Лисы мастерских

Техник был одержим стремлением услышать в радиошуме голоса далеких звезд и мастерил хитроумную конструкцию, чтобы разгадать их. А Василий поддакивал ему и временами вставлял: «Скучно им там в космосе без нас», «Нет у них настоящей духовности и представления о жертвенности, вот их к нам и тянет», «Только наши загадки они разгадать не могут».

Обычно посиделки заканчивались тем, что оба брали в руки по пустой бутылке, взбирались к тарелке, прижимали к ней днища бутылок и долго, словно внимательные врачи у тела подозрительного пациента, слушали таинственный металлический гул. Для каждого он складывался в свое послание. Василий различал прилив исполинского океана, медленные тяжелые волны которого стирают прошлое горе и на его месте намывают островки беззаботного счастья. Техник ясно слышал щелчки реле универсальной машины, которая рассчитывает такой режим потребления и дозировки алкоголя, при котором невозможно похмелье.

Когда в следующий раз пытались передать друг другу наблюдения, то не понимали, спорили и соглашались только в одном – эксперименты необходимо продолжить. А для этого надо опорожнить бутылки. Несвежая посуда для прослушиваний не подходила. Попробовали как-то, но, кроме жалобного воя ветра, ничего не разобрали.

В посуде для эксперимента недостатка не было. Василий один из немногих имел в магазине неограниченный кредит. В избытке были и досужие наблюдатели за тем, как два парня регулярно взбирались на антенну. Отсутствие событий в маленьком поселке, где по углам горбились кривобокие вышки для автоматчиков, а за домами скалились остатки колючей проволоки, приводило к тому, что событием становился любой неурочный собачий брех. Что уж тут говорить о загадочной сцене на фоне ночного неба.

Повторялась она регулярно и практически в одно и то же время. По ней отмеряли часы: «В рожу я ее двинул еще до того, как техник и художник на антенну полезли». У нее были преданные зрители: «Пойдем, пора, сейчас полезут», – и случайные наблюдатели: «Ой, что делается, убьются ведь». Ей пугали детей: «Смотри, неслух, уволокут тебя на небо дядьки с бутылками». По ней загадывали желания: «Если не упадут сейчас, то следующей зимой на материк».

Объясняли странное действо по-разному. «С пьяных глаз и на курицу вскочишь, не то что на вышку», – мудро замечали одни. «Вера у них такая, они в эфир верят, эфиру служат и на него молятся. А бутылка вместо иконы. В ней эфир заключен. Его же как лик на доске не нарисуешь», – авторитетно кивали другие. «Тоска их донимает, вот и барогозят», – с пониманием вздыхали третьи.

Как и в любом деле, не обошлось без стукачей. В районный отдел КГБ проступило сразу три красноречивых и жарких доноса. Первый был аккуратно написан красной ручкой на листочке в клетку из детской тетрадки: «На прииске "Свободный" техник антенной установки типа "Эра" и художник-оформитель, вместо того чтобы заниматься своими непосредственными обязанностями, типа, передавать и рисовать, производят порчу дорогостоящего государственного оборудования путем постоянного тыкания в него стеклянными предметами типа пустых бутылок преимущественно из-под водки объемом 0,5 литра».

Лиловый размашистый текст второго занял обратную сторону бланка по учету рабочего времени: «Два неизвестных лица (Василий Некрасов и Евстигней Сырцов) на прииске "Свободный" практически каждый день ночью входят через антенну в порочные сношения с представителями зарубежной разведки и передают им различные сведения, в том числе очерняющие нашу славную Родину, которой я служу с рождения. Призовите предателей и прислужников империализма к суровому ответу по всей строгости беспощадного социалистического закона».

Третий торопливо убористо выведен карандашом на оберточной бумаге, в которой уже побывала селедка: «Не могу без слез отвращения и негодования смотреть на две одинокие фигуры в ночном небе, которые, вооружившись стеклянными отбойными молотками, норовят пробить небосвод для того, чтобы вызвать стихийные катаклизмы и прочие напасти на нашу и без того несчастную Родину, которой и так не просто в империалистическом окружении. Как честный гражданин считаю своим долгом защитить небо Родины, иначе по нему не смогут беспрепятственно летать славные летчики-истребители и разить врага в самые нужные места».

Начальник отдела, апатичный майор с напоминавшим задницу носорога лицом, повертел замызганные бумажки в руках, брезгливо отодвинул от себя, вызвал заместителя и приказал поехать и разобраться на месте.

Времена были вегетарианские, заместитель уже не мог махать пистолетом, избивать, насиловать, калечить и уродовать подозреваемых. Ему приходилось действовать не по шаблону. Он никого к себе не вызывал, он решил по-свойски потолковать с героями поэм.

Через два дня на стол начальника легло еще три доноса. «Медлить нельзя. Враг растет и множится. К уже упоминавшимся мною ранее двоим присоединился еще один. И теперь они вместе с утроенной силой производят порчу дорогостоящего государственного оборудования путем постоянного тыкания в него стеклянными предметами типа пустых бутылок преимущественно из-под водки объемом 0,5 литра».

«К двум неизвестным лицам (Василию Некрасову и Евстигнею Сырцову) на прииске "Свободный" присоединилось третье неизвестное лицо (лейтенант госбезопасности Евгений Замятин). Теперь они уже втроем входят через антенну в порочные сношения с представителями зарубежной разведки. Объем передачи сведений катастрофически растет. Скоро не останется у нас того, чего не будут знать враги. И отпадет необходимость в охране тайн и секретов».

«Спасите наше небо. Под напором трех пар рук ему явно несдобровать. Вижу, что оно долго не продержится. Чувствую, как небесная твердь поддается под руками злобных очернителей правды и грядут стихийные катаклизмы. Летчики-истребители не смогут твердыми руками держаться за штурвалы. Небо в дырах промокнет от слез матерей. Родина вопиет как раненая в самое сердце волчица».

Майор из ГУЛАГа, мечтавший о работе карусельщиком в забытом парке, сгреб бумажки, скомкал и швырнул в ящик стола. Он по приказу Коммунистической партии всю жизнь сажал, пытал, калечил и убивал людей. Не было изуверств, которых бы он не совершал. Хруст костей, возюканье мокрой тряпки, собиравшей кровь с бетонного пола, сдавленный предсмертный хрип перерезанного горла, шлепки молотка по лицу были для него куда привычнее, чем смех. Это дало знание человеческого нутра, а потому он не верил ни в какие заговоры, но знал: человек с раздробленными конечностями возьмет на себя любую мерзость.

Дело эфирных алкашей норовило разрастись. Опыт палача подсказывал: настоящие, испытанные временем и напившиеся человеческой крови советские стукачи никогда не пишут только в одну инстанцию. Потому просто игнорировать доносы – подставлять себя под неминуемый удар сверху или сбоку. Нужно было действовать куда изощреннее. Сначала завести дело, а затем спустить его на тормозах из-за отсутствия состава преступления.

Майор с безразличным вздохом обреченного взял новую папку, поставил на ней число 2734472, оттиснул фиолетовый штамп «Хранить вечно», хмыкнул по поводу второго слова и начал заполнять реестр содержимого. Дело создавалось, чтобы избавиться от него. Фигурантов разлучили.

Через неделю Василий неожиданно получил большой, выгодный и престижный заказ: оформить кафе в районном центре. Тут же отправился туда, прихватив с собой лейтенанта, который так продвинулся в поисках истины, что ни на кого не реагировал, а говорил теперь исключительно на языке звезд: попеременно невнятно мычал, жалобно блеял и умильно мяукал, вмещая в эти звуки все доступные ему эмоции и знания.

Под кафе «Забытая мелодия» решили приспособить длинный барак – бывшую столовую концентрационного лагеря. Совсем недавно она одновременно кормила три тысячи заключенных. Едва переступив порог земляного пола, Василий почувствовал неистребимый запах баланды: смесь негодных для питания продуктов с солидолом, на котором они готовились. К вони тут же добавились угрюмый бессловесный шорох и жадные торопливые глотки – ложек не было – баланду и кашу пили через края мисок.