Локомотивы истории: Революции и становление современного мира
Шрифт:
По сути, только тогда сформировался лишённый конфессиональной тенденциозности, по-настоящему экуменический взгляд на Реформацию и Контрреформацию (старый термин Ранке, от которого сейчас отказываются в пользу более дипломатичного «католическая Реформация»). Новый экуменический дух проник и в социальную историю, которая, освобождаясь от влияния марксизма (особенно после того, как в 1989 г. прекратила существование ГДР), вместе с историей культуры попала теперь в общий историографический котёл. В результате из-под пера Петера Бликле вышла история крестьянской войны, впервые опубликованная в 1975 г. под названием «Германская революция 1525 г.». Кроме того, в это же время Реформация в значительной степени «денационализировалась», о чём свидетельствует карьера голландца Хейко Обермана, автора «Наследия средневековой теологии» [61] , который после многих лет преподавательской деятельности в Тюбингене закончил свои дни регент-профессором истории Университета штата Аризона. Именно с таких позиций рассматривается здесь германская Реформация как форма революции.
61
Oberman H.A. The Harvest of Medieval Theology: Gabriel Biel and Late Medieval Nominalism. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1963.
Первое, что стоит отметить, говоря о Германии: в отличие от Богемии ранее, а также Англии и Франции позже, Священную Римскую империю германской нации определённо нельзя назвать государством или хотя бы чем-то на него похожим. Немецкие историки XIX в. (аналогично коллегам из других стран Европы) считали нацию-государство естественной нормой развития любого народа и её отсутствие расценивали как историческую аномалию, чуть ли не несправедливость судьбы. А историки XX в. усматривали в этом отправную точку трагичного отклонения Германии от модели современной европейской цивилизации, её «особого пути» (Sonderweg). Однако в описываемое время раздробленные германские политические институты были намного ближе к превалирующей европейской норме, чем национальные монархии Франции, Англии и Испании, которые сами ещё не сформировались до конца. Правда, даже в XVI в. император и некоторые интеллектуалы-патриоты вроде Ульриха фон Гуттена грезили о централизованной национальной монархии западного образца. Но немецкое национальное чувство — уже весьма сильное — в целом имело иную ориентацию: антиримскую, с одной стороны, и местечковую в политических привязанностях — с другой. Собственно, такая же неспособность подняться до уровня националистических ожиданий XIX в. наблюдалась и в более централизованных, на первый взгляд, королевствах. Герцоги Бурбоны и Гизы являлись ненамного более послушными подданными королей Валуа, нежели баварские Виттельсбахи или саксонские Веттины — императоров Габсбургов. Определённая разновидность феодального духа всё ещё жила в столетии, которое якобы знаменовало рождение современного мира. К тому же государство повсюду представляло собой в первую очередь династический, а не национальный институт.
На протяжении всего XVI в. имперский «меч» в Германии принадлежал дому Габсбургов; имея обширные владения в самых разных местах, эта династия в лице императора Карла V мыслила в истинно имперском, панъевропейском, а не германском ключе. Процесс восхождения Габсбургов на уровень международных владык начался ещё в XIV в., когда младший сын французского короля Валуа получил герцогство Бургундское в качестве фактически независимого удела, а затем в 1384 г. женился на наследнице нидерландского графства Фландрии. Так сложилось ядро герцогства Бургундского, в которое к 1430 г. вошли герцогство Брабантское, графство Голландия и кусок нынешней северной Франции [62] . Это новое образование в некотором смысле возрождало старое «срединное королевство» Лотарингию, возникшее после распада империи Каролингов в 843 г.
62
Cm.: Benedict P. Christ's Churches Purely Reformed. New Haven: Yale University Press, 2002.
После того как в 1477 г. в битве с королём Франции пал последний и наиболее амбициозный из бургундских герцогов, его наследница в поисках защиты вышла замуж за Максимилиана Германского, сына императора Габсбурга (утратив при этом права на земли Бургундии, что сделало её владения, по сути, голландскими). Её сын взял в жёны Хуану Безумную, наследницу Фердинанда и Изабеллы, чей собственный брачный союз, объединив Кастилию и Арагон, создал Испанию, уже готовившуюся захватить львиную долю Нового Света. После Хуаны все эти владения отошли её сыну Карлу V, родившемуся и выросшему во Фландрии. В 1517 г. он унаследовал испанский трон (вместе с подвластным ему итальянским королевством Неаполитанским, к которому вскоре присоединил герцогство Миланское). Затем в 1519 г. он был избран на престол Священной Римской империи, традиционно занимаемый австрийскими Габсбургами. Пребывание Карла во главе «христианского мира» совпало с апогеем могущества Османской Турции в Средиземноморье и на Балканах. Поэтому в течение столетия земли Габсбургов в Испании и Австрии были форпостом обороны христианства от ислама и в то же время первым оплотом ортодоксии в борьбе против ереси в Европе.
