Лебединая песня
Шрифт:
– Не могу, – отозвалась Аделаида и, к своему собственному удивлению, почувствовала, что улыбается, – осетрину купишь себе сама.
– Почему?! – искренне удивилась дочь.
– Потому что завтра я буду занята. И послезавтра тоже. Так что, если у тебя ничего особенного не случилось...
– Мам, – после долгой паузы спросила дочь, – а ты... ты здорова?
– Никогда не чувствовала себя лучше, – заверила ее Аделаида.
Дочь буркнула что-то неразборчивое и повесила трубку.
Аделаида аккуратно поставила телефонный аппарат на место.
В течение следующего часа она бродила по квартире, переставляла с места на место разные
И все это время она прислушивалась к звукам, доносящимся с улицы. Она зажгла во всех комнатах свет и приоткрыла все окна, чтобы лучше слышать, так что теперь по квартире свободно гуляли сквозняки, и ей пришлось накинуть на свое новое красивое платье теплую шерстяную шаль.
В начале третьего она зашла на кухню, согрела себе чаю и достала из буфета пакет с ванильными сухариками. Не то чтобы ей хотелось есть, но ведь надо же было чем-то заняться; она не могла ни читать, ни смотреть телевизор, а глядеть в окно было абсолютно не на что. Там был все тот же пустой темный двор, и все так же шумно веселилась компания на детской площадке.
Ей вдруг вспомнилось, как в прошлый четверг, за несколько секунд до того, как жизнь щелкнула пальцами перед самым ее носом, она стояла перед своим директорским столом, глядя на дверь, и ничего так не желала, как … оказаться дома, одной... и чтобы Лена приехала сама, без Вадима своего. Телефон выключить, дверь никому не открывать. Муж пусть будет в командировке дней на шесть... Никаких футболов по телевизору до двух часов ночи... Двоечников, техничек, штатное расписание, разбитые стекла, поломанные парты, родителей 2-го «А» – всех побоку!
И что же – все ее желания исполнились. Она дома, одна, муж уехал в командировку, дочь просится в гости... и уж точно ей нет сейчас никакого дела до родителей 2-го «А».
Но уж если ее величество жизнь берется за исполнение желаний, то она, в неизреченной милости своей, исполняет их с лихвой, не зная меры и не останавливаясь ни перед чем. Она исполняет даже те желания, о которых сам человек не знает и не догадывается. Иногда жизнь так же безгранично щедра, как и беспредельно сурова…
Нет, нет, спохватилась Аделаида, опасаясь, что спугнет такими мыслями хрупкое, едва коснувшееся ее крыльями счастье, – жизнь милосердна и справедлива. Ей, Аделаиде, жизнь уже подарила несколько минут такой радости, что теперь, что бы ни случилось, она всегда будет их помнить.
Но ведь ничего плохого не случится, правда же? Он сказал, что вернется, и она будет ждать его столько, сколько потребуется.
Она нужна ему. Он хочет быть с ней. Он вернется.
Он такой умный, находчивый, предусмотрительный. С ним не может случиться ничего плохого, чем бы он там сейчас ни занимался. Он вернется к ней, и она встретит его улыбкой и ни о чем не будет спрашивать... по крайней мере сразу.
В половине четвертого Аделаида стояла у окна спальни, прижавшись лбом к стеклу, и напряженно вглядывалась в темноту. Двор опустел уже совершенно; и луна ушла за дома, и веселящаяся на площадке молодежь, допив пиво и сломав деревянные качели, разошлась кто куда, и погасли последние светящиеся во дворе окна.
Ненавижу эти мобильные телефоны, думала Аделаида, и кто только их придумал!
Еще час спустя она сидела на полу, спиной к горячей батарее, съежившись и обхватив руками колени,
и изо всех сил старалась не расплакаться. Все окна были закрыты, но свет в комнатах на всякий случай оставлен гореть.Ей показалось, что она что-то слышит. Низкое урчание мотора, шелест шин по подмерзшему асфальту... нет, не надо обольщаться, это всего лишь какой-то шум у соседей. Вот все и стихло. Аделаида опустила голову на руки.
Снова какие-то звуки. Кто-то подошел и остановился под ее окнами. Аделаида медленно поднялась и стала спиной к окну. «Там никого нет, – сказала она себе, – никого. Нечего и смотреть».
Потом резко повернулась и отдернула занавеску. Там никого не было.
И все же она открыла балконную дверь и вышла в серую предутреннюю мглу.
Внизу, слева, у самого входа в подъезд, стояла машина с зажженными фарами, и в их свете какой-то человек возился с кодовым замком. Услыхав стук открываемой двери, человек полностью вышел на свет и помахал Аделаиде рукой.
Аделаида в волнении стиснула на груди старенькую шаль; потом перегнулась через перила, вспомнив, что он не знает ни кода, ни номера квартиры. Но ее помощь не понадобилась. Разгадать код по вытертым кнопкам было делом нескольких секунд, равно как и определить расположение квартиры по единственным горевшим с этой стороны дома окнам.
Карл вернулся к машине, выключил фары, взял что-то с переднего сиденья и вошел в подъезд.
Аделаида бросилась к входной двери. У нее так сильно стучало сердце, что она не слышала его шагов по лестнице.
Он возник на пороге, живой и невредимый, хотя и в несколько помятой, испачканной, а местами даже и порванной одежде.
– Где ты был? – всплеснула руками Аделаида, тут же и забыв свое благое намерение ни о чем его не расспрашивать.
– В лесу, – коротко ответил Карл, захлопнув за собой дверь.
– А... а зачем?
– Собирал подснежники.
И протянул ей роскошный, серебристо-розово-лиловый, тонко и нежно пахнувший букет.
* * *
Больше Аделаида ничего не смогла узнать. По правде говоря, очень скоро ей стало не до расспросов.
Между тем Карл, верный своему обещанию, не солгал ей про лес и подснежники. Он лишь опустил некоторые подробности, желая оградить ее от совершенно ненужного беспокойства.
На самом деле с ним произошло следующее.
Человек, позвонивший ему на мобильный телефон, был не кто иной, как хорошо известный в наших краях майор уголовного розыска Пронин. Люди, видевшие его впервые, ни за что не поверили бы, что имеют дело со светилом государственного сыска и одним из самых выдающихся аналитических умов Города, а возможно даже, и всей области.
Карл тоже не сразу понял, с кем имеет дело, когда в кафе, где они сидели в понедельник после спектакля с Альфредом Шнитке, к ним за столик подсел маленький, неприметного вида человечек и извиняющимся тоном попросил уделить ему несколько минут их драгоценного времени.
Несмотря на непрезентабельный вид человечка и его тон, у приятелей возникло подозрение, что просьба эта является чистой формальностью и отрицательный ответ он просто-напросто не воспримет.
Скрипач потом говорил Карлу, что сразу почувствовал в нем копа (или, выражаясь по-российски, мента) и даже, можно сказать, обрадовался. Ему все не давала покоя воскресная история, и он чувствовал себя не в своей тарелке при мысли о коллеге Мюллере, по чьим следам он направил зловещую банду бритого-лысого, подручного некоего Филина.