Леди полночь

Эмма почувствовала его теплое дыхание напротив ее щеки, и его руки, такие теплые на ее лопатках. Повернув голову, она услышала биение его сердца: быстрое и неистовое. Потянув руки вверх, она оставила их на его шее. Джулс был выше нее, поэтому ее руки легко запутывались в волосах на его затылке.

Эмма и раньше прикасалась к волосам Джулиана, она считала их невероятно мягкими цвета теплой осени. Проведя ладонью по их длине, Эмма почувствовала резкий вздох Джулиана.

Подняв глаза, она увидела его бледное лицо, глаза опущены, а ресницы такие длинные и темные, что их тень веером легла на его скулы. Он кусал губу. Он всегда так делал, когда нервничал. Эмма могла заметить вмятины, оставшиеся на нижней губе от его зубов.

Если бы она поцеловала его, то каков бы он был на вкус? Как кровь, или гвоздика, или все вместе? Пряный и сладкий? Горький и горячий?

Эмма заставила себя забыть об этом. Он был ее парабатаем. А парабатаи, если верить закону, - не предназначены для поцелуев.

Джулс опустил руки с лопаток на ее бедра. Она вздрогнула: странное, но приятное чувство. Эмма как-то раз слышала от примитивных что-то о бабочках в животе: она считала это чем-то неприятным, когда чувствуешь, будто кто-то порхает в кишечнике. Но сейчас она чувствовала этих самых бабочек абсолютно везде. Они трепетали на ее коже и под ней, посылая приятные мурашки вверх-вниз по всему телу.

Эмма начала обводить пальцем по его запястью: Д-Ж-У-Л-И-А-Н, Ч-Т-О Т-Ы Д-Е-Л-А-Е-Ш-Ь?

Но он, казалось, этого не заметил. Впервые он не понял их тайный язык. Эмма остановилась, смотря снизу вверх прямо в его глаза. Джулс увидел в ее глазах мечтательность, несобранность. Он запустил свою руку в ее волосы, пропуская их сквозь пальцы. Эмма почувствовала, будто каждый отдельный волос был живым проводом, подключенный к ее нервным окончаниям.

— Когда ты спустилась вниз по лестнице сегодня вечером, - сказал он, его голос был густым и низким, — я думал о том, что мне следовало бы нарисовать тебя. Изобразить на холсте цвет твоих волос. Что, если я бы и взялся за это, то я должен был бы использовать титановые белила, чтобы получить нужный цвет, что бы показать, как они ловят свет и почти пылают. Но это бы не сработало, правда? Ведь они не какого-то определенного цвета. Твои волосы … они не просто золотые: они янтарные, рыжевато-коричневые, карамельные, они цвета пшеницы и меда.

Обычная Эмма попробовала бы отшутиться. Она сказала бы: «Ты так говоришь, будто это хлопья для завтрака». Нормальная Эмма и нормальный Джулиан посмеялись бы. Но это был другой Джулиан; это был Джулиан, которого она никогда не видела, а Джулиан с выражением вырезанным на элегантной кости его лица. Она почувствовала волну отчаянно желания, потерянного в его взгляде, в изгибах его скул, челюсти и неожиданной мягкости его рта.

— Но ты никогда не рисовал меня, - прошептала она.

Джулиан ничего не ответил. Он выглядел измученным. Его сердце бешено колотилось: в три раза быстрее, чем раньше. Она могла видеть это на его шее. Его руки были сомкнуты; она поняла, что ему нужно было держать ее на месте, чтобы она не двинулась ни на дюйм ближе. Пространство между ними было нагрето, наэлектризовано. Его пальцы покоились на ее бедрах. Его другая рука скользнула вниз по ее спине, медленно, скользя вдоль ее волос, пока он добирался до голой кожи, где задняя часть платья опустилась вниз.

Он закрыл глаза. Они перестали танцевать. Они стояли тихо, Эмма едва дышала, Джулиан руками двигался по ее спине. Он касался ее тысячу раз: пока они тренировались, пока они воевали или имели тенденцию залечивать друг другу раны. Но... Он никогда не прикасался к ней так.

