Локомотивы истории: Революции и становление современного мира

Революция «простого человека»

В такой сумбурной и стремительно обостряющейся атмосфере Реформация в 1524–1525 гг. распространилась из крупных и мелких городов в деревню, в крестьянскую среду. Точнее, произошло слияние городского и крестьянского радикализма. При этом и в городе, и в деревне религиозное реформирование стало означать связывание населения общинными узами. Революция, запущенная Лютером, теперь воспринималась широкими массами прежде всего как революция «простого человека» (dergemeine Mann), под каковым понимался не только обычный человек из низших классов, но и член «общины» или «коммуны» корпоративного города или прихода [89] . Подобная демократизация, несомненно, весьма напоминала ситуацию в Богемии в 1419–1420 гг. Этот религиозно-коммунальный всплеск придал периоду расцвета немецкой Реформации полуреволюционный характер. В нём приняли участие представители всех корпоративных категорий, от самой верхушки до низов сословной структуры. В какой-то момент они, казалось, собрались выступить против старой церкви единым фронтом.

89

Blickle P. From the Communal Reformation to the Revolution of the Common Man.

Прелюдией к ожидаемому всеобщему восстанию послужил мятеж имперских рыцарей фон Гуттена и фон Зиккингена. В 1523 г. эти дон-кихоты из приходящего в упадок сословия ополчились против одного из князей церкви — курфюрста-архиепископа Трирского. Так как учение Лютера подорвало позиции «первого сословия» в империи, дерзкая парочка решила секуляризовать архиепископские земли в пользу массы рыцарства юго-западной Германии. Они также стремились создать прецедент для ликвидации других многочисленных и обширных церковных княжеств. Однако их военная авантюра закончилась весьма плачевно: архаичная фигура вольного имперского рыцаря не шла ни в какое сравнение с новыми наёмными войсками императора.

Главным же восстанием стала Крестьянская война 1525 г. Это действительно было самое масштабное и наиболее радикальное социальное движение в Европе до Французской революции. Ранке не менее убедительно, чем Энгельс, доказывал его центральное место в немецкой истории и признавал его подлинно революционный характер. Вспыхнув осенью 1524 г. на Боденском озере, пламя мятежа уже на следующий год перекинулось в Швабию и южную Германию, затем на север в Тюрингию и Саксонию, на восток в Австрию и Тироль, на запад в Эльзас. На Верхнем Рейне крупные крестьянские волнения происходили и ранее: в различные периоды с 1490 г. там поднималось «знамя башмака» (с изображением тяжёлой обуви, которую обычно носили крестьяне); уже в 1514 г. Вюртемберг сотрясло восстание общества «Бедный Конрад». Бунтовщики также прибегали к религиозному оправданию своих действий «благочестивым законом». Учитывая данную предысторию, можно сказать, что даже без лютеровской Реформации на тех же землях следовало ожидать дальнейших крестьянских волнений. А религиозное брожение, спровоцированное Лютером, придало новому крестьянскому бунту беспрецедентные масштабы и мощь.

Но после одной бурной весны это мощное движение захлебнулось в крови. Более того, его провал, наконец, погасил импульс революционных перемен, данный Лютером в 1517 г. Конечно, Реформация по-прежнему порождала радикальные преобразования в Германии и за её пределами. Однако теперь это происходило в виде череды не столь серьёзных вспышек; непрерывный стремительный поток изменений иссяк. Обречена также оказалась идея всеобщего священства. Пасторы, магистраты и князья Реформации, её интеллектуальные и политические лидеры больше не предлагали простому человеку вместе с ними очищать церковь и нести Слово Божье. Реформирование с тех пор осуществлялось исключительно сверху.

