Любовь хранит нас

— Кхм-кхм, пап, — отмахиваюсь от дыма, как от назойливых мух. — Мама тебя прибьет. Это уже явный перебор. Ты травишься, как паровоз. Есть одна нездоровая мысль, что это вредно для твоего подорванного работой здоровья…

— Кто бы говорил! Прибьет? А может, я этого и добиваюсь. Хочу почувствовать ночью на своем горле ее маленькие сдавливающие ладошки и слабый шепот: «Любимый? Смирный, я тебя сейчас убью». Красивая смерть, наверное! Так что, Лешка, я этого события жду не дождусь, — ногой двигает мне стул. — Присаживайся, сыночек, будь любезен. Пообщайся с папкой. Ты все бегаешь от меня, как будто что-то нехорошее натворил. Есть что рассказать, секретную информацию поведать?

Чего-чего?

— Пап, уже три часа ночи, — вскидываю руку, смотрю на время, — а мне выезжать в пять. Я хотел бы не спеша собраться…

— Все-таки туда поедешь? — отец лениво берет тлеющую сигарету и закладывает ее себе в рот. — Не передумал? — прищуривается, даже закрывает один глаз. — Сука, чей у тебя характер, никак не пойму. Ее или мой?

Твой! Только твой! Так мама со слезами на глазах всегда мне говорит. Гладит волосы, а потом резко в клок сжимает и шипит:

«Ну почему ты такой? — Какой? — Хороший, Лешка. Ты — чересчур хороший сынок, но на отца иногда похож. Тяжелый, злой, эмоциональный… Ты словно глаз урагана — притягиваешь к себе всем законам физики назло».

— Проверю, как там, что там. Это ненадолго. Всего четыре дня. Во вторник буду здесь, у вас. И потом, это же мой дом, а я в нем не был хрен знает сколько времени. Мне точно стоит жить отдельно, по крайней мере, от родителей, я же не могу… Пап, мне уже двадцать восемь лет.

— Тут согласен. Но ты хоть иногда звони, заезжай. Мы волнуемся. Мать себе места не находит, когда ты начинаешь отцовские приходы демонстрировать во всей красе. Блядь, все время задаю себе один-единственный вопрос. Где я вас упустил, сын? Обоих! Где? Когда? Что со мной не так? Леш, тебе Серега не звонил? — он по-собачьи заглядывает мне в глаза.

— Регулярно! Мы с ним общаемся каждый день. Присылает свои творения, рисует карту гастролей, скидывает координаты для возможного пересечения. В последний раз я даже успел сообщить ему свои. То есть наши, ваши. Пап, он вернется. Погуляет, повеселится, перебесится и вернется. Скоро! Я в этом уверен!

— Вот сученок злопамятный. Как он там? Как его успехи? Я, видимо, постарел, уже не разбираюсь в этих мелодиях — сука, они мне тупо чужды. Лесопилка из недогитарных рифов мне совершенно не заходит. Я не чувствую легкости или жизни в современном искусстве. И до этого в этом особо не разбирался, а сейчас еще и постарел.

— У него все зашибись, пап. Такие дебилы, как он, имеют высокую степень выживаемости. Сергей Максимович от души натрахивает своих ссущихся кипятком юненьких поклонниц, пьет пиво, покуривает травку, устраивает регулярные квартирники, сейшны, и еще рифмоплетством занимается — пописывает бессмысленные жалкие стихи. У него такие глупые тексты, я, вообще, не знаю, как на эту чушь кто-то стоящий может приплыть, а вот с мелодиями у него абсолютный плюс.

— Что он курит, Леш? Я не совсем понял. Травку? Он — наркоман? — отец с выдохом прикрывает глаза. — Твою мать…

Сболтнул, по-видимому, лишнее.

— Пап, нет, конечно, — негромко отвечаю. — Я просто так сказал. У Сережи нет с этим проблем, он чист, да к тому же трусоват — то жопу боится застудить, то горло, а портить себе кровь брат точно не станет. Он-то и не пьет особо.

