Локомотивы истории: Революции и становление современного мира
Шрифт:
Однако ещё до начала заседаний, в декабре, Франциск II скончался. Его правление продолжалось всего 18 месяцев. Поскольку его брату, Карлу IX, было только 10 лет, Екатерина стала регентом. В ходе работы штатов её канцлер Мишель де Лопиталь выступил с политикой толерантности и примирения. Гизы потеряли влияние при дворе, и Екатерина обратила свою благосклонность на Бурбонов и Монморанси. Но если ранее репрессии Гизов дали толчок распространению кальвинизма, то терпимость Екатерины лишь усиливала самоуверенность и воинственный настрой кальвинистов.
К концу года во Франции уже насчитывалось около 1000 реформатских церквей, а в марте следующего года состоялся второй национальный синод. В августе снова собрались Генеральные штаты. После 76-летнего перерыва их собрания будут проводиться регулярно в критические моменты на протяжении всего периода религиозных войн — в 1576, 1588 и 1593 гг. Но даже несмотря на это, они останутся слабым инструментом политики — отчасти потому, что провинциальным штатам
Соответственно главной попыткой примирения стала личная встреча протестантских и католических богословов на коллоквиуме в Пуасси, устроенном Екатериной в сентябре. Она надеялась найти способ сосуществования двух вер в лоне единой национальной церкви, нечто вроде политики, успешно осуществляемой в Англии королевой Елизаветой. В рамках компромисса католикам следовало устранить злоупотребления и упростить церковные обряды, а протестантам — смягчить непримиримость доктрины. К сожалению, подобное решение устроило бы только тех, кто не придавал религии первостепенного значения. Ни Кальвин, ни кардинал Лотарингский даже думать о таком не желали. Ту же линию — и столь же неудачно — пытался проводить своим «Интеримом» Карл V в 1545 г.
На коллоквиум приехал из Женевы сам Беза и открыто проповедовал в Париже под охраной солдат Конде. Женевское влияние при дворе так усилилось, что Гизы сочли благоразумным отбыть в свои лотарингские владения. Возникающие на юге гугенотские оплоты захлестнула первая волна иконоборчества, направленная против «папистского идолопоклонства».
К концу 1561 г. количество реформатских церквей во Франции достигло примерно двух с половиной тысяч. В январе следующего года Екатерина издала Сен-Жерменский (Январский) эдикт, который даровал гугенотам свободу вероисповедания и право проведения богослужений за городскими стенами или в частных домах знатных аристократов. Несмотря на географические ограничения, это была неслыханная уступка по тем временам [111] . Аугсбургский мир 1555 г. в принципе не признавал веротерпимости; он, скорее, разделил Германию на два лагеря — регионы с католическим и протестантским вероисповеданием, и ни в одном из них приверженцы другой веры не могли рассчитывать на толерантное отношение. Правда, в Богемии и Польше протестантство фактически дозволялось, но по обычаю, а не по закону. Январский эдикт Екатерины Медичи — первый случай официального признания европейским государством сосуществования двух церквей на своей территории, хотя вплоть до Нантского эдикта 1598 г. этот принцип не получил полной реализации, да и впоследствии мог быть в любой момент отменён. Голландия подошла к чему-то подобному не ранее 1630-х гг., и то лишь де-факто. Вдобавок Екатерина в своём решении определённо проявила больше великодушия, нежели английский «Кодекс Кларендона» 1661–1665 гг. или даже «Акт о веротерпимости» 1689 г.
111
Garrisson J. Les derniers Valois. P. 261–267.
Довольно скоро стала очевидной преждевременность Январского эдикта для Франции 1562 г. На деле он резко поляризовал страну. Гугеноты, ободрённые королевским признанием, создавали свои церкви везде, где хватало сил, причём в городах не меньше, чем в дворянских поместьях. И хотя официально их требования по-прежнему сводились к веротерпимости, в действительности движение обрело достаточную мощь, чтобы посягнуть на более дерзкую цель — обращение всей французской церкви. С другой стороны, стремительный взлёт гугенотов на протяжении 1562 г. неизбежно породил воинственную реакцию. Большинство населения воспринимало внезапную гугенотскую экспансию, и особенно иконоборческое «бешенство», которым она зачастую сопровождалась, как агрессию, безбожное посягательство на всё древнее и святое в королевстве. «Ответное бешенство» вырвалось наружу в марте в виде резни в Васси.
Инцидент произошёл по вине герцога Гиза, который с вооружённым эскортом выехал из Лотарингии с целью вернуться ко двору. По дороге он наткнулся на группу гугенотов, собравшихся на богослужение в амбаре на его собственной земле. Произошла стычка, в ходе которой 23 гугенота были убиты. Среди кальвинистов по всей Франции весть о резне вызвала негодование, которое переросло в страх, когда герцог Гиз, приветствуемый народом, вступил в Париж. Он снова занял господствующее положение при дворе весьма простым способом — перевёз королеву-регента и юного короля из дворца Фонтенбло в столицу, то есть устроил своего рода Амбуазский заговор наоборот, на сей раз увенчавшийся успехом. Конде в ответ стал собирать силы в Орлеане, пока Гиз делал то же самое в Париже. И началась война.
