Любовь хранит нас

— Шкучаю, — он странно шамкает, как старый дед.

— Ты что, маленький ребенок? Что ты там ешь?

— Не рычи, Смирнова. Яблоко жую, малыш, нагуливаю аппетит. Вот показала бы трусы, не было бы таких проблем. Прием?

Все просто, Алексей? Трусы — и ты, мой будущий муж, удивительно спокоен. Трусы — любимая сосочка-пустышка для Смирнова, та самая желанная маковая усыпляющая вода? Вот же…

— Я с твоей мамой, — бухчу, порыкивая. — Как ты себе вообще это представляешь? Господи, это же действительно какая-то болезнь…

— Зайди в примерочную. Ты уже там, душа моя?

— Переодеваюсь.

— М-м-м. Включи-ка видеосвязь, солнышко.

Разбежалась!

— Я уже надела повседневную одежду. Остынь, жеребец!

— Оль, мне что, тебя учить? Пару пуговичек расстегни на блузке. Лицо в кадр не подставляй — только грудь. Дождись моего утвердительного цоканья и фраз, что-то типа: «М-м-м, да-да», а потом спустись немного ниже. Там… Ты в чем сегодня? Юбка, брючки, джинсы…

— Может хватит?

— Пуговичка, замочек… Мне много не надо. Малы-ы-ыш?

Видимо, другого выхода нет!

— Если покажу, то ты…

— Я ж заведусь, Смирнова, и к твоему приезду буду в полной боевой готовности.

Не сомневаюсь и этого, если честно, уже боюсь. Нет-нет! На женское здоровье и отличный секс я сейчас не жалуюсь — спасибо препаратам, адекватным назначениям врача и мужской внимательности моего неугомонного жениха. Просто… Когда мы поженимся, то следующий этап очевидно будет проходить под лозунгом:

«А давай-ка, душа моя, сделаем малыша!».

— Алешка…

— Задолбал тебя? — с какой-то грустью, скорее обреченностью, говорит. — Извини, Оль. Тут, в этой твоей конуре, так скучно. Плохо, видимо, одиночество переношу, как та псина грызу ламинат, лезу рылом без разрешения в хозяйский холодильник, треплю диван и вхолостую трахаю подушку и одинокую кровать.

— Смирнов, — шепчу, оглядываюсь, перехожу на видео и, спустив верх свадебного платья, утыкаюсь грудью, заточенной в белоснежный балконет в экран мобильного телефона, — что ты на это скажешь?

— М-м-м! Твою мать, одалиска!

Это еще что значит?

Убираю экран от сисек и подношу к лицу:

— Не поняла.

— Еще раз покажи. Я не разглядел.

— Один раз — бесплатно, на остальное, Лешка, оформляется подписка, а потом после двадцатого апреля — устойчивое повышение цены. Надо было успевать…

Двадцатое апреля — день нашей свадьбы! Так типа ЗАГС решил! Смирнов, конечно же, настаивал на феврале:

«Чего тянуть? Я с ней хочу сидеть, лежать, ходить, бежать и спать! Что за порядки, в самом деле? Оль, я не передумаю, ты не подумай. Чего ты куксишься, одалиска? Мы все равно с тобой живем в одной квартире — я за это время еще успею надоесть, а ты меня, ду-ду, не выгонишь на улицу. Блин, да я тупо не уйду — раскорячусь всеми конечностями, хрен выпихнешь наружу!»;

но государство обстоятельно воспротивилось и предложило так:

«Апрель, май, июнь… На выбор, господа! Ну?».

Апрель, конечно же:

«Это годовщина смерти моего отца…»,

«Оль… А если двадцатое апреля? Душа моя, прошу тебя, не выдержу… Не молчи!».

Я согласилась! Порадовало то, что все успеем, я свыкнусь с мыслью, привыкну к заданному темпу жизни и с жалкими остатками духа соберусь. Но все-таки волнуюсь очень сильно — противоречие тяжелого характера и стойкой женской мнительности. Ничего, видно, с этим не поделать! Нет-нет, я не бегу от данного в больнице слова — самое главное, что до чертиков меня пугает… А я вообще с ним жить смогу?

