Лицо с обложки

Он все понимал. Просто хотел знать, как же все было?

И Когтев рассказал, как…

Выбросив его из машины возле гостиницы и денег не взяв, Грушевский помчался домой. Застал Наталью в халате, с сигаретой и кофе, на кухне. Сидела, обхватив мокрую голову, даже головы не подняла, когда он вошел, читала газету. Вовка, к счастью, был в школе.

С холодной яростью Грушевский смотрел на жену. Все понял, все простил, только одно хотел знать: но почему я? почему меня выбрала?

Наталья устало взглянула на него, отвернулась, даже лгать не стала.

— Почему? — И рассказала байку про багдадского золотаря.

Этот парень целыми днями чистил выгребные ямы, но однажды слуги зазвали его в роскошный дом, отмыли, отскребли, надушили, разодели как падишаха, накормили яствами, отвели в комнату госпожи, и золотарь провел ночь с прекраснейшей из женщин мира. Наутро, лопаясь от самодовольства, золотарь решил поинтересоваться, за какие такие качества красавица его полюбила? (На комплименты небось мечтал нарваться.) Нo красавица ответила: да я тебя и в глаза никогда раньше не видела. Мои слуги получили приказ отыскать и привести ко мне самого худшего из мужчин Багдада, потому что я поклялась отомстить мужу, изменившему мне со служанкой. Хуже тебя, извини, не нашлось…

У Грушевского помутилось в глазах. Испугался — сейчас убьет. Чтобы дать выход ярости, со всей силы ударил кулаком в стену, выбил кусок штукатурки, и еще, и еще раз…

— Не бесись, — спокойно сказала Наталья, глядя в окно, словно мечтала стать птицей и улететь. — Я себе жизнь исковеркала…

Расстались почти по-хорошему.

Первое время Грушевский каждую неделю приезжал к Вовке, пока однажды дверь ему не открыл Когтев. Видно, в капитане взыграли отцовские чувства… Или надоело, приезжая и Москву, останавливаться в гостиницах?

Но с тех пор Грушевский равнодушно смотрел на женщин.

То есть не на всех, конечно, а только на таких — с топазовыми глазами, бронзовой кожей и волосами, небрежно спутанными, как трава. Он знал, что параллельные прямые не пересекаются.

Большинство народонаселения — я, ты, он, она, вместе целая страна. — живет в одном мире, где рождаются в роддомах, женятся в загсах, ездят на работу в метро, скандалят с женой из-за денег, отдыхают на даче… И утешаются мыслью, что, слава богу, во вселенной существуют параллельные мирки и похуже нашего — скажем, в Чечне. или на эоне, или там, где пять лет подряд зимой нет отопления. Но женщин с топазовыми глазами вы никогда, никогда не встретите в измерении «тридцать три квадратных метра». Они живут на перекрестке дорог, как призраки, а вы, в свою очередь, призрак для них. В этом легко убедиться — достаточно встретиться с одной из таких женщин взглядом где-нибудь в салоне «бентли». Даже если вы привлечете ее внимание, она посмотрит сквозь вас, словно вы — тень, и сосредоточится на более достойном объекте.

А жизнь, как в насмешку, взяла да и столкнула его лбом с ней… Влюбиться, как мальчишка, — что глупее могло с ним произойти?

Грушевский проводил до машины очередного «вип»-клиента и торопливым шагом возвращался обратно, под теплый кров магазина-риада, когда из стеклянных дверей на крыльцо вышла бледная, с остановившимся взглядом жена хозяина.

После безумия, охватившего его на Маврикии, Грушевский не видел ее с того самого дня, когда по возвращении из Порт-Луи в Париж по просьбе ее мужа провожал Зою в аэропорт на рейс до Нью-Йорка.

Она, в облаке снежной вьюги, не замечая холода, нетвердо шагнула вниз по ступенькам ему навстречу. Саша подбежал, спросил:

— Вам плохо?

Она что-то пробормотала и осела в снег, Саша едва успел ее подхватить. И вот… Продавленный диван, мигающая лампа под потолком, коробки, ящики под ногами, бесстыжие девки на стенах, и среди всего этого разора и позора — она, как спящая царевна в хрустальном гробу. И хочется прикоснуться губами к ее нежным бледным губам, вдохнуть всей грудью горьковатый аромат ее духов, которые сводили его с ума в Порт-Луи… Ему ночами снился этот запах осенней терпкой хризантемы и яблоневого цветущего сада и чего-то еще необъяснимого, невыразимого, желанного, как ее имя. Зоя… Зоя…

Вот так и становятся некрофилами! — зазвенела в пустой голове злая мысль. Грушевский осторожно похлопал ее по восковым щекам. Она медленно приходила в чувство. Дрогнули пушистые ресницы. Жена хозяина дернулась всем хрупким телом, вскочила па диване, ошарашенно глядя по сторонам.

— Где я? Что со мной?

— Вы в магазине, — объяснил Саша. — Вы упали в обморок. Помните?

Она не ответила, окинула быстрым взглядом комнату, стены, — наверное, не понимала, какой магазин, какой обморок, что она здесь делает?

— Попейте, вам станет лучше.

Грушевский протянул ей маленькую бутылку минеральной воды. Извинился, что нет стакана.

— Я не хочу пить, — недоверчиво, почти враждебно ответила она.

Грушевскому стало досадно за жуткий интерьер офиса, он подумал: кофе бы ей предложить, но придется идти в соседнюю комнату, к знакомым девчонкам за кипятком, а это ни в какие ворота…

Постепенно она пришла в себя. Щеки ее порозовели.

Она опустила ноги с дивана, поправила волосы.

— Надеюсь, вы не догадались вызвать «скорую»? — спросила, глядя на Грушевского так, словно это он был виноват в ее обмороке. — Не хватало только устроить шоу с выносом тела.

Саша усмехнулся:

— Не догадался.

Она решительно кивнула — ну слава богу, хоть что-то вы сделали правильно!

— Может, все же позвать врача? — предложил он. — Как вы себя чувствуете?

— Отлично. Мне ничего не нужно. Я уже ухожу. — Она решительно встала, сделала несколько шагов к двери и остановилась в нерешительности, положив пальцы на косяк. — Послушайте…

Она посмотрела на Грушевского, но не в лицо, а куда-то в область правого плеча. «Читает мое имя на карточке».
– догадался он. Действительно, жена хозяина впервые назвала его по имени.

— Послушайте, Александр, не говорите никому, что я… что мне стало плохо. И вызовите такси.

— Я могу вас отвезти куда нужно.

Она согласилась.

Запутанный лабиринт коридоров вывел их к служебному входу, на задний двор торгового центра, где сотрудники парковали свои машины. Грушевский шел впереди, прислушиваясь к тихому постукиванию ее каблуков по плитке пола и думал, что она забыла одеться, на улице снег, а она в тонком костюме — когда он нес ее на руках, сквозь ткань слышался стук ее сердца.

— Вы не хотите вернуться и надеть пальто? — не оглядываясь, спросил он, и почувствовал, что она содрогнулась от отвращения.

— Нет.

— Я могу принести его вам.

— Нет! — резко выкрикнула она. И уже тише добавила: — Муж потом захватит. Поехали скорее.

По дороге они молчали. Грушевский отдал ей старый плед, завалявшийся на заднем сиденье со времен последнего летнего сабантуя на даче у друзей. Она закуталась и сидела, закрыв глаза. Со стороны казалось, будто она спит.