Кыся в Америке (Кыся - 3)

– Ты скоро кончишь? Ну, сколько можно?.. Спать же хочется.

Наши, российские, боясь лишний раз забеременеть, обычно вопят:

– Только не в меня! Только не в меня!..

Каждое государство имеет свои сексуально-национальные особенности. Поэтому я старался не обращать внимания на стенания моей Первой Американской Партнерши, все время повторявшей одно и то же, явно восточное, имя - "Вагиф".

У меня даже мелькнула мысль: может быть, здесь так называют некое Божество, покровительствующее американским Котам и Кошкам во время их соития?..

Кончил я достаточно обильно и бурно. Сказалась невозможность сойти на берег в Канадском порту Сент-Джонс из-за Крыс, как утверждал мистер Чивер, "величиной с поросенка".

– И что же это за "Вагиф"?
– лениво спросил я, снова приводя себя в порядок.

Грязно-беленькая Кошечка, нафаршированная мною минимум семью Котятами в будущем, изумленно посмотрела на меня и еле вымолвила:

– Ты не знаешь Вагифа?!..

– Нe-а, - легкомысленно ответил я, уже взбираясь на дерево.

– Ой-ой-ой...
– только и сказала моя Первая Американочка.

Когда я перепрыгнул с дерева на наш подоконник и просунул голову в кухню-столовую, то сразу увидел Рут, стоящую у окна со встревоженным лицом. На ее плечи была наброшена короткая теплая полицейская куртка с меховым воротником.

– Черт побери! Где тебя носило?!..
– обеспокоено спросила она.
– Оттуда еще такой холод... Я уже не знала, что и подумать!

– Пока искал подходящее место, пока то-се, пятое-десятое...
– уклончиво ответил я.
– А чего ты разнервничалась? Что со мной, взрослым Котом, могло случиться?

– Да что угодно! Это Нью-Йорк - банды брошенных и одичавших Котов и Кошек, бродячие собаки!.. Полчища Крыс, от которых вообще спасения нет! Разные маньяки, обожравшиеся наркотиками. Уж за восемь лет работы в полиции я такого насмотрелась, что... Могу тебе по секрету сказать, что я, вопреки всему тому, чему меня учили в университете и в Полицейской Академии, собственноручно снабдила Тима телескопической полицейской дубинкой, чтобы он хоть как-то мог себя защитить. Это было абсолютно непедагогично, но мне наплевать на всю педагогику мира - начиная от Песталоцци и до сегодняшних наших болванов, заседающих во всяких ученых советах. Мне мой ребенок дороже!..

Рут решительно опустила окно и сбросила теплую куртку на стул:

– Идем к Тиму. Я там тебе уже все приготовила.

Невысокая, но широкая картонная коробка, сохранившая неясные вкусные запахи, была выстелена старым одеяльцем, сложенным по размерам коробки. Рядом стояла пластмассовая плошка с чистой водой.

Эта коробка с одеяльцем ну точь-в-точь повторяла мою старую ленинградскую коробку с одеялом, в которой я спал первые три года - все свое детство и отрочество, пока окончательно не переселился в любимое кресло Плоткина.

Шура называл ту коробку с одеялом - "Лежбище Котика"...

Я благодарно потерся рваным ухом о ноги Рут, попытался мурлыкнуть, но, как обычно, ничего, кроме хриплого мява, у меня не вышло. Однако моя благодарность была понята и принята, и, пожелав мне "спокойной ночи", Рут затворила за собою дверь.

Впрыгнул я в коробку, улегся, устроился там, еще какое-то недолгое, наверное, время прислушивался к сонному сопению Тимура, а потом...

...а потом смотрю - Шура Плоткин лежит!.. На таком высоком каменном столе...

И у него на ноге, у самой ступни, картонный номерок привязан.

А вокруг на таких же столах лежат, кажется, Люди. Только уже прикрытые простынями. И тоже с номерками на лапах... То есть на ногах. И вроде бы все они уже мертвые...

А Шура - живой, слава Богу. Но ничем не прикрыт, в одной рубахе белой и без воротника...

Я оглянулся - огромный зал с высоченными окнами. Пустой. И столы с накрытыми фигурами. По стенам изморозь, на окнах - лед, на полу - лед... Мне к Шуре никак не подойти! Я рвусь к нему и вниз соскальзываю... Скольжу, скольжу, царапаю лед когтями, еле-еле продвигаюсь!..

– Шура!..
– кричу я.
– Шурочка, это я - Мартын! Сейчас я доползу до тебя!.. Лежи, лежи, не нервничай...

А Шура мне так спокойненько-спокойненько и говорит:

– А я и не нервничаю. С чего это ты взял? Доползешь - так доползешь, нет - так нет. Какая разница?

"Господи!.. Что он говорит?!" - думаю.

А сам ползу по льду, когти срываются, и почемуто надо все время вверх ползти! И зацепиться не за что... И я скатываюсь назад. И снова ползу вверх!..

– Ты бы накрылся чем-нибудь, Шурик!
– кричу я ему.
– Холодно же!...

– Мне накрываться нельзя, - отвечает Шура и поднимает подол рубахи.

А на груди у него - от горла чуть ли не до пупа страшенный, ну просто кошмарный шрам! И зашит он через край, как Шура когда-то зашивал дырки на своих носках. Только шрам зашит не нитками, а какими-то толстыми веревками с большими узлами... И все это в запекшейся крови. И концы веревок, грязные, пересохшие, царапают его по телу, а из царапин сочится свежая кровь!..

– Мамочки родные!..
– в ужасе кричу я.
– Что же это?!!

А Шура так усмехается и говорит:

– Да так... Здесь, в Америке, старичок, это плевое дело сердце из меня вынули. Сейчас жду замены. У нас бы мне его с корнем выдрали, а здесь мягонько так, почти безболезненно.

Я в панике оглядываюсь на соседние столы, на тела, закрытые простынями, и спрашиваю:

– А это кто, Шурик?..

– А это разные... Кто не дождался нового сердца, кто замены не перенес.

Я-то в этом во всем ни хрена не понимаю, знаю только, что Живое без сердца жить не может... И понимаю, что я сейчас обязан во что бы то ни стало что-то предпринять! А что понятия не имею...

Шура, видать, просек мое смятение и так успокаивающе говорит мне в обычной своей манере:

– Не боись, Мартышка! Все будет - нормуль. Я тоже поначалу трусил, а теперь понял - оказывается, можно и без сердца. В чем-то даже удобнее - никого не жалко, никто тебе не нужен...

А я все, дурак, лезу и лезу наверх по гладкому льду...

– И Я тебе не нужен?!..
– шепчу я обессилено и скатываюсь по ледяной горке куда-то вниз, вниз, вниз...

Слышу, Шура оттуда, сверху, усмехается и говорит мне: