Лисы мастерских

Любой художник в красно-коричневой России одновременно одинаково горячо и страстно отстаивает три права. Право на свободу творчества, независимость замыслов и устремлений от официоза и идеологии. Право на постоянный стабильный казенный заработок, который давала только эта самая идеология. Право на постоянную халтуру, или калым. Честный человек совместить эти три права в тоталитарном государстве не может, потому что не считает возможным одновременно служить хозяину и обманывать его. А вот художникам это удавалось без труда.

Потому они все без исключения так крепко держались за казенные места разного типа и ранга оформителей. Самой престижной считалась работа в фондовых мастерских. Постоянно охаиваемый казенный труд был основой благосостояния, стержнем достатка. Без него сложно было прокормить семью. Занзибарскому пришлось искать, чем заполнить брешь.

– А мне директор завода и говорит, – через сорок лет уверенно врал живописец, – вот тебе шестьдесят художников. Будь среди них главным. Но чтобы мне наглядная агитация, оформление колонн, красные уголки, вывески – все на высшем уровне. Отвечаешь персонально. Я тебе доверяю. Увольняй, принимай кого хочешь. Судимость твоя меня не интересует. Пусть они свое решение на залупу себе натянут. Получать будешь по полной. Мне твой председатель не указ, у меня такие в разнорабочих ходят. Для меня их суд и решение меньше собачьего лая значат. Мой принцип: заработал – получи. Правильный мужик был. С галстуком и подтяжками. Меня ценил.

На самом деле Занзибарскому действительно удалось найти место на большом авиационном заводе. Но не главным художником – такой должности вообще не было – и не начальником отдела эстетики, такая должность была, но занималась не им, а простым цеховым художником, которых на заводе было больше пятидесяти.

Когда Аристарх Занзибарский переступил порог заводской проходной, он понял: у каждого своя лиса. Только приходят они в разном обличье.

Глава Н-1-2. Три карты

В КАЖДОЙ СОВЕТСКОЙ КВАРТИРЕ НА СТЕНЕ ВИСЕЛ ПРОВОДНОЙ радиоприемник – немного больше ладони взрослого мужчины гадкого цвета пластмассовая коробочка с динамиком и регулятором громкости. Он подключался к единой радиосети и с шести утра до часу ночи передавал одну программу: набор лживых новостей, патриотических песен и по-клоунски крикливых призывов к единству.

Из такого, теперь забытого, приемника ранним весенним утром, когда звучала песня «Широка страна моя родная…», вылезла лиса Василия Некрасова. Маленькая, больше похожая на кролика, но огненно-рыжая и лукавая с острой, как бандитская финка, мордой, она хитро оценивающе оглядела комнату, хищно улыбнулась, облизнула нос, с интересом уставилась на блистательного графика и укоризненно покачала головой.

Население широкой страны приемников боялось. Считали, что через них власть распространяет вредоносные волны, лишающие советских граждан свободы воли и мужской силы. А тут еще и лиса. Василий Некрасов, внучатый праправнук классика русской литературы, должен был бы испугаться втройне. Но гены знаменитого предка – мастера покерфейса и карточной игры – победили.

«Как же это она по проводам тихо и незаметно прокралась», – спросил у себя утонченный график и поэт. Отвечая на его мысли, лиса дружелюбно кивнула и неожиданным для своей острой морды басом доброжелательно проговорила:

– А я и по проводам могу, и по волнам, и через электричество, прямо из розетки. Для меня нет преград. Юркая я. – Лиса оглядела себя и увидела, что у нее нет лап. Стала извлекать их по одной и облизывать, словно в проводах они запачкались радиоволнами или иным мусором.

Затем внимательно придирчиво осмотрела свои лапы, несколько раз пересчитала их в разной последовательности, убедилась, что все они на месте, осталась довольна и уже с их помощью принялась вытягивать хвост. Огромный пышный хвост с белой кисточкой на конце так сильно наэлектризовался, что вокруг радио густым фейерверком посыпались искры. Слегка запахло паленой шерстью. Когда все искры погасли, лиса спокойно улеглась на радио, накрылась хвостом, свесила лапы по краям, безразлично зевнула и отвернула морду к стене.

В этот момент Василий Некрасов был уверен, что место лис не в лесу, не на воле, не в комнате, а именно в радиоприемнике, потому он решил обязательно отправить лису обратно, но не представлял, как это можно сделать.

– Шла бы ты, лиса, обратно, – неуверенно начал он с уговоров, – нечего тебе здесь делать. Здесь люди, а там утренняя зарядка, «Пионерская зорька» и «Рабочий полдень».

Услышав эти слова, лиса поднялась на лапы, выгнулась, мягко спрыгнула на пол, прошлась хозяйкой по комнате и проговорила:

– Здесь пока поживу. Мне здесь нравится. В радио одна ложь, а здесь правда жизни. А мы, лисы, с древних времен правдой питаемся и правде служим, на правде спим, правдой укрываемся и по правде ходим. А если, скажем, некоторым, – она косо посмотрела на Василия Васильевича, – наше присутствие здесь не нравится, то они могут отправляться куда угодно. Тем более что, насколько нам известно, эти некоторые только и делают, что по России колесят из конца в конец без остановки.

Последние слова лисы озадачили утонченного графика больше всего: «Она знает о моей тяге к перемене мест. Выходит, что ей из радио все видно, – подумал он, – но тогда получается, что она не только в этом радио, а может в любое перебежать. От нее не спасешься. Тем более гнать надо. Возьму ка я ее хитростью».

Всем своим видом показывая, что ему до лисы нет дела и напевая «Капитан, капитан, улыбнитесь», Василий Васильевич пошел на кухню, взял там пустую сумку-авоську – мешок из мелкоячеистой сетки – огляделся вокруг в поисках приманки и положил в авоську самое дорогое – початую бутылку водки. Рассуждал так: лиса точно выпить не дура, не случайно у нее нос красный; она увидит бутылку, кинется за ней в сетку, а он завяжет ручки и так лису поймает. С гордой осанкой прошагал он обратно.

– Да, лучше я о тебе думала, Василий, – разочарованно проговорила лиса со стола, на котором вытянулась во всю длину. – Думала, если ты график талантливый и книги разные читаешь, то и мозги у тебя есть. А оказывается, мозг и талант – дело разное. Это же надо, лису перехитрить решил. Да еще так топорно. Ты бы еще курицу в авоську сунул. До чего же у тебя убогий взгляд на мир. Запомни: не всякая лиса за водкой в мешок кинется.

Здесь настала точка злости. Василий Васильевич схватил полотенце, размахнулся, зацепился им за люстру, не заметил этого, сильно рванул и обрушил люстру вместе с куском штукатурки. Звон разбитого стекла перекрыл басовитый хохот лисы. Изысканный график нагнулся, стянул с ноги тапок, запустил им в сторону хохота, но попал в тонкую шаткую ножку телевизора «Темп». Тот упал на бок, жалобно ойкнул и заработал. На экране появился класс лесной школы, где учили лисят. Те с интересом следили за поединком, но вмешаться не решились. С 1934 года между радио и телевизионными лисами существовал договор о разделе территорий влияния.

«Из полей уносится печаль», – напирая все на ту же тему никому не нужной широты, надрывалось радио, которое без лисы внутри голосило еще громче, пронзительнее и безысходнее. Утонченный график представил себе печаль в виде дородной Бабы-яги, которая, полетав над полями, отправилась в ближайший магазин, и хлопнул себя по лбу. «Если лиса не идет в радио, то пусть радио идет на лису», – с кристальной ясностью откровения понял Василий Васильевич, сорвал приемник со стены и стал бегать за лисой, пытаясь накрыть ее пластмассовой коробочкой. Треск разбиваемого об пол корпуса перекрывал басовитый хохот лисы.