Наблюдая восхождение Габсбургов к мировому господству, изумлённые современники отпускали язвительные замечания: bella gerant allii, tu felix Austria nube (войны пусть ведут другие, а ты, счастливая Австрия, заключай браки). Стремительный подъём этой династии действительно являл пример самого быстрого и колоссального наращивания власти в европейской истории Европы — и создания величайшей державы на земле в то время. Однако империя Габсбургов представляла собой не просто плод удачи или брачной лотереи. В мире династических государств брак означал альянс, и браки, образовавшие империю Карла V, воздвигли огромное количество барьеров вокруг расположенной в центре Франции, которую Максимилиан, возможно, хотел окончательно раздробить. Так или иначе, данные альянсы породили череду войн между Габсбургами и Валуа, определявших европейскую политику до середины XVI в. Эти войны, равно как и борьба с турками, осложняли развитие Реформации на каждом этапе.
Географически основные земли империи помимо нынешней территории ФРГ включали Бургундские Нидерланды (Бельгию и Голландию), Эльзас и Лотарингию, сегодня принадлежащие Франции, Австрию, Чехию, долину Одера от Силезии до Балтийского моря и — по крайней мере, формально — Швейцарию. В придачу к этим обширным владениям империя правила частью Италии к северу от Папской области, правда, после краха империи Гогенштауфенов в XIII в. — чисто номинально. Фактически, когда в XIV в. дом Люксембургов возобновил усилия по строительству империи, он обратил их на германские земли севернее Альп, имея центр в Богемии. Позже Габсбурги вели такую же политику со своих баз в Австрии и Голландии. При этом в обоих случаях средоточие власти императора находилось на негерманской периферии системы. Вот в такой ограниченной, но по-прежнему неоднородной империи произошла Реформация.
Устройство империи также ослабляло центральную власть. Несмотря
на наличие ряда центральных институтов, в частности судебных, не имелось ничего похожего на центральную администрацию, что фактически превращало империю в свободную конфедерацию почти суверенных княжеств и самоуправляющихся городов. Императора избирала коллегия из семи князей-выборщиков (курфюрстов), четырёх светских и трёх церковных. Титул императора стал де-факто передаваться по наследству в династии Габсбургов только в XVI в. В германском сердце империи существовали три самостоятельных типа политической власти. В Рейнланде и на юге Германии располагались крупные церковные княжества, епископства и аббатства: Кёльнское, Трирское, Майнцское, Вюрцбургское. Тот же регион мог похвастаться многочисленными и богатыми вольными имперскими городами, такими, как Франкфурт, Страсбург и Аугсбург. Бок о бок с ними существовала россыпь архаичных независимых рыцарских доменов. Практически повсеместно, но особенно в центре и на северо-востоке, местные князья успешно добивались суверенной власти над своими мини-государствами, например Саксонией, Бранденбургом, Баварией, угрожая и рыцарям, и вольным городам. А в городах сложилась социальная иерархия из потомственных дворян, крупных купцов, цеховых ремесленников и значительной «люмпенской» массы.Начиная с последних десятилетий XV в. германское ядро империи переживало первую серьёзную экономическую экспансию. По берегам Рейна и на юге процветали торговля и мануфактурное производство; в центральных регионах Тюрингии и Саксонии высокого развития достигли добыча серебра и другие горные промыслы; восток экспортировал зерно на запад, к Атлантике. К 1500 г. общая численность населения этих земель составляла около 19 млн чел. Появилось великое множество городов, точнее городков, по официальным данным — три тысячи, но лишь пятьдесят из них имели достаточно важное значение, чтобы удостоиться статуса вольного города. Самым крупным был Аугсбург с населением около 50 тыс. чел.; население Кёльна с 60 тыс. чел. в XIII в. сократилось до 40 тыс.; в Нюрнберге, Магдебурге и Страсбурге проживало примерно по 30 тыс. чел. В подавляющем большинстве городков, однако, насчитывалось меньше тысячи жителей. Тем не менее, несмотря на довольно скромные масштабы урбанизации по сравнению, например, с Северной Италией или Нидерландами, аугсбургские Фуггеры входили в число крупнейших банкиров Европы, Нюрнберг стал одним из главных центров мануфактурной промышленности, а долина Рейна — колыбелью европейской книгопечатной революции. Короче говоря, Германия эпохи Реформации, подобно гуситской Богемии, находилась на подъёме. Такого преимущества в Европе она достигнет потом не раньше конца XIX в.
