Любовь хранит нас

— А ты?

— Тут посижу.

— То есть мне самому встречаться с батей, получать отцовские затрещины, мать с коленей поднимать?

— Ты не маленький урод, ты грозная внеземная тварь! Самец чужого, который всегда выгребет из сложившихся ситуаций. На крайний случай набросишься на отца и проглотишь целиком живьем, а потом…

«Люблю тебя, Смирнов. Люблю, Алешка».

— Что замолк? Не стесняйся, Леха, продолжай. Зажую и выплюну? Это хотел сказать? А? Ох! М-м-м-м, нет, нет, нет! Леш, — Сергей упирается руками в торпеду и отталкивается от нее, словно привидение увидел, — а вот и мой пиздец!

У распахнутых ворот стоит отец, широко расставив ноги и сведя за спиной руки, сжатые в увесистые кулаки. Он смотрит на мою машину и не сводит с пассажиров взора.

— Погнали отсюда, пока не стало поздно. Я не сдержусь — молчать не буду. Отвези меня в гостиницу, — скулит, как жалкий дрыщ. — Я прошу…

— Смелее, папка не кусается. Смотри, сегодня на брюках даже ремня с любимой пряхой нет. Давай-давай. Не расстраивай мать, младший. В конце концов, будь мужиком. Натворил пакостей, имей смелость за них отвечать.

Он, не спуская глаз с мужской фигуры, отстегивает свой ремень, затем медленно прижимает подбородок к груди и быстро-быстро выдыхает:

— Фух, фух, фух, фух!

— Серый, заканчивай из себя дебила строить. Смотри, вон мама…

Да уж! Мать оказалась пошустрее. Она подскакивает к моей машине и дергает за дверь со стороны Сережки, а тот вместо того, чтобы ей открыть, убирает руки от замка и вжимается спиной в меня:

— Леш, это слишком тяжело. Я не могу. Что с ней? Она плачет?

— Ты идиот, что ли? Кому сказал, вали отсюда на хрен! Сколько лет мать не видела тебя? Ей-богу, Серый, ты как будто бы под кислотным кайфом.

Он тут же перебивает:

— Я не пью, не нюхаю, не употребляю. Из пороков — сигареты и громкая музыка. Все!

— Ну да, ну да.

Я вываливаюсь из машины, обхожу капот, хлопаю по решетке и пальцем скребу эмблему.

— Пап, — встречаемся руками с батей. Он хлопает меня по плечу и заглядывает через меня.

— С ним все в порядке?

— Да, как будто, — отстраняюсь и рассматриваю съёжившегося от долбаного страха брата. — Трезв! Запаха нет! Сальность, идиотизм с оттенком гениальности, цинизм и острый ум — все при нем. Да, можно сказать, что все пучком и младший не подведет меня завтра в ЗАГСе. Он…

— Меня боится?

— Бать…

Отец вскидывает на меня воспаленный взгляд и шепчет:

— Все прошло, Лешка. Все закончилось. Ты объяснил ему? Давно уже. Все забыли, растерли и по ветру разнесли. Что опять не так?

— Совесть у Сережи в наличии, я про это забыл сказать. И еще, — беру отца за плечо и разворачиваю к жалостливой картине спиной, — если не сбрехал, конечно, то похерил всю свою работу.

— На это мне вообще плевать.

— А мать?

Она пританцовывает возле машины и никак не может открыть пассажирскую дверь:

— Алексей! — оборачивается и пищит. — Пожалуйста.

Господи! Мы — ох.ительная беспокойная семья! Похоже, у Серого проснулись те самые остатки совести, и он, наконец-то, выбирается наружу и сразу же хватает в охапку дергающуюся мать.

— Прости меня, — слышу, как лепечет. — Прости, прости, прости. Мам, правда, ну, пожалуйста. Ты такая маленькая и легкая, как пушинка…

Серж поднимает и несколько раз кружит громко плачущую миниатюрную женщину. Отец медленно обходит меня и подбирается к вращающейся паре, останавливается недалеко и медленно, но очень четко, произносит:

— Привет, Сергей.

Был бы бабой — стопудово прослезился! Братец осторожно ставит маму на землю и пытается протянуть руку для пожатия отцу. Тот резко перехватывает его ладонь и подтягивает к себе поближе урода, своего блудного нерадивого младшего сынка:

— С приездом, старик. Как дела? — отстраняется и внимательно с ног до головы рассматривает. — Это что?

Это такая мода, папа! Так принято в его высоко интеллектуальном мире. Это долбаная серьга!

— Может в дом зайдем? Вечереет, есть хочется и потом, у меня как бы завтра свадьба. Я не хвастаюсь, а просто, если вы забыли, напоминаю. Поэтому предлагаю в сегодняшний святой, это безусловно — и не спорьте, вечер долбаное прошлое вообще не вспоминать. А? Пап? Мам? Любимый младший братик?

По-моему, моя семья в кои-то веки полностью поддерживает меня!

— Что делаешь? — после странно милого ужина Серж заваливает ко мне в комнату.

Медленно пролистываю в телефоне фотки жены.

— Ничего. Отдыхаю. Настраиваюсь, с мыслями собираюсь.

— Хочу поговорить, минутка есть? Уделишь шестьдесят секунд на циферблате?

— А ты уложишься?

— Так я по быстряку, старик. Грехов немного, но все тяжкие, все с моральным грузом. Я тебе солью, а ты ночью переваришь и помучаешься.

Вот урод — ни дать ни взять! Скидываю ноги с кровати и предлагаю ему рядом сесть.

— Идем-ка на наше место, а то у этих стен есть уши, — предлагает. — С меня на вечер сигареты, а с тебя терпение, молчание и долбаное добровольное присутствие.

Киваю в знак согласия и откидываю на смятую постель свой телефон.

— Тебе повезло, Лешка, — Серега замечает на светящемся экране фото Оли. — Она — твоя? Единственная и неповторимая? Любишь ее, да?

Я быстро перехватываю аппарат и тут же ставлю на блокировку.

— Я предупреждаю, о ней говорить вообще не будем. Сережа, это личное. Табу.

— Она мне еще там, в Манчестере, понравилась, — продолжает. — Приехала к тебе, но, как мышка, сидела перед входной дверью. Это что с ней было? Бабский приход, простой психоз, или она извинительную речь настойчиво репетировала? Или ультиматум формулировала? Что это, а?

Боролась, видимо, сама с собой, и с чувствами, возможно! Хрен теперь поймет. Я такое у жены не спрашиваю. Не то, чтобы боюсь или не желаю знать, просто… Есть ратифицированная простая договоренность! Когда она посчитает нужным, важным или просто необходимым, то все незамедлительно расскажет, если, конечно, какие-то недосказанности еще остались у нас. Не уверен, правда, в их наличии, поэтому за это особо не трясусь.