Первая война длилась год. В Париже гугеноты потерпели поражение, но захватили Лион и ряд южных городов. К моменту завершения сражений Конде был пленён королевскими войсками, а Гиз убит дворянином-гугенотом при осаде
Орлеана. В итоге война окончилась вничью, что и продемонстрировал королевский эдикт, который, в сущности, восстанавливал status quo ante — веротерпимость с географическими ограничениями.Патовая ситуация сохранялась более тридцати лет, несмотря на восемь войн. По словам Чарльза Тилли, во Франции после 1562 г. явно сложилась «революционная ситуация», но не привела к «революционному исходу», то есть ни к настоящей смене режима, ни к основательным системным преобразованиям. Ещё меньше произошло социальных перемен, впрочем, социальные перемены такого рода, попытки которых предпринимались в Германии в 1525 г., никогда не входили в число «требований», выдвигаемых в изначальной революционной ситуации. Итак, модель данной тупиковой революции выглядит следующим образом: сначала взрыв, почти столь же мощный, как в Германии в 1520 г.; затем череда гражданских войн, в которых, однако, ни одна из сторон не одерживает решительной победы.
Подобный тупик — не единственная странность этой неокончательной революции. Безвыходное положение постепенно эволюционировало в «попеременную» революцию, движущей силой которой выступали сначала «левые» кальвинисты, затем «правые» католики — если использовать анахроничную, но в данном случае подходящую терминологию. Иными словами, радикальные действия зачинщиков-кальвинистов, в конце концов, были воспроизведены католическим сопротивлением. И хотя «контрреволюция» во многом приобрела более экстремальный характер по сравнению с гугенотским оригиналом, тем не менее на государственные и социальные структуры королевства она повлияла даже меньше. Какова же природа сил, которые сменяли друг друга, топчась в тупике?
Чрезмерная сосредоточенность на церковной организации — главное отличие кальвинизма от лютеранства и англиканства. Во Франции это породило пресвитерианско-синодальную организацию — такую форму принял кальвинизм, когда его институты, перенесённые из женевского «города-государства», стали устанавливаться в национальных масштабах королевства Валуа. Данную организационную систему, наряду со стандартным вероисповеданием, окончательно утвердил первый национальный синод французской церкви в 1559 г. Сам Кальвин назвал эту систему, оптимальную с точки зрения политической и военной эффективности для воинствующих доктринёров, «аристократической» — в аристотелевском смысле. Современный автор Роберт Кингдон, допуская небольшой анахронизм, дал ей название «демократического централизма» [112] .
112
Kingdon R.M. Geneva and the Coming of the Wars of Religion in France.
В основании системы отдельные церкви или конгрегации управлялись консисториями выборных священников и старейшин. Так же как в Женеве, консистории, в сущности, представляли собой олигархии, которые формировались путём кооптации среди пасторов и местных магистратов. В рамках системы все церкви имели равный статус, и на этом демократическом фундаменте строилась общенациональная иерархия. Церкви избирали делегатов в местные коллоквиумы, затем в региональные синоды и, наконец, в периодически созываемые национальные синоды, которые разрабатывали доктрину для всего гугенотского сообщества.
Несмотря на то что к 1562–1563 гг. эта система в основном упрочилась, она всё же столкнулась с демократическим вызовом, брошенным мирянином Жаном Морели, который отстаивал форму «церковной дисциплины», или церковного управления, впоследствии получившего название конгрегационалистского [113] . Морели предлагал, чтобы священнослужителей и старейшин избирала каждая конгрегация, сознавая, что подобный тип церковного устройства будет иметь определённые демократизирующие последствия и для государственного. Однако авторитетные защитники аристократического «пресвитерианства» Кальвина легко отразили удар благодаря почти постоянному военному положению и естественной роли дворянства в войне. По тем же причинам пресвитерианско-синодальную систему приняли осаждённые кальвинисты Нидерландов на своём первом национальном синоде в 1571 г. Её менее удачный вариант возник в 1559 г. в Шотландии, где консистории именовались «церковными сессиями» (kirk sessions), но притом весьма нелогично сохранялись епископы. В 1643 г. английский парламент сделал пресвитерианскую модель официальной для англиканской церкви, но там она не прижилась, поскольку вскоре произошёл раскол между парламентскими ковенантерами и конгрегационалистами-индепендентами, связанными с «армией нового образца». А в Массачусетсе, разумеется, конгрегационализм (правда, без управляющей консистории) возобладал с самого начала, так как колониальным индепендентам не приходилось бороться с военной угрозой.
113
Kingdon R. Geneva and the Consolidation of the French Protestant Movement, 1564–1572. Madison: University of Wisconsin Press, 1967.