Kuzia succinus

Никогда профессор не нару­шал так грубо свой режим.

— Мара права, надо ло­житься, а то завтра наговорю студентам такого!.. — Учёный зевнул. Глаза слипались. В комнате было душно. Ту­лумбасов открыл настежь ок­но, выключил свет, разделся и лег на диванчик, оставив на столе обломки янтаря и непо­нятный, размером с мизинец, белесый предмет.

3. НАЧИНАЮТСЯ ЧУДЕСА

Никодим Эрастович проспал всего три часа. Нетерпение подняло его с петухами. В са­ду было совсем светло. Учё­ный прошлёпал босыми нога­ми к столу и остановился, под­няв брови: предмет, с таким трудом извлечённый из янта­ря, лежал уже не на ватном матрасике, а на чёрной доске стола.

«Как это я так неаккуратно положил его, — подумал Ни­кодим Эрастович. — Он, навер­но, скатился с матрасика».

Профессор взял пинцет и осторожно зажал им «соси­ску» ...

Он ожидал, что предмет окажется твердым или упру­гим, но оказалось, что внутри «сосиски» было пусто. Пинцет сжал белесую тонкую оболоч­ку, и Никодим Эрастович за­метил на остром конце обо­лочки круглое отверстие...

— Было ли оно вчера вече­ром? — вслух подумал учё­ный, дрожа от холода. — А что, если... нет, этого не может быть! Просто я вчера переуто­мился и был невнимателен. Этот предмет — оболочка яйца гигантского прямокрыло­го, возможно кузнечика, жив­шего триста миллионов лет назад. Насекомое карбона!

Никодим Эрастович оделся, закрыл окно и снова сел к сто­лу. На этот раз он взял обо­лочку яйца пальцами... и, от неожиданности, уронил её на пол.

Оболочка была влажной!

Она казалась совсем свежей! Больше того! На подоконнике учёный обнаружил маленькую лужицу бурой жидкости...

— Личиночная жидкость, — прошептал профессор. — Зна­чит... нет, я схожу с ума. Надо как-то объяснить и этот факт, а то можно спятить от таких чудес... Влажность оболочки можно объяснить... МММ... хо­тя бы сильной росой. Ведь ок­но было открыто. А личиноч­ная жидкость... мм... могла капнуть сверху, возможно на наличнике висела куколка ба­бочки. Бабочка вывелась ночью. Может, она и сейчас сидит там?..

Никодим Эрастович снова распахнул окно и далеко вы­сунулся. Нет, ни внизу на тра­ве, ни вверху на наличнике не было никакого насекомого.

— Ах как глупо получи­лось! — горевал учёный. — Мо­жет быть, я упустил потрясаю­щее открытие! — Он снова и снова разглядывал оболочку яйца неизвестного насекомо­го...

— Дядя Дима! Пора вста­вать! — послышался из-за две­ри голос Мары.

Профессор так расстроился, что отказался от завтрака, чем очень удивил Мару.

— Ты трудный человек, — сказала она. —То приходишь в восторг от обыкновенных со­сисок, то отталкиваешь тарел­ку с твоими любимыми пель­менями.

Никодим Эрастович только вздыхал и морщился. Перед уходом он завернул в газету осколки янтаря, оболочку «сосиски» и упрятал их в порт­фель.

Как только Тулумбасов уехал, Мара, вооружась тряп­кой и половой щёткой, вошла в кабинет учёного, старатель­но стёрла со стола пыль, под­мела пол и, собрав мусор, вы­несла его на помойку.

Нечего и говорить, что лек­цию Никодим Эрастович про­вёл посредственно. Кое-как связав концы с концами, он едва дождался конца занятий. Студенты удивлялись, но, лю­бя своего старого учителя, прощали ему бесконечные «ээ», «так сказать» и прочие слова - пустышки, которые раньше у него встречались крайне редко...

— Заболел старик, — сказал один студент.

