Любовь хранит нас

Меняет нехорошую тему. Молодчина!

— Да, будет ветрено, одалиска. Облака краснеют. Завтра, наверное, будет небольшой или, — поджимаю губы и качаю головой, — большой-большой шторм.

— А дом твой крепкий? Не унесет с обрыва в море? — вопрос, по-моему, с издевкой.

— Не переживай, солнышко. Все сделано на славу, и наша крыша никуда не улетит и даже не протечет, — направляю нас на длинную скамейку. — Идем туда.

Мы присаживаемся на ужасно скрипящую лавочку, практически растягиваемся на ней. Ольга плотнее жмется ко мне, снимает свою обувь и забрасывает ножки на брусья, а я от меленьких в темный лак окрашенных ноготков тащусь — пялюсь, долбано рассматриваю все это диво, даже приоткрываю рот, слегка облизываю губы и слишком громко сглатываю:

— Красиво!

— М? — оборачивается, локтем упирается в мой бок и смешно по-детски заглядывает в глаза.

— Вид, говорю, красивый, одалиска, и свежий воздух. Море, песок, закат и тепленькая женщина у меня под боком. Красота!

— Алексей! — еще один толчок в мою бочину.

— Ты успокоишься? Что опять не так? — рукой притягиваю за плечо и заставляю Климову уткнуться своим лицом мне в грудь. — Что ты все время возишься, вертишься, суетишься? Что такое?

— А у тебя есть ко мне вопросы?

Блядь! Есть, конечно! И их слишком много! Однако сегодня вечером я предпочту все-таки заткнуться и по-мужски молчать…

— Пока нет, Оль. Но, — еложу подбородком по ее маковке, — будут позже. Нужно сформулировать — корректно, правильно, чтобы избежать недопонимания и соблюсти с тобой рамки приличия.

— Господи, Смирнов, что ты можешь такого спросить, раз о рамках приличия вдруг вспоминаешь?

— Потом, — губами прикасаюсь к ее косынке, — потом, потом. Давай просто помолчим. Угу?

Она обнимает меня двумя руками, укладывается и смотрит куда-то в сторону, но точно не на море. Климова думает о чем-то нехорошем, своем?

— А где маяк? — приподнимается и рассматривает сереющие просторы.

— Завтра покажу. Ты, я смотрю, не настроена на вечернюю морскую прогулку? Бухтишь, бухтишь, задницу на теле моем мостишь, потом меня же и пинаешь, вопросы какие-то бредовые задаешь? Что такое? Ты уже устала? Пойдем домой?

— Нет-нет. Я… — затихает на одну минуту, на чем-то сосредотачивается, а потом произносит. — Тут так спокойно, Леш. Очень тихо, безмятежно. Хорошо!

Сидим, проветриваемся с одалиской довольно долго. Вокруг сейчас темно — хоть глаз коли. Море шумит, а ветер тихо воет.

— Оль, — я осторожно дергаю плечом, — ты там как?

— Я здесь с тобой, еще не сплю.

— Идем, наверное, надо вещи разобрать, определиться с комнатами и…

— Их в твоем доме, надеюсь, больше, чем одна?

— Естественно, дом большой. Выберешь сама, как кошка. Куда попку притулишь, там и будешь все эти дни спать.

Знатно надышавшись морским воздухом, медленно выдвигаемся в сторону моего жилья. Наверное, со стороны мы выглядим немного странной парочкой — еле-еле переставляем ноги, тихонечко, как сумасшедшие, смеемся, пошловато подшучиваем друг над другом, словно кусаемся и все это исподтишка. Ольга пару раз легонечко отвешивает мне леща по заду, я же озабоченно пытаюсь ухватить ее за грудь, а в результате закидываю даму к себе на шею и фиксирую, как добытого на охоте верткого молоденького зверя. Подскакиваю, встряхиваю тельце и пальцами щекочу. Ребро, ребро, ребро. Однако — здравствуй, тепленький трепещущий животик, мягкая грудка, шейка и малютка-нос!

— Смирнов, я тебя сейчас прибью. Это не смешно, Алексей, прекрати немедленно.

— Ты — добыча, а я — охотник. Сейчас в своей пещерке разведу костер и зажарю эту маленькую тушу. Буду лакомиться всю долгую майскую ночь, — прикусываю косточки на обеих кистях рук. — И здесь, и здесь. Обсосу каждую сахарную шишку. Ни грамма врагу!

