Лужок черного лебедя
Шрифт:
Дин Моран был прав. Видеть, как твой отец писает – это ужасно неприятно.
Он медленно, словно астронавт в невесомости, дошел до ванной. Я услышал, как он расстегивает ширинку. Он пытался писать тихо, направив струю не в сифон, а в фарфор, но… промахнулся, и струя зашипела по полу ванной.
Через секунду ему все же удалось направить ее в унитаз, и раздался громкий журчащий звук.
Звук продолжался сорок три секунды (мой рекорд – пятьдесят две).
Отец стал вертеть рулон туалетной бумаги, чтобы стереть лужу с пола.
Потом зашипел душ, и отец залез в ванну.
Прошла
Я слегка открыл глаза – и чуть не завопил от ужаса.
Дверь ванной открылась сама по себе. Я увидел отца. На голове у него был тюрбан из белой пены, в руках – труба, на которой обычно висит шторка для душа. Он был злой, оскалившийся и голый. Но в паху, там, где у меня висела мошонка, похожая на маленький мешочек с двумя желудями, у отца болталось что-то огромное, сморщенное и волосатое, как бычий хвост. Оно просто висело там!
И еще лобковые волосы – густые, как борода буйвола! (У меня там только девять волосков!)
Самое омерзительное зрелище в моей жизни!
Отцовский храп – это что-то: смесь свиста и пронзительного хрюканья. Уснуть под эту канонаду невозможно. Неудивительно, что они с мамой спят в разных комнатах. Шок, вызванный видом отцовской промежности, постепенно проходил. Но теперь я беспокоился о другом: неужели я когда-нибудь проснусь, и у меня между ног будет то же самое? И вот что еще приводило меня в ужас: я не мог поверить, что четырнадцать лет назад я был зачат лишь потому, что один сперматозун вылетел из этой штуки и достиг яйцеклетки.
А буду ли я когда-нибудь отцом? Неужели во мне, в моей мошонке, сейчас сидят будущие люди? У меня ведь еще ни разу даже не было «эякуляции», ну, кроме тех случаев, когда мне снилась Дафна Маддэн. Неужели где-то сейчас ходит девочка, внутри которой живет вторая половинка моего будущего ребенка? Там, глубоко внутри ее замысловатых органов? И что она делает сейчас, эта девочка? Как ее зовут?
Слишком много мыслей.
Полагаю, у отца завтра утром будет жуткое похмелье.
Точнее – сегодня утром.
Каковы шансы, что мы на рассвете пойдем на пляж запускать воздушного змея?
Большой жирный ноль.
– Ветер северный, – закричал отец, – дует прямо из Нормандии, через Ла-Манш, ударяется в прибрежные скалы и – але-оп! – преодолевает их, создавая восходящий поток теплого воздуха! Это идеальная погода для воздушного змея!
– Идеально! – закричал я.
– Дыши глубоко, Джейсон! Это полезно для легких, особенно после того, как ты пережил сенную лихорадку! Морской воздух полон озона!
Отец медленно разматывал катушку, отправляя змея все дальше в синеву. Я взял еще один теплый пончик с джемом.
– Решил подкрепиться, а?
Я улыбнулся. Это просто эпично – стоять здесь на рассвете. Рыжий сеттер на побережье бегал наперегонки с самим собой, радостно топтался в волнах, набегающих и уползающих обратно в море. Сланец крошился и мелкими брызгами сыпался со скал со стороны Шармута. Грязные облака застилали горизонт, и утреннее солнце как бы щурилось из-под них, словно из-под полуопущенных
век, но это было неважно – ведь главное, что сегодня ветрено, а это идеальная погода для воздушного змея.Отец крикнул что-то.
– Что?
– Змей! Он почти достиг облаков и почти растворился в них, видишь? Он похож на дракона! Ты выбрал самого красивого змея, Джейсон! Я, кажется, понял, как сделать двойную петлю! – на лице отца сияла улыбка, которую вы никогда не увидите на фото. – Мы будем править небом! – он подошел ко мне поближе, чтобы не кричать. – Когда я был твоего возраста, мой отец однажды взял меня с собой в бухту Моркамб – в Грандж-овер-Сэндс – и мы запускали там змея (*Грандж-овер-Сэндс – город на южном побережье Англии*). В то время мы сами делали змеев… из бамбука, бумаги и ниток, а хвост мы делали из нарезанных молочных пакетов…
– Ты научишь меня (Палач заблокировал «когда-нибудь»)… однажды?
– Конечно, научу. Эй! А ты знаешь, как с помощью змея можно отправить телеграмму?
– Нет.
– Отличненько, подержи-ка… – отец передал мне катушку и достал шариковую ручку из внутреннего кармана куртки. Потом он выдрал кусок золотой фольги из пачки сигарет. Ему не на что было опереться, поэтому я встал перед ним на одно колено, так, словно готовился принять рыцарский титул, и отец смог использовать мою спину в качестве стола.
– Что и кому ты хочешь написать?
– «Мама и Джулия, жаль, что вас сейчас нет рядом».
– Хорошая идея, – отец так сильно давил, что я спиной чувствовал каждую букву, прямо сквозь одежду. – Все, можешь подниматься, – он обернул золотую фольгу вокруг нити. – Теперь раскачивай нить. Вот так. Вверх и вниз.
Телеграмма заскользила вверх по нити, по направлению к змею, нарушая все законы гравитации, и вскоре скрылась из виду. Но мы знали, что сообщение дошло.
– Lytoseras fimbriatum.
Я глупо моргал, глядя на отца, – что он, черт возьми, сказал? Что это значит? Мы расступились, чтобы дать владельцу магазина ископаемых вытащить вывеску.
– Lytoseras fimbriatum, – отец кивнул на спиралевидный камень в моей руке. – Это латинское название. Семейство аммонитов. Это легко определить: видишь, какой он слоистый, а вот этот слой самый толстый и повторяется чаще других…
– Ты прав! – я разглядывал замысловатый узор на камне. – Ly-to-ce-ras…
– fimbriatum. Это приятно – когда знаешь такие вещи.
– С каких это пор ты знаешь латинские названия ископаемых?
– Мой отец был геологом-любителем. Он разрешал мне брать свой альбом с экземплярами. Но только если я выучу их правильные имена. Я забыл большую часть названий, но отцовские Lytoseras были огромны. Вот они и застряли в моей памяти.
– Кто такой геолог-любитель?
– Это человек, который коллекционирует необычные камни. Каждые выходные он искал возможность отправиться на охоту за камнями со своим маленьким молоточком. Я думаю, этот молоточек до сих пор лежит где-то среди моих вещей. У него было много интересных находок с Кипра, из Индии – некоторые из них сейчас хранятся в музее Ланкастера. Во всяком случае они были там, когда я заходил в последний раз.