Лестрейд. Рыжий… Честный… Инспектор

Мы шагали по длинному, хорошо освещённому коридору с высоким потолком. Инспектор важно шествовал впереди, скрестив руки за спиной. Он был выше и намного крупнее меня и выглядел гораздо солиднее.

Путь преградила металлическая решётка. Охранявший её констебль при виде Брэдстрита поднялся из-за стола.

— Инспектор…

— Привет, Вест! Если ещё не знаком — это детектив Лестрейд. — Инспектор показал на меня. — Он — новичок, но уже подающий большие надежды.

Я сдержанно кивнул. В ответ констебль приложил руку к козырьку шлема.

— Приветствую вас, мистер Лестрейд.

То, что я поначалу принял за стол, оказалось больше похоже на пульт: в столешницу были вмонтированы лампочки, напротив каждой был нарисован номер.

Инспектор проследил мой взгляд.

— Наше нововведение, — пояснил он. — К каждой камере проведён электрический звонок. Когда его нажимают, слышен не только звук, но и загорается лампочка с номером камеры.

— Очень удобно, — подтвердил инспектор.

— Вижу, Скотланд-Ярд шагает в ногу с прогрессом, — усмехнулся я.

— Так и есть, — сказал Брэдстрит.

Он посмотрел на констебля:

— Нужно срочно увидеться с недавним задержанным — Роджером Шоном. Проводи нас к нему в камеру.

— Слушаюсь.

Констебль снял с пояса связку ключей, открыл решётку и остановился возле, пропуская.

— Прошу вас.

Мы снова оказались в высоком коридоре, ярко освещённом газовыми рожками. На освещении тут не экономили.

— Шон находится в одиночке? — спросил я у констебля.

— Все одиночные камеры заняты, мистер. Пришлось посадить его в одну из общих. Но вы не волнуйтесь — пока всё было спокойно.

Констебль остановился напротив одной из крепких дверей, снабжённой высоким зарешечённым окошком, отпер её.

— Сюда.

Мы переступили порог и оказались в большом помещении с цементным полом и покрытыми белой известью кирпичными стенами. Окон, выходящих наружу, и собственного газового рожка в камере не было: освещалась она благодаря единственному окну с решётками в двери.

В дальнем углу находился ватерклозет, задёрнутый шторкой.

Из мебели только широкие лавки, на которых в разных позах сидели или лежали мужчины самого разного вида и возраста. Большинство грязные и ободранные, одетые в весьма живописные лохмотья.

— Встать! — грозно крикнул констебль.

Заключённые беспрекословно послушались приказа и выстроились вдоль стены. Их было около дюжины.

— Ну и запашок у вас! — покрутил носом констебль.

Брэдстрит всмотрелся в измождённые лица арестантов.

— Не вижу среди них Шона.

Он повернулся к констеблю.

— Вест, ты случаем не ошибся? Может, камеру перепутал?

— Никак нет! — откликнулся полицейский. — Я его лично в эту камеру определял.

Я заметил что-то, что поначалу принял за груду лохмотьев, подошёл ближе и замер. На скамье лежал немолодой мужчина. При нашем появлении он так и не встал. Я потрогал жилку на его шее и сразу понял почему.

— Если это и есть Роджер Шон, то он заснул и спит вечным сном.

— Как?! — дёрнулся констебль. — Не может быть! Когда я запер его здесь, Шон был живее всех живых…

Руки констебля растерянно опустились. Затем он опомнился и, выхватив одного из арестантов, занёс над ним огромный кулак.

— Сволочь! А ну — говори, кто из вас его убил!

— Никто… Никто его не убивал! Мы пальцем к нему не притронулись! — испуганно залепетал сокамерник Шона.

Следов избиения я не увидел, как и явных признаков насильственной смерти.

Я склонился над лицом покойника и принюхался. Нос уловил слабый запах миндаля.

— Отпусти его! — приказал я констеблю. — Они не убивали Шона. Думаю, он сам наложил на себя руки.

— Но как же… — взволнованно произнёс тот.

— Делай, что сказано! — велел инспектор.

Он подошёл ко мне.

— С чего ты решил, что это — самоубийца?!

— Он отравил себя цианидом, — сказал я. — Скорее всего на вскрытии выяснится, что у Шона было какое-то смертельное заболевание и жить ему осталось недолго. Думаю, Шон прекрасно знал об этом. Кто-то предложил денег его семье, чтобы он взял на себя чужую вину. Всё, что ему было нужно сделать: прийти к нам, дать ложные показания, а потом уйти из жизни легко и быстро, не страдая от мучительной болезни.

Я посмотрел на Брэдстрита. Тот покачал головой.

— Я так не думаю. Может, Шон и впрямь был смертельно болен и сам принял яд — но разве это противоречит его истории? Он мог убить газетчика, сознаться и отравить сам себя в муках совести…

— Предлагаю узнать его адрес, наведаться туда и устроить обыск. Наверняка мы найдём там деньги, много денег… А заодно и спросим, какую причёску ещё вчера носил мистер Шон до того, как побрился налысо. Интуиция мне подсказывает, что она совсем не походила на гребень ирокеза…

Глава 18

Брэдстрит отыгрался на мне, отправив в покойницкую присутствовать на процедуре вскрытия Шона. Почему-то он решил, что я буду вести себя как кисейная барышня и непременно хлопнусь в обморок, как только хирург начнёт потрошить труп.

Не на такого напали. Мертвецов за свою долгую и насыщенную жизнь я повидал столько, что всему Скотланд-Ярду вместе взятому и не снилось. Да и сам побывал в этой роли, так что не испытал ни малейшего волнения, когда доктор Хорсби — невысокий и крепкий мужчина с добродушным широким лицом раскрыл свой чемоданчик из потёртой кожи, извлёк из него блестящие на свете газового рожка инструменты и принялся их раскладывать перед собой, отпуская при этом разного рода шутки. Порой весьма скабрезные.

Полностью обнажённое тело Шона лежало на большом деревянном столе. Казалось, он просто спит, вот-вот откроет глаза и начнёт ругаться.

— Отравление? — сразу догадался Хорсби.

— Да. Подозреваю цианид.

— Тогда чего ещё вы от меня ждёте? — удивился хирург.

— Ответа на пару вопросов: ему действительно оставалось мало жить и, хоть он и выбрил себе голову, можно ли как-то понять — красил ли он свои волосы?

— Ну… судя по расширенным сосудам на лице — особенно на носу, покойный регулярно прикладывался к бутылке. Судя по всему, его тело основательно проспиртовано — хоть сейчас в музей выставляй, сохранится на века…

Хорсби с силой ощупал живот.

— Печень увеличена — ей приходилось несладко, покойный вливал в себя дешёвую выпивку галлонами. Обратите внимание на его кожу — она буквально жёлтая. Конечности отекли… По всем признакам у него был цирроз печени, причём в терминальной стадии.

— Сколько ему оставалось?

— Ну, я не господь бог, чтобы определять чужую судьбу, но по моим прикидкам: от недели до месяца. Не больше.

Что ж, мотив, из-за которого Шон взял вину на себя, подтвердился.