— А может, семейные не­приятности? — предположил второй.

— Наверно, и то, и другое, — заключил третий...

Никодим Эрастович Тулум­басов считался хорошим энто­мологом. Особенно он пре­успел в ортоптерологии, то есть в науке о прямокрылых. К прямокрылым же относятся кузнечики и саранча. Мысль о том, что он упустил возмож­ность изучить живое ископае­мое насекомое не давала ему покоя! Рассказать о том, что произошло с ним прошлой ночью он не хотел: боялся, что коллеги поднимут его на смех. Ехать в Ольховку тоже очень не хотелось — это причинило бы новые огорчения... Нет, на­до забыть всё, что было. Пусть эта янтарная груша уйдёт из памяти, как сновидение.

Тулумбасов решил остаться на несколько дней в городе. Он пошёл на почту и послал Маре телеграмму: «Остаюсь связи экзаменами неделю. Дя­дя Дима».

Но он не прожил в городе и пяти дней. Как раз тогда, ко­гда вернулось свойственное ему ровное и весёлое состоя­ние духа, пришла телеграмма от Мары: «Огород погибает. Помойка зарастает. Теряю го­лову. Мара».

Первая фраза была понят­на. Мария Семёновна вскопа­ла две грядки и засадила их салатом, редисом, морковью и укропом. Никодим Эрастович не раз уже «спасал» огород, собирая с рассады различных гусениц и личинок. Но что означает тревога за помойку? И почему она зарастает? Надо было ехать в Ольховку.

С бьющимся сердцем Нико­дим Эрастович подходил к сво­ему домику. Он отворил скри­пящую калитку и прямо на­правился в огород. Профессор зашёл за угол дома и от удив­ления уронил портфель.

Помойки не было видно под мощной буровато-зелёной ро­щей неведомых растений. Од­ни поднимались тонкими че­шуйчатыми столбиками, дру­гие напоминали пушистые хво­сты белок, третьи торчали го­лыми круглыми рогами с ши­шечками на кончиках ветвей. Профессор замер.

— Это хвощи-каламиты, — шептал он, глядя на столби­ки, — а там... эти пушистые...

ну, конечно! Это ископаемый папоротник-сигилярия. А этот куст с шишками — лепидоден­дрон! Самый настоящий! Вот он какой!

 — Посмотри на огород! По­смотри на огород! —услышал Никодим Эрастович за спиной, но он был так изумлён, что ещё минут пять молчал, весь уйдя в созерцание.

— Огород? — наконец пере­спросил он хрипло.

— Да, да, огород! — уже сердито повторила Мара.

Профессор со вздохом от­вернулся от чудесной рощи и нагнулся над грядками.

— Я бы сказал...—протя­нул он, рассматривая изгры­зенные всходы овощей, — я бы сказал, что это похоже на остатки от пира саранчи...

— Мне от этого не легче! — воскликнула Мара. — Дядя, от­веть прямо, это твоих рук де­ло? Это какой-нибудь твой опыт? Так?

— Ты думаешь!? — вдруг громовым голосом закричал Никодим Эрастович. — Если я виновен во всём этом, то — чёрт возьми — это замеча­тельно!

4. ЧУДЕСА ПРОДОЛЖАЮТСЯ

Ученик шестого класса Го­ша Линьков приехал на лет­ние каникулы к бабушке. До­мик бабы Вари стоял бок о бок с дачкой Тулумбасова. Но их участки были до того не схожи, что, казалось, низень­кий синий забор разделяет два разных мира.

Участок Тулумбасова ба­бушка называла «дикообраз­ным». И в самом деле, более колючий, заросший сорняками садик не сразу найдёшь.

А вот у бабы Вари ярко желтели дорожки, синели аню­тины глазки, под окнами ка­чались белые трубочки души­стого табака, зелёная стенка из кустов спиреи отделяла са­дик от профессорских черто­полохов и крапивы.