Он казался кем-то околдованным. Кем-то, кто знал, что он был под чарами и боролся с этим каждым нервом и клеткой своего тела, удары страшной внутренней борьбы стучали в его жилах. Она могла чувствовать его пульс через его руки, своей кожей голой спины.

Она пододвинулась к нему еще немного, буквально на дюйм. Он ахнул. Его грудь вздымалась напротив ее, чувствуя выпуклость ее груди через тонкий материал платья. Ощущения ударили ее, как электричество. Она не могла думать.

— Эмма, - сказал он сдавленным голосом. Его руки дернулись, резко, словно его ударили ножом. Он потянул ее. Притянул к себе. Ее тело столкнулось с его. Толпа казалась чарующим светом и ярким цветом вокруг них. Его голова опустилась к ее - они дышали в унисон.

Но кто-то уронил тарелки на пол, и послышались звуки: пронзительные, оглушающие. Они оторвались друг от друга, как только двери театра открылись настежь, комната наполнилась ослепительным светом. Музыка прекратилась.

Динамик потрескивал, возвращаясь к жизни.

— Дорогие друзья, пожалуйста, проходите в театр, - сказал знойный женский голос. – Проведение лотереи вот-вот начнется.

Кристина отошла от человека в костюме в елочку и направилась к Джулиану и Эмме, лицо ее покрылось румянцем. Сердце Эммы бешено колотилось. Она рискнула взглянуть на Джулиана. В какие-то короткие моменты он выглядел как человек, который заблудился в пустыне Мохаве, полуживой от солнца, и который увидел проблеск воды впереди только для того, чтобы оказаться миражом.

— Марка до сих пор нет?- спросила Эмма поспешно, как только Кристина оказалась рядом с ними. Не то, чтобы был реальный повод, чтобы Кристина знала, где Марк; Эмма просто не хотела сейчас смотреть на Джулиана. Не тогда, когда он выглядел так. Кристина покачала головой.

— Нам лучше зайти внутрь, - сказал Джулиан. Его голос был спокойным, выражение его лица выровнялось, стало безучастным. — Марк догонит.

Эмма посмотрела на него удивленно. Она всегда знала, что Джулиан был неплохим актером, Сумеречному охотнику приходилось врать и играть роли - все время, но это было, как если бы она представляла выражение, которое видела на его лице мгновение назад. Словно она лишь мечтала последние десять минут. Будто ничего из этого не произошло...

Глава 15

И половины такого блаженства узнать Серафимы в раю не могли

– Что ты здесь делаешь? – прошипел в темноту Марк.

Он стоял в гардеробной, окруженный стойками дорогой одежды. Ночью температура в Лос-Анджелесе падала, даже летом, но пальто были лёгкими: льняные и жатые мужские куртки, шёлковые и газовые женские накидки. Было очень мало света, но Марка это не волновало. Его бледная рука выбрала кожаный спортивный плащ и сдёрнула с вешалки.

Киран. Сегодня его волосы были самого тёмного оттенка синего, почти чёрные, цвета бурлящих в шторм волн. Это значило, что он был в самом отвратительном настроении. Его серебрено-чёрные глаза горели в темноте.

– Как ещё я могу увидеть тебя? – проговорил он, прижимая Марка к стене.

Между ними оставались миллиметры; это было близко и горячо. Марк поймал себя на сдавленном вдохе, и не только из-за того, что его резко прижали к стене. Гнев волнами кипел в Киране, и он чувствовал их; они крутились в нём, глубоко там, где когда-то холодные воды фейри остудили его сердце.

– Я не могу войти в Институт, даже в Святилище, если я там покажусь, меня убьют. Ты хочешь, чтобы я проводил здесь целые ночи, ожидая, снизойдёшь ли ты до встречи со мной?

– Нет, - ответил Марк, как раз когда Киран ещё больше вжал его в стену, задвигая колено между ног Марка.

Его слова сочились диким гневом, но руки на теле Марка были знакомыми: тонкие, холодные пальцы, которые расстёгивали его рубашку, скользя по коже.

– Нам нельзя видеться, пока всё это не закончиться.