Хотя в начале XVI в. наблюдался экономический рост, но наряду с ним росли и цены, что заставляло светских и церковных владык увеличивать бремя податей для своих крестьян. Это давление постоянно ужесточалось, и крестьянская жизнь ухудшалась на протяжении всего предыдущего столетия, а особенно в последние десятилетия перед 1525 г. [90] В юго-восточной Германии началось возрождение крепостничества, практически повсеместно упразднённого ещё в XIII в. Это стало прелюдией ко «второму закрепощению», которое до конца века восторжествует на территориях к востоку от Эльбы. Конечно, одной из причин повышения фискального давления являлась деятельность местных князей по строительству государства, однако на монастырских крестьян ложилось даже более тяжёлое бремя. Соответственно главной мишенью для бунтовщиков служили князья и аббаты. Крестьяне, которые находились в подчинении у владевших их землями городов, питали меньше враждебности к своим хозяевам. После того как в 1522–1523 гг. по вольным имперским городам региона прокатилась волна муниципальных преобразований, город демонстрировал образец организованного, коммунального, самодостаточного хозяйства. По сути, между ним и деревней существовал некий довольно глубокий симбиоз. К тому же крестьяне видели пример успешного республиканского восстания в соседней Швейцарии, а в качестве предводителей могли выбрать наёмников-ландскнехтов, в большом количестве живших среди них.

90

Blickle P. The Revolution of 1525 / trans. T. A. Brady, Jr., H. С. E. Midelfort. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1981. P. 51.

Под влиянием этих многочисленных стимулов у крестьян в начале века стало развиваться некоторое политическое сознание. Так как местные князья консолидировали свою законодательную и административную власть, заменяя обычное право римским, крестьяне в ответ пытались организовывать территориальные собрания — ландшафты (Landschaften), частично объединяясь с прежними местными сословиями против господ (Herrschaften). Таким образом, формирование политического сознания крестьян приняло облик борьбы устаревшего обычного права против современного, универсального римского права. И именно в этот момент вызов Лютера существующему церковному устройству с требованием всеобщего священства верующих по божественному закону Слова Христова дал крестьянам новое оружие против господских законов: Божий Закон Евангелия [91] . После 1524 г. конкретные социально-экономические претензии крестьянства слились с идеей христианской свободы, проповедуемой Лютером и другими реформаторами. В обществе, где высший принцип легитимности носил теологический характер, крестьянский протест приобрёл теперь благословение свыше. Не менее важное значение для влияния Реформации на «революцию простого человека» имел пример успешного противостояния Лютера папе и императору — верховным правителям христианского мира. Как только это случилось, всё стало возможным в мире «двух мечей».

91

Blickle P. Revolution of 1525. P. 78–86. См. также: Idem. From the Communal Reformation to the Revolution of the Common Man; Idem. Communal Reformation.

Летом 1524 г. крестьяне юга и центра Германии создавали вооружённые отряды, препятствуя сбору податей и выступая против фискальных обязательств перед церковью, особенно по выплате десятины и феодальных податей монастырям. Чрезвычайная раздробленность власти в южной Германии сильно облегчала их деятельность. Подчинённый императору Швабский союз дворянства и городов (большинство его войск тогда сражались в Италии в войне Габсбургов против Валуа) шесть месяцев вёл переговоры с крестьянами, и в этот период крестьянские протесты оставались мирными. Лишённые центрального управления, различные отряды формулировали разные требования, обычно с помощью лидеров-горожан, в частности радикального духовенства, связанного с идущими, и зачастую весьма бурно, муниципальными реформами.

Самый известный документ подобного рода — «Двенадцать статей», которые, как мы видели, начали распространяться из южного города Мемминген в феврале 1525 г. Написанный довольно умеренным тоном, вероятно, не вполне отражавшим истинные чувства крестьян, этот манифест скорее реформистский, чем революционный. Один из его основных пунктов утверждает право каждой общины свободно выбирать себе пастора — общераспространённое требование в Германии того времени. В других статьях выражается согласие выплачивать «справедливую зерновую десятину» при отмене остальных «мелких поборов». Крепостная зависимость осуждается как «противная Писанию и христианской свободе». Эта статья содержит одновременно конкретное требование и утверждение права крестьян на более справедливое положение в обществе в качестве религиозного и морального принципа. Далее идут притязания на права охоты, рыбной ловли, рубки деревьев в общинных лесах, протест против чрезмерных манориальных податей и трудовых повинностей. Некоторые статьи направлены против расширения формального римского права в ущерб «старому писаному закону», в основе которого лежали обычаи, существовавшие с незапамятных времён. Собственно, в ряде других списков претензий крестьяне призывали к возрождению центральной имперской власти, с одной стороны, как защиты от князей и рыцарей, а с другой — как средства укрепления германской нации. Наконец, в последней двенадцатой статье авторы заявляют о готовности исключить любые статьи, противные Слову Божьему. Они также обещают применять силу только в крайнем случае и призывают курфюрста Саксонского и великого пророка христианской свободы Лютера представить их требования на суд имперских властей.