Климова смешно брыкается, мотает стопами, хлопает ручонками по бедру, попискивает и, по-моему, начинает умолять:

— Лешка, Лешенька…

— Кайфово, одалиска! Все просто зашибись. Ты — толковая ученица, все схватываешь на лету.

— Алешенька…

— Охренеть! Я уже готов продемонстрировать свой белый флаг и отменить запланированное жертвоприношение. Еще чего-нибудь в свою защиту предоставь.

— Смирновчик!

— Это мимо, детка! Пошловато и не оригинально. Поэтому, готовься, сейчас я использую тебя в качестве жаркого. Как основное блюдо употреблю.

Я с ней шучу, резвлюсь, играю, но кто бы знал, чего мне это дело стоит. Все тело, сука, ломит и болит! Сердце в бешеном ритме заходится, глаза слезятся и, как при конъюнктивите чешутся, а член, тварь ненасытная, просто колом стоит. Если бы… Если бы мы перешли с ней на тот самый желанный новый уровень, перемахнули наш Рубикон, уж я бы точно не стал церемониться с этим гибким телом — всю ночь бы его жрал и сексуально по-всякому брал. А так, довольствуйся, «Алешенька», тем малым, что, как говорится, доктор на сегодняшний день целомудренно тебе в рецепте прописал.

Подходим к входной двери. Я кряхчу и ношу с плеч своих снимаю. Ольга оправляется, смешно встряхивает ногами — одергивает штаны и, наконец-то, развязывает колхозную косынку — ее распущенные волосы сейчас струятся по плечам. Темно и ни хрена не видно, но я почему-то точно знаю. Чувствую, по-моему, даже вижу, но, что удивительно, без помощи глаз.

— Откуда ты взялась? — отворачиваюсь, шуруя в поисках ключа, рычу куда-то в сторону. — Твою мать!

— Что?

— Какая благодать, говорю! Красота и охренительное великолепие.

— А!

А? И все? Ей типа все понятно? Ты, одалиска, — жуткое динамо, причем с задоринкой и червоточинкой в мозгу.

Щелкаю входным замком и ногой дверь толкаю:

— Давай, заваливайся в хату, солнце. Прошу, — указываю ей рукой.

Я специально занял очень шаткую позицию — стою практически на входе к ней лицом и приглашаю Климову протиснуться мимо возбужденного мужика! Ах, сука, еще как возбужденного! Места для бесславного маневра «возбужденный» оставил крайне мало, а значит, ей придется прикоснуться ко мне всем своим телом. Ну, я и извращенец, та самая сексуально-озабоченная тварь и похотливая скотина! И что? Не отрицаю, но и не горжусь. Ольга смущенно опускает глаза и аккуратно проглаживает всей своей выпирающей грудью меня. Все! Это финиш, мои дорогие друзья! Туман, стопроцентная потеря видимости, идеальный шторм, внезапный риф, откуда ни возьмись появившийся берег и долбаный маяк! Приплыли, капитан! Теперь, по-моему, пора сойти на берег!

Где-то, видимо, коротит и искрит — хватаю одалиску за талию и направляю вздрагивающее тело прямо к своим губам. Она успевает только пискнуть, ойкнуть, а дальше — нытье, вытье, мычание, потом смирение, фрагменты жадного чавканья, и наконец-то… Тишина.

— Не отпущу, — все, что успеваю ей сказать. — Прости, сегодня, видимо, нет. Оль, я очень извиняюсь, но не судьба.

Климова упирается руками в мои плечи — по-моему, подпрыгнуть хочет и перемахнуть этот живой двухметровый напичканный до горла тестостероном забор. Весьма самонадеянно, но я снижаю натиск и отрываюсь на одно мгновение. Шепчу ей прямо в рот:

— Перестань…

В ответ мне женское безмолвие — ни звука, ни стона, ни рычания. Молчаливая пустота.

Подхватываю под коленями и быстрым шагом несу туда, где мы с ней будем по задуманной каким-то чертом «отдельности» спать. Она как будто прячется на мне, от чего-то очень страшного скрывается, скручивается в крепкий бублик, сцепив ручонки, обнимает шею, дышит в скулу, ухо, затем… Господи, в мое лицо! Замечаю яркий блеск теплых глаз и двигающиеся что-то шепчущие женские губки.

— Оль, я прошу тебя, пожалуйста, перестань.