица. Очки не вписываются. Для них уже нет места. Сапожки смахивают на армейскую топорную кирзу шестидесятых.

– Мне далеко в больницу доезжать. Это же не Ужгород, а Чоп. В Ужгороде работы нет. Четверо детей на руках. В школу их надо собрать, времени совсем не хватает, – не в тему сетует на жизнь, лепечет доктор подозрительной наружности, но с приятным акцентом женщин с востока. То, что на ней, маленькой и тщедушной, надето, не стоит даже подробно описывать – будто она приготовилась к экстренной эвакуации и надела на себя всё подряд, что было в доме: хаотично и без разбору. Из маленькой хрупкой миловидной женщины превратилась в капусту, в темноте не разобрать ни пол, ни возраст. Мы выстраиваемся в неровную шеренгу, идём по аллее, чуть разбредясь вширь. Поравнявшись с нами, стайки молодёжи пугливо разлетаются и долго оглядываются вслед. Я пытаюсь увидеть нашу компанию их глазами, тоже пугаюсь и обещаю отдать страдалице старые окна и двери, кастрюли, тарелки, пальто, обувь и что-то ещё. Добычу приятельницы частично вынесли той же ночью и, вероятно, сразу же поделили между собой поровну.