Восстание обострило крестьянское политическое сознание. Отчасти это произошло потому, что, несмотря на преобладание крестьян в отрядах революции 1525 г., значительное участие в ней приняли городские ремесленники, а в некоторых регионах — шахтёры, принеся больше искушённости в защиту дела «простого человека». В результате восстание породило на свет ряд, можно сказать, конституционных проектов или, по крайней мере, предложений. Большинство из них представляло собой вариации на тему территориальных собраний-ландшафтов, которым теперь придавалась «корпоративно-ассоциативная» форма. Иными словами, основой нового политического порядка предполагались добровольные объединения социальных, цехового типа, «корпусов» крестьян, ремесленников, шахтёров или иных категорий простых людей, стоящих ниже двух первых сословий и городской олигархии. В Вюртемберге, Зальцбурге, Тироле и кое-где в других местах были предложены разные типы собраний, в зависимости от местных условий, однако во всех вариантах духовенство и знать в них не включались, только народные корпорации под сильно ограниченной властью местного князя. Поэтому в современной историографии бунт простолюдинов трактуется как своего рода раннедемократическая революция.

Сначала крестьянские отряды действительно воздерживались от насилия. Но к концу апреля 1525 г. по сельской местности бродило свыше 300 тыс. вооружённых людей, и некоторые из отрядов неизбежно начали грабить, разрушать монастыри, совершать набеги на дворянские владения. Когда восстание докатилось до Тюрингии, Лютер сам отправился в деревню, убеждая крестьян, что христианскую свободу следует понимать «в духовном плане, а не в плотском», и вернулся напуганный их гневом. Со своей стороны, правительство эрцгерцога Фердинанда, брата Карла V, теперь только притворялось, будто ведёт переговоры, стремясь выиграть время для мобилизации войск. Притом раздробленность политической власти в Германии не предоставляла крестьянам центральной мишени для атаки: там не было ни Бастилии, которую можно взять штурмом, ни национального парламента, который можно заставить принять требования восставших. Да и не могли крестьяне долго оставаться под ружьём; после двух недель на большой дороге им приходилось возвращаться домой и выходить в поле. Когда апрель сменился маем, бесцельное движение «простого человека», «мужика» (Karsthans) вырвалось из-под контроля. Как ранее в Богемии, повсюду особую ненависть вызывало всё, связанное с учением и книгами. В некоторых местах восстание привлекло последних представителей революционного рыцарства, таких, как Гёц фон Берлихинген. В других — получило поддержку ремесленников из мелких городков. И, конечно же, оно притягивало радикальных клириков и пророков-милленариев, самый яркий тому пример — Томас Мюнцер. Однако подавляющее превосходство в силе всё же оставалось на стороне князей, а не народных масс. К концу июня восстание практически везде было подавлено ценой нескольких сотен тысяч жизней.

Могло ли сложиться по-другому? Бликле и другие его единомышленники среди современных историков утверждают, что могло. Некоторые имперские города, например Эрфурт и Мемминген, сумели наладить сосуществование с крестьянскими отрядами. Поэтому можно вообразить себе победу крестьян и городских общин, ведущую к чему-то вроде швейцарской системы. Но республиканско-федералистская Швейцария выжила в основном благодаря естественной защите в виде Альп. На открытых же пространствах империи панъевропейская логика строительства современного государства совершенно противоречила такой раннедемократической революции. И князья это хорошо понимали. Их упорное нежелание вести переговоры в чём-то напоминает политику Адольфа Тьера по принципу «чем хуже, тем лучше» в отношении Парижской коммуны. Столкнувшись с размахом восстания 1525 г., они предпочли полностью разгромить крестьян, дабы раз и навсегда покончить с угрозой со стороны деревенского «башмака». Стратегия князей увенчалась успехом, так же как действия Тьера положили конец парижской повстанческой традиции. Потом немецким крестьянам сделали небольшие уступки, и до XIX в. их не было слышно.