— Ты обалдела, что ли? — вопит.

— Все, пока. Мне некогда. Леш, я тебя прошу, давай без глупостей. Очень некрасиво перед Антониной Николаевной получается, ты заставляешь меня краснеть и смущаться, а я этого не люблю. Перестань звонить, писать — потерпи немного. В конце концов, она ведь все прекрасно понимает, зачем я постоянно бегаю в примерочную — туда-сюда. Это пошло выглядит. Она — твоя мать…

— Которая тоже была когда-то молода, — со смешком вздыхает.

Вот они, сыночки, во всей своей красе! Когда-то! Тоже! Была! Молода! Я ему сегодня жару дам. Наденет новый кожух, только не на руку, а скорее всего, на бычью шею и на возбужденный пах.

— Пока, — быстро отключаюсь и ставлю на беззвучный режим мобильный.

Даже если позвонит, я проигнорирую его сигнал. Переодеваюсь медленно, не торопясь, поправляю блузку, кручусь-верчусь, одергиваю пояс брюк, стягиваю с крючка пальто, подхватываю сумку и выхожу со вздохом облегчения в общий зал.

— Климова, — Антонина берет меня под руку. — Ты никуда не торопишься, детка?

Плотоядно, нагло ухмыляюсь — пусть ждет, засранец!

— Нет, конечно. Есть время. А что Вы хотели?

— Может быть посидим в кафешке, составишь мне компанию? Не долго. Сто лет не сплетничала с женщиной. А?

Сплетни? Женский разговор? Сказать по правде, я не совсем знакома с таким житейским этикетом. Неловко поднимаю руку и бросаю взгляд на циферблат:

— Ты все-таки опаздываешь? Назначена с кем-то встреча? — заглядывает снизу вверх в мое лицо. — Алешка ждет?

— Нет-нет. Давайте проведем этот день вместе. Я не возражаю.

— С платьем мы ведь закончили и отложили?

— Да-да. Я не хотела бы ничего менять. Все устраивает, нет лишнего, все там, где должно быть, на своих местах. Через месяц с небольшим надену и…

— Спасибо, — она вдруг сильно-сильно обнимает меня.

Я делаю ей, матери Алешки, одолжение или по большой любви замуж выхожу? Зачем это? Что за неуместная благодарность, словно она передает мне сына, как в дар щенка?

— Антонина Николаевна, пожалуйста, я не понимаю, к чему все это. Лишнее! Я люблю Алешу и не стоит за это благодарить меня, — стою с опущенными руками вдоль тела и ловлю странные взгляды людей, блуждающих вокруг нас. — Прошу прощения, но Вы слишком эмоционально на нас с ним реагируете…

— Извини-извини. Это у меня сейчас пройдет. Идем…

Уютное кафе напротив свадебного салона, практически пустое помещение — дневное время, рабочий час. Усаживаемся за столик у панорамного окна и подзываем официантку:

— Двойной черный, без сахара и сливок…

«По-простому, по-крестьянски, по-Смирновски, по-мещански» — так вот откуда это все идет!

— А ты что будешь?

— Мне, пожалуйста, зеленый чай. Без молока.

Берегу здоровье и стерегу свой крепкий сон, если сосед по квартире мне это позволит. Похоже, что у Смирнова сегодня намечается пиршественное торжество по случаю снятия швов и гипса с ключицы и плеча. Там, как позже оказалось, не обычный вывих и даже не простой перелом — существенное выпадение сустава со страшными последствиями, если их, конечно, вовремя не устранить. Алексею срочно сделали операцию, он две недели на стационарной койке пролежал и мозг нам методично проедал. Тяжелый пациент — непредсказуемые послеоперационные действия. Как вспомню, так жить не хочется! Я натерпелась, а он смеялся громко и за зад меня здоровой рукой хватал…