La Cumparsita… В ритме танго
Шрифт:
Чего-чего? Я, видимо, ослеп или ловлю какой-то зрительный приход? По-моему, детка плакала? Или что у нее сейчас с лицом? Присматриваюсь, возможно, даже щурю взгляд, стопорюсь глазами на слишком влажных, красных нервно дергающихся щеках.
Нет! Она не плакала… А я все опять не так, как надо понял, да? Даша ревела! Однозначно! Это вижу я, это видит Ольга, и это жутко раздражает, и, как следствие, будит ярость в сердце и без этого слишком беспокойного отца.
— Как дела? — шиплю, сосредоточиваюсь исключительно на моей малышке.
— Все хорошо! — она мне отвечает и тянет свою
— Я… — жена желает что-то очень умное и вежливое сказать?
Мой ход, а Ольга обойдется. Ей слова не даю и ее опережаю, про себя сто тысяч раз, как долбаное заклинание, повторяю:
«Я буду вежлив! Вежлив… Спокоен… Тактичен… Улыбчив… Вдумчив… Возможно религиозен… Я все обидчику прощу, когда его убью…».
Все будет точно позже, а пока:
— Что у тебя с лицом? — набычившись, рычу, и суечусь глазами по раскрасневшемуся дочернему лицу.
— Пап…
— Ты плакала? — задаю вполне простой вопрос.
Простой же? Но Ольга дергает меня за руку и сипло чешет языком:
— Леш… Леш… Успокойся, пожалуйста.
— Что с лицом, Ярослав? — перевожу на него свой взгляд и жду, когда хоть кто-нибудь из них отомрет с ответом.
Он молчит, зато она стрекочет:
— Папочка, я могу все объяснить. Кирилл пришел шестым вчера на гонках.
— Кирилл? — присвистываю и зачем-то уточняю, хотя и так прекрасно знаю, кто это такой.
— Я переволновалась, расстроилась и проплакала целый вечер. Испортила нам с мужем праздник. Не знаю, что со мной произошло. Болела за мальчишку, а он занял всего лишь шестое место. Муж утешал меня, да все без толку. Вот так я наревела некрасивое лицо. У нас все очень хорошо, правда-правда, — дергает за руку собственного мужа и скрещенные с ним пальцы подносит к своему рту. Целует связку, прикасаясь губами к мужскому обручальному кольцу.
— Из-за шестого места сына Ярослава от первого брака? — всю характеристику мальчишки выдаю.
— Я… — суетится. Смотрит то на своего застывшего мужа, то на извивающегося в нервном припадке меня.
— Достойная причина, Даша. А если серьезно? Какого черта?
— Это правда, папа, — она заглядывает в глаза Ярославу, который смотрит на меня стеклянным взглядом и совершенно не моргает.
Хочет что-то мне сказать? Или каяться в грехах сюда пришел? Чего-то неспокойно мне? Кружится голова и жжет спину, тисками сдавливает грудину и что-то острое больно колит с левой стороны. Холодный пот, тремор рук и охренительная каша в голове. Это сердце? Инфаркт?
Расчесываю левую половину груди, прижимаю, разминаю, дергаюсь и ни хрена вокруг себя не вижу.
— Оль… — двигаю губами, но не слышу то, что говорю.
— Алексей, что с тобой? — слышу испуг в голосе жены.
— Папочка, тебе плохо? — дочь пищит.
— Алексей Максимович, — Ярослав подходит ближе и подхватывает меня под руки. — Осторожно…
Закрываю глаза и иду опять в тот старый, родительский дом!
Глава 20
Смирновы…
Алексей
«Папочка, папочка, папочка… Не умирай, пожалуйста.
Я так тебя люблю… Папулечка, вернись!» — знакомый детский голосок очень жалостливо, заезженной пластинкой повторяет просьбу.— Дашка-Дашка, Дори, перестань, — шепчу с закрытыми глазами. — Тихо, моя рыбка. Ну-ну! Я не умираю, малышка.
— Пап? — чувствую прикосновение нежных, очень мягких, и прохладных губ к своей щеке. — Папулечка, ты как?
Бывало и получше, безусловно.
— Все нормально, рыбка, — подбородком упираюсь в женскую макушку, вдыхаю любимый запах и рукой обнимаю женское тело, разлегшееся на мне, словно на полатях. — Где мама?
— Они там, с Ярославом во дворе, готовят стол, а я тут, с тобой. Ты как?
— А мы где? — обвожу глазами комнату, скашиваю взгляд на Дарью, прокашливаюсь и зажимаю двумя пальцами почти до потемнения в мозгах и слабости во всем огромном теле свою переносицу. Натираю кожу и широко зеваю. — А-а-а-ах!
— В вашей комнате. Папулечка? — бережно отталкиваясь от моей груди рукой, детка поднимается и как будто свысока разглядывает меня.
— Угу? — перевожу на нее глаза.
— Ты нас так напугал. Что у тебя болит?
И сам немного сдрейфил, если честно, но сейчас — однозначно ничего, как будто даже отпустило. И такое, мать твою, спокойствие и расслабление, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Я под препаратами, что ли? Наркотиками накачали доктора?
— Дари-Дори, — посмеиваясь, хриплю, — ты вроде бы не из пугливых пав. Что за пошловатое дребезжание в коленях? Чем медицинским потчевали меня родные?
— Ничем! Ты наотрез отказался от врачебной помощи. Такой упертый, что просто 'господи! Па-а-а-п! — подскакивает и, поджав ноги, как пляжная девчонка с ретро-фотографий, подкладывается холодными ступнями мне под бок. — Ты, ты, ты! Я прям не могу! — шипит и свои руки в кулачки сжимает.
— Все нормально, Царь. Спокойствие и тишина. Я еще не умираю — не дождетесь, звери. Так маме и передай, — прыскаю от смеха.
— Пап! — дочь с возмущением почти кричит. — Ты! — подбирает, видимо, щадящее мое самосознание ругательство. — Да что ж такое? Блин горелый! Тьфу!
— Чего ты мехи здесь раздуваешь? Как ты, лучше мне скажи? — уперевшись двумя локтями в матрас, пытаюсь встать, подтянуться и отползти «вверх по течению» — к изголовью кровати.
— Я-то замечательно, а вот ты… — за мной вытаскивает подушки и обкладывает ими верх постели, заодно и головой качает. — Очень сильно напугал, напугал, напугал, просто-таки до чертиков. Мама горько плакала, папулечка, — шепчет и глубоко вздыхает.
Вот же маленькая стерва! Решила лаской и вниманием задолбать?
— Ольга, видимо, похоронила мужа. Ха! Я ей жару дам, — с угрозой в голосе наказание для жены серьезно обещаю.
— Отец! — Даша ставит руки на пояс и сверлит карим буром.
Змея, ей-богу! Если ей по носу не щелкнуть, то она сейчас еще раздует мелкий капюшон! «Клевый гадик» — честное, благородное-преблагородное слово — царевна-кобра без храброго мангуста у ее мелких ног. Эпитет-то какой я подобрал своему собственному ребенку. Зашибись! Похоже, я сильно постарел и выбрал амплуа «Смирнов-позер»!