Любовь хранит нас

— Идем, стратег, логик, тактик, психолог и мой любимый детектив, Сережа.

Выключаю в комнате свет, беру свою толстовку, натягиваю на голову, на ходу в рукава продеваю руки, шагаю широко и наблюдаю впереди себя понуренную скрючившуюся братскую фигуру.

— Серый, — подскакиваю и хлопаю по его спине, между лопаток, — я так счастлив, брат. Словами не описать. А ты чего такой невеселый? Посмеялся бы, позлословил! Завтра я закончу выступать за команду отчаянных холостяков и перейду в первый взрослый разряд. Что на это скажешь? Сочувствуешь или поздравляешь? А?

— Да вижу я. Все очевидно. Ты, как светодиод, сияешь в ясный день. Значит, выбор в пользу «поздравляю». У-у-у, чертовы бабы, имя им «вселенская зараза». Такие экземпляры погибают из-за них.

— Чего ты меня хоронишь раньше срока? Может это я свою Ольгу без хлеба с маслом съем. Завтра и начну надкусывать.

Со смешками, подкалывая друг друга, подходим ко входу на чердак. Я подпрыгиваю, затем зависаю на каких-то брусьях, как на турнике, а потом, поджимая ноги, медленно на землю опускаюсь. Снимаю выдвижную лестницу — открываю вход в наш личный с младшим мир:

— Только после вас, малыш, — кланяюсь, как венецианский дож, и вперед себя Серегу пропускаю, а сам краем глаза замечаю, стоящую внизу фигуру нашего отца.

Он точно улыбается и мне даже кивает, а я ему, скрываясь от бурчащего и недовольного Сергея, машу рукой, словно перед стартом, как будто в космос отбываю.

Раскладываемся на крыше, упираясь стопами в борта.

— Как мы тут раньше помещались? — братец, ерзая, кряхтит. — Какая-то маленькая крыша! Батя запустил жилье.

— Запустил? Ты охренел? Он тут дворец отгрохал. И потом, козлина, ты был метр пятьдесят в свои двенадцать, а сейчас — метр восемьдесят с лишним. Чувствуешь разницу, старик?

— Ох, блядь. Еще какую! Жизнь меня еб…

— Давай без мата, милый, — упираюсь двумя локтями в черепицу и задираю голову наверх. — Чистое небо, звезды, луна — хорошая примета. Рассказывай, малыш! Время покаяний, а я твой совестливый экспедитор — сопровождаю и контролирую процесс.

— Это самый обычный день, Леха. Вчера такая же фигня была. Специально выперся на крышу там, еще д…

Он обрывает свою речь. Дома? А где его дом? Думаю, что здесь, но у брата, так сложилось, просто незатыкающийся фонтан противоречия. Там, где однозначно классно, там, где его любят, ждут, и там, где ему верят, у Серого отчаянно воняет дерьмецом; а там, где он никому не сдался на хрен — там зашибись, клево, очень хорошо.

— Отец сказал, что все нормально. Даже обнял, хлопал по плечам, интересовался, чем я занимаюсь.

— Я тебе тоже самое говорил.

— Мама плакала.

— Правда, заканчивай над родителями издеваться. Не доводи их.

— Я…

— Ты режешь собственную семью. Кромсаешь, потрошишь и раздираешь внутренности. А я, сука, устал все это по частям сшивать. Если у тебя проблемы с психикой после того случая, то…

— Я был виноват там, Леха. Только я. Действительно моя вина.

— Так иди и сдайся в правоохранительные органы, если мать не жаль.

— Причем тут это?