Отец стряхивает пепел и еще раз затягивается добровольной отравой. Он мне, по-видимому, не шибко верит.

— Однозначно, слышишь? Я уверен. Серый никогда не употреблял, не употребляет и точно не станет. Да, он — творческая натура, у него проблемы в эмоциональном плане, иногда дурак, как девочка, обидчив, иногда… Пап, Сережка нагуляется и вернется домой. Когда-то же закончится его это сессионное гитарное творчество. Он… Ну, группы-то уже нет, чувак сам всех разогнал. У него бывает, ты же сам прекрасно знаешь!

— Бля-я-я-дь! — отец резко двигается на стуле, поднимается, а кафель от соприкосновения с металлом верещит. — Леш, — он опирается ладонями на стол, смотрит сверху вниз на меня, дергает губами, вторит сигаретой, а я воодушевленным, надеюсь, что не жалким взглядом, всматриваюсь в него, — я — плохой отец? Один вопрос, а ты дай свой ответ, желательно не раздумывая. Тиран, деспот, гнида? Ответь, пожалуйста. И на этом все закончим. Потому что, дамы и господа, я реально ни х. я не понимаю. Чего вам всем не хватает? Вот тебе, например?

Мне? Её! Она ведь не со мной, рядом ходит, но чужая. Мне кажется, я принуждаю Ольгу находиться в своем обществе, а так не хочу, но и смириться со своим поражением тоже не желаю. Хочу добиться от нее взаимности, наверное, не знаю, не уверен. Не понимаю просто, но почему-то верю, что добьюсь! Я резко понизил количество наших встреч до минимума — не стал на этом настаивать, надоедать ей своим присутствием, мозолить ей глаза и уши, пусть типа поскучает, но не видеть ее совсем тоже не могу. Лежу ночами, кстати, здесь, в доме у родителей, пялюсь в потолок и грустное женское лицо вспоминаю. Что у нее такого в жизни произошло, что словно каменная стала, не живая, как будто безэмоциональная?

С последним я, конечно, вру сам себе. Еще какая эмоциональная! На том совместном ужине-свидании с Морозовыми она серьезно разыгралась с шаловливой крыской, оставшуюся часть вечера просто не спускала ее с рук, внимательно рассматривала, как будто запоминала девочку, строила ей смешные рожицы, играла в какие-то шутливые игры, чертила ей что-то на ладошке — я смеялся, потому что было смешно, а Сашка, как назло Морозовым, бодрствовала весь вечер. Макс потом рассказывал, что они с Голден леди очень долго не могли уложить мадемуазель спать, дочка резвилась и пищала, и не собиралась давить лицом свой детский уточный матрас…

— Я в чем-то виноват, Алексей, перед вами? Что-то запретил вам, отказал в том, чего вам с братом очень сильно хотелось, или когда-то словом или действием обидел? Ударил, отлупил или обманул, или издевался, смеялся над вашими ранимыми чувствами? Ответь, я очень жду.

— Нет, — одними губами шепчу и тяну руку за пачкой с сигаретами. — Я возьму? Можно?

— Мать тебя убьет! Это же добровольная смерть, самоубийство табачным ядом, — отец скалит зубы. — Но пока штрафная рота пузыри пускает, одну, так уж и быть, можешь стянуть.

— Благодарю от всей души, — выбиваю тонкую трубочку, закуриваю, выпускаю в пол дым и поднимаю на отца глаза. — Ты — великолепный отец! Это мы — дурные и неблагодарные дети.

Он сильно, очень сильно, отрицательно мотает головой.

— Дурные, пап. Очень-очень! Есть ведь очевидные проблемы в общении, хотя не знали никогда ни в чем отказа или злословия, есть большое недопонимание с женщинами, говорю исключительно о себе, — постоянная, блядь, френдзона, и тупо ничего…

— Френдзона? — отец присаживается и собирает руки в замок. — Леш, я ваш молодежный сленг не очень понимаю. Объясни, если не затруднит. Френд — друг по-английски. Язык-то я знаю. Что значит…