Несмотря на достигнутые успехи, в Германии отсутствовал единый центр. Не было даже столицы. Как уже упоминалось, резиденции Люксембургов и Габсбургов находились на периферии — в Праге или Вене, главный интерес для императоров представляли собственные суверенные владения: Австрия, Венгрия, Нидерланды. Вдобавок, нося титул римских королей, они предпочитали действовать на международном, а не германском уровне. Высший государственный институт — имперский сейм, или рейхстаг — не имел постоянного пристанища. Он кочевал из города в город, и в конфликте интересов составляющих его «сословий» отражалась неравноправность региональных и социальных элементов всего «рейха».
Таким образом, Германия не стала даже протонациональным государством. Вследствие этого, хотя волнения Реформации 1517–1525 гг. оказались самым широким по охвату, жестоким и глубоким кризисом в истории Европы до Французской революции, отсутствовал институциональный фокус, который придал бы им силу полномасштабной революции.
Германии не хватало единства и в другом отношении: она не только не имела чётко установленных границ ни на западе, ни на востоке, ни на юге, но и в своих подвижных пределах развивалась неравномерно. Германские земли к западу от Рейна и к югу от Дуная ранее входили в состав Римской империи, и этот опыт оставил следы прежней цивилизации, из которых средиземноморское вино — лишь один наиболее наглядный пример. Земли к востоку от Рейна и к северу от Дуная были включены в сферу христианской цивилизации Средиземноморья только в эпоху Каролингов, хотя достаточно скоро, уже в X в., стали центром возрождения империи в обличье Священной Римской империи германской нации. Эти две зоны вместе составили «старую» Германию, как её часто называют, и здесь располагалось большинство городов страны. Далее, за Эльбой и по берегу Балтийского моря до Восточной Пруссии, простиралась «новая» Германия — зона колонизации, отвоёванная с XII в. у славянских племён, малонаселённая и бедная, почти без городов, что делало её весьма удобной для политической организации под властью князей.
Реформация началась на границе между «старой» и «новой» Германиями — «грязных задворках запада», по выражению Лютера [63] , — на той же линии разлома между развитой и отсталой Европой, где как раз к югу от Рудных гор веком ранее возникло гуситское движение.
Начало нового движения выглядело чистой воды «монашеской склокой» в той самой университетской среде «первого сословия», из которой вышел в своё время Гус. XVI в. — одна из многих эпох, чьё своеобразие обычно объясняется «расцветом буржуазии», и Реформация действительно добилась первых массовых успехов именно в городах империи. Тем не менее, если количество городов с населением свыше 5 тыс. чел. за предыдущие пятьдесят лет выросло в Германии с 40 до 80, то количество университетов в Европе увеличилось с 30 до 70, поскольку в этом якобы современном столетии «реальность всё ещё носила тонзуру» [64] . Одним из последних за указанный период появился Виттенбергский университет Лютера, основанный в 1506 г. курфюрстом Саксонским, который желал придать блеска своей захолустной столице. Лютер, скорее всего, не приколачивал «95 тезисов» к двери церкви Виттенбергского замка и, несомненно, никогда не намеревался оспаривать существующие европейские порядки, однако его тезисы получили огласку, и вызванные ими споры поистине заложили пороховую бочку под «христианский мир».
63
Holborn H. A History of Modern Germany. 3 vols. Princeton: Princeton University Press, 1982. Vol. 1. P. 125.
64
Ozment S. The Age of Reform (1250–1550): An Intellectual and Religious History of Late Medieval and Reformation Europe. New Haven: Yale University Press, 1980. P. 231.