— Да при том, что ты мазохизмом занимаешься. Тебя давно простили здесь и ждут домой, но ты сидишь там, где на хрен никому не нужен, где по большому счету всем наплевать — жив ты или сдох, где пусто, голо, узко, сука, — этого я вообще тебе не забуду, где чужие обычаи, где неродной язык, где шансов лично у тебя абсолютно никаких, — останавливаюсь на одно мгновение, отталкиваюсь и выпрямляюсь, подтягиваю к себе ноги и упираюсь локтями в выступающие колени. — Скажи, Серый, кто ты такой? Там? Кто ты? Именно ты, как Смирнов, как сын Тони и Максима, как мой младший брат? Помимо того, что иммигрант, конечно! Сколько ты там живешь? А получил всего лишь вид на жительство. А тут…

— Я человека убил, Леш.

Не было такого — придумывает и изображает! Стряхиваю головой и громко выдыхаю:

— Бля-я-я-дь! Тебя зациклило?

— Это ведь правда.

— Правда?

— Да, — шепчет и двумя пальцами зажимает переносицу у самых глаз.

— А какого хрена ты тогда устроил? Что за оправдательный процесс? Что, сука, за представление с расследованием? Что за «на х. й службу», «ну х. й работу», «к х. ям мать, отца и брата». Сколько там дают за убийство по неосторожности?

— Не знаю.

— Не дочитал УК?

— Лех…

— Так ты бы отсидел уже, браток, а мы тебе апельсинчики в камеру таскали, но видели бы рядом, а ты, — рычу, — сдрыснул в другую страну. Кстати, договор об экстрадиции там тоже действует, если бы тебя признали тут виновным, там бы под белы рученьки вывезли и «аля-улю, гони гусей», каторга, колония — все, как положено! А знаешь почему так вышло?

— … — отрицательно качает головой.

— Потому что это был долбаный несчастный случай, Серый. Ты не виноват!

— Скажи об этом…

— Он так отцу в последний свой приезд сказал! Я лично слышал. Сука! Мать меня заставила подслушивать, — хмыкаю и ерзаю на крыше, — в шпионы посвятила. Я крался за углом и стоял там без дыхания, слушая, что Егор говорил отцу. Вот такая я тварь! Из-за тебя, Серый! Я стал подсматривать и изгибаться, а ты… Ты, блядь, хоть свадебный подарок нам с женой привез?

— Я… Извини, забыл.

— Так и думал! — хватаю его за волосы и подтаскиваю к себе — смотрю внимательно ему в глаза. — Есть то, что порадует меня, братишка.

— Нет!

— Да, родненький.

— Нет!

— Смотрю, ты уже все понял?

— Лех, пусти, — выкручивается угрем и, двигаясь на пятой точке, пытается подальше от меня отползти. — Слышишь? Не о том хотел…

— Хочу, чтобы ты тут остался и перестал из себя звезду брит-попа изображать. Тебе это, — дергаю за ухо, — не идет совсем. Знаешь, почему?

— Нет, я сказал.

— Потому что у тебя иные способности есть! Ты для другого сделан и заточен, а не для серпантинной х. йни, не для праздного шатания по жизни. Батя боится это высказать тебе, потому что мать жалеет. Скажет, как отрежет, — ты вильнешь хвостом, а он, сука, будет в глазах своей «крохи» снова виноват. Только он…

— Леш, заткнись.

— Ты ведь хотел поговорить? Мы разговариваем! Я про свадебный подарок задал вопрос — тут, как всегда. «С»! Сучья серая стабильность! Сейчас я предлагаю законный вариант решения — после праздников оставайся навсегда. Родители не молодеют, я женюсь, ты не пойми что и как там существуешь. Мама переживает за нас. Слабое здоровье, расшатанная нервная система плюс тяжелейший характер отца, а тут…

— Не могу.

— Да пошел ты, юноша. Конвейер без тебя в Англии не запустится? Что не всех телок там отодрал? Здесь однозначно лучше! Поверь, я был там, за бугром. Контракты, конкурсы, гранты, премии — здесь стопудово лучше! Там мы классно, сыто существуем, а здесь, — отпускаю его, — только здесь мы